Встретив сопротивление, Гамильтон настаивал на уместности немедленного обращения к силе. Хотя власти штатов призывали к проведению переговоров, а президент Вашингтон тянул время, желая заручиться поддержкой конгресса в случае применения военной силы, Гамильтону не терпелось ввести войска. Его цель была скорее политической, чем чисто военной, символической демонстрацией силы, а не стремлением к кровопролитию. «Сила должна быть, если это удастся достичь, впечатляющей, такой…, которая в состоянии отпугнуть от противостояния власти, не допустить кровопролития и обеспечить достижение поставленной цели».
Будучи с давних пор настойчивым и последовательным сторонником создания вооружённых сил, Гамильтон просил разрешения президента – и получил его – выступить вместе с войсками и разделить с ними все связанные с этим опасности. Когда перед тяжёлым горным переходом главнокомандующий покинул отряд, Гамильтон оказался командующим де-факто, то есть, в ситуации, которой он, несомненно, ждал. По мере прохождения отрядов через западную Пенсильванию выступления фермеров прекратились, и Гамильтон несказанно радовался не только успешному устрашению недовольных, но и утверждению позиции федералистов как защитников создания общенациональных сил.
При рассмотрении вопроса об использовании американских военных сил в международных конфликтах он был более осторожен. Однако, как ни дорога была ему воинская слава, в нём возобладал финансист, понимавший, насколько губительна война для международной торговли и финансов. Милитаристский дух сдерживало и понимание военной слабости Америки по сравнению с Англией и Францией. У Гамильтона уже была возможность выступить в качестве Геркулеса перед собственными гражданами, но перед лицом великих европейских держав Америка была «Геркулесом, который находился ещё в колыбели». Поэтому Гамильтон неоднократно предостерегал от участия в вооружённых конфликтах, как с англичанами, так и с французами. Соединённые Штаты, предупреждал он в 1795 году, должны «воздерживаться от войн ещё десять – двенадцать лет», пока «не достигнут зрелого возраста». У него не было желания противопоставить Соединённые Штаты Америки армиям и флотам Европы, пока американцы не овладеют навыками профессиональных военных и не создадут экономическую и организационную базу для своей мощи.
Вопросы коммерции и финансов, а трезвое понимание американской военной слабости сдерживали пыл Гамильтона, однако, перспектива захватить колонии ослабленной Испании смела все преграды. Перед соблазном создания империи такой государственный деятель, как Гамильтон устоять не мог. Конечно, подобное стремление владело многими сторонниками Гамильтона, но их взгляды были обращены на Запад вообще, к захвату огромных новых территорий. Гамильтону Запад не был нужен. Он опасался, что форсированное заселение западных территорий растянет и без того непрочную ткань центральной власти и обострит нехватку рабочей силы в индустриальных районах на Востоке страны. Его взгляд был обращён не Южную Америку, на создание империи финансово-торговой, а не территориальной и сельскохозяйственной. Его имперские устремления были одновременно и более грандиозными и более милитаристскими.
Александр Гамильтон будучи во время войны адъютантом Вашингтона стал свидетелем тяжелого положения американской армии в сражениях с английскими регулярными частями. Этот опыт он после войны использовал в качестве аргумента в защиту создания американской регулярной армии. В статье 25 Федералиста он пишет: …я ожидаю, что мне заявят об ополчении страны как ее естественном форпосте, всегда могущем обеспечить национальную оборону. Этой доктрине мы, по существу, обязаны тем, что едва не потеряли свою независимость. Она обошлась Соединенным Штатам в миллион долларов, которые могли быть сохранены. Факты из нашего собственного прошлого свидетельствуют о том. Что нельзя полагаться на такую опору. И они настолько свежи в нашей памяти. Что нас не введут в заблуждение такие разглагольствования. Правильные операции в войне против регулярной и дисциплинированной армии успешны только при применении такой же силы – соображения экономики. Не менее чем стабильности и успешного ведения дел. Подтверждают это положение. Американское ополчение в ходе прошлой войны своей доблестью во многих случаях воздвигло вечные памятники своей славе. Однако самые храбрые воины чувствуют и знают: одними их усилиями, как бы ни были они велики и ценны, нельзя было добыть свободы для их страны. Война. Как и многое другое, является наукой, которую можно постичь и усовершенствовать прилежанием, упорством, временем и практикой».
На протяжении всей государственной деятельности Гамильтона не покидала мечта об американском господстве. Случай осуществить её представился в 1798 – 1799 годах. Уверенный, что Соединённые Штаты вступят в войну с Францией, он вместе со своим другом Руфусом Кингом, американским посланником в Англии, разработал план по захвату колоний Испании, бывшей в то время союзницей Франции. Гамильтон информировал Кинга, что англичане предоставят военный флот.
«Я рад, что главным участником будут Соединённые Штаты: они обеспечат необходимые сухопутные силы. Вполне естественно, что командование будет возложено на меня… По достижении поставленных целей будет провозглашена независимость отделённой территории во главе с губернатором и установлены совместные гарантии участвующих сторон, предусматривающие равные привилегии в сфере финансов».[45]
В последующих письмах Кингу и другим лицам Гамильтон проявлял такое воодушевление, что даже не задавался вопросом о том, как получить санкцию президента Адамса (не одобрявшего имперские авантюры и глубоко не доверявшего Гамильтону) на проведение подобной экспедиции. Несмотря на то, что Адамс предпринимал шаги к установлению мира с Францией и противился любым имперским проектам, Гамильтон был весь во власти риторических мечтаний о судьбах страны и о её предназначении. Он заверял Кинга, что «страна очень скоро займёт положение, соответствующее её великой судьбе, величественной и полной свершений». Он просил сенатора Джеймса Ганна обеспечить ассигнования на приобретение мортир для «наступательных операций», поскольку с началом войны с Францией «в пределах нашей досягаемости окажутся весьма соблазнительные объекты». Империя, которую Гамильтон мечтал создать с помощью Англии, должна была дать невиданные преимущества американским финансовым интересам и принести ему славу и величие. Исторические устремления государственного деятеля-аристократа Гамильтона осуществлялись с созданием современной капиталистической экономики и окончательным утверждением империализма.
Выдвинутая Гамильтоном концепция руководства аристократии была чисто американской. Строй, в защиту которого он выступал, не связан традициями и навязчивой идеей сохранения стабильности. Это должен быть подвижный, гибкий строй, защищённый от демократического неистовства, чтобы успешно развивать динамичную экономику. Там, где классические добродетели аристократии сталкивались с такими разрушительными пороками, как алчность и честолюбие, Гамильтон собирался использовать их в качестве исходного материала. Его задачей было не воспитание активных членов общества, гражданская обязанность которых защищать республику, а скорее, создание класса капиталистов, чья предпринимательская деятельность и энергия будут способствовать её процветанию. Умеряя активность народа, стремление которого к ничем не ограниченной свободе ставило под угрозу «свободу подлинную» – порядок, собственность и религию, – он стремился показать американцам, как они могут стать процветающими, сильными и, следовательно, счастливыми.