А без доверия никакие реформы шансов на успех не имеют.
Ни к одному обществу не проявлялось такое недоверие к возможностям его естественного развития, как это делается в отношении России со стороны отечественного либерализма. Таким образом, за возможные выгоды общество всегда должно было приносить болезненную жертву своим настоящим и прошлым. Неуспех преобразований обычно объяснялся тем, что само общество оказывалось в чем-то недостойным образца, либо бесперспективным в смысле наличия внутренних потенций к модернизационному вызову и тем самым обреченным на позицию мирового аутсайдера и маргинала.
3. Духовные искания.
Духовная жизнь российского общества отмечена, помимо прочих не очень привлекательных черт, несомненной тягой к мистическим темам. Ее сила и широта распространения внушают серьезную озабоченность. На разные лады слышатся приглашения задуматься о вечном, процветает визионерство и профетический экстаз, причем там, где ставятся вполне житейские вопросы, требующие минимума здравого смысла, практической серьезности и вполне обычных способов решения. Потеряна вера в разум и надежды на него.
Мистифицирующий туман обволок сознание российского общества и парализует нормальную осмысленную деятельность. Оспаривать этот вывод можно, но нельзя не видеть и его оправданность. Откуда это пошло? Может ли русский человек вырваться из заколдованного царства фантазий, несуразных мечтаний и надежд, встать на твердую почву трезвого рассудка, отделаться от выспренности суждений? Получить ответ на этот вопрос важно, прежде всего, потому, что за подобной мистикой, как обычно бывает, обнаруживается весьма трезвый политический расчет. Попробуем высказаться по этому поводу.
Начнем с простого наблюдения. Почти каждому человеку нашего общества, склонному к размышлению, не нравится время, в котором он живет. «Ему кажется, что большего беспредела и худшей неспособности, чем ныне, в российской истории не было. Но этот суровый приговор нынешнему времени не находит поддержки у наших предшественников, которые, оказывается, имели похожие суждения на этот счет о своем времени»[8].
Порой складывается впечатление, что мы живем заколдованные несуразным противоречием между тем, какова реальность, и тем, что мы о ней знаем и думаем. «К ничтожному и преходящему относимся с крайней серьезностью, как к чему-то окончательному и решающему, к серьезным вещам — спустя рукава. Трагически — к тому, что должно делаться просто и естественно; беззаботно — к священным ценностям и самим основам жизни. Иллюзии, химеры, надуманные условности воспринимаем как нечто фундаментальнейшее, а насущную действительность считаем докучливо-тягостной обузой, от которой стремимся уйти или превратить в не очень серьезную игру. Таков характер нашей обыденной психологии»[9]. Поэтому-то в нашем понимании социальных проблем присутствуют странные сдвиги в сторону от нормальных умозаключений. Мы томимся в ожидании лучших времен, живем надеждами на грядущие свершения, полагаем, что нежданно сбудутся наши самые фантастические чаяния, а на деле оказывается, что мы в этих мечтаниях как-то проглядели свои лучшие дни, они нами уже прожиты и давно остались далеко позади, не внеся ничего существенного в наше бытие. «Пожалуй, самая примечательная черта нашей общественной психики сказывается в том, что в ней одновременно уживаются ностальгия по прошлому с маниакальной верой, что в будущем все как-то образуется и все обратиться к лучшему, стоит только подождать»[10]. А прошлое хорошо тем, что оно, кажется нам, бессильно причинить вред, оно не опасно, и мы можем распорядиться им, не боясь возмездия. И вот мы его неутомимо переворачиваем, рвем, как попало, кроим и сшиваем, всякий раз получая свою правду. Но учиться на ней мы не желаем, да и не можем, потому что уже «изменили историю» под свои сиюминутные нужды. Прошлое нам нужно лишь как оправдательный вердикт, либо как обвинительный приговор. Сейчас в ходу острота: наше прошлое непредсказуемо. Мудрецы не устают поучать нас, что прошлое мстит за вольное и безумное обращение с ним. Но это нас никак не отрезвляет. Только от действительности, данной нам здесь и теперь, русский человек ждет каверз и всяческих неприятностей, поэтому она ему обычно не нравится, порой представляется враждебной. Он ею тяготится, бежит от нее.
4. Цели и средства.
Как ни заманчив для многих сограждан статус великой державы, цель развития нельзя свести к достижению такого статуса. Международное величие Советского Союза фактически опиралось на устрашающую военную мощь. «В начале 70-х годов выяснилось, что ядерная война неизбежно обернется вымиранием всего рода человеческого, дальнейшая гонка вооружений потеряла смысл. Тем более что накопленные к тому времени запасы ядерного оружия позволяли участникам этой гонки уничтожить друг друга около двухсот (!) раз. Конец этому безумию был положен лишь после того, как советская экономика оказалась в предкоматозном состоянии»[11].
Несмотря на статус великой державы, по большинству параметров, определяющих роль и место страны в мире, Советский Союз ощутимо уступал всем государствам. И жизнь народа едва ли была достойной, хотя, конечно, и более устроенной, чем в нынешней России. По ВВП на душу населения СССР даже в лучшие свои годы оставался в пятом десятке стран. Причин тому много.
«Но главная, очевидно в самом общественно-экономическом устройстве, возведшим в абсолют монополию власти и собственности, открывшей шлюзы для произвола, выразившегося, помимо прочего, в пренебрежении объективными законами развития и реальными потребностями общества, при несомненных достижениях в развитии здравоохранения, образования и науки»[12].
Переход к многопартийной системе и рыночному хозяйству, казалось, должен был бы образумить власть имущих. Но этого, увы, не случилось. Приступая к рыночным реформам, власть опять забыла, что их конечная цель – в улучшении жизни людей. Что нужно не изводить, а всячески лелеять и холить их доходы и сбережения, создавать условия для роста народного благосостояния. Поскольку в основе рынка лежит покупательная и накопительная способность общества.
Чем, как не пренебрежительным отношением к человеку, можно объяснить перманентные задержки зарплаты целой армии людей, состоящих на службе у государства, затяжки с оплатой государственных заказов. Или как ещё оценить беспардонную ликвидацию всех заработанных тяжким многолетним трудом сбережений, расцененных лишь как пресловутый «инфляционный» навес? С этим, в конечном счете, связано непомерное налоговое бремя, вынуждающее честных людей изворачиваться, хитрить, прибегать к разного рода махинациям. В этом же, по сути, основная причина настоящего экономического обвала. Так стоит ли удивляться обнищанию народа, бурному росту «теневого» и криминального бизнеса, небывалой утечке умов и масштабному бегству капитала.
Вопреки широко распространенному у нас представлению, решение социальных проблем не мешает экономическому прогрессу. Это не противостоящие, а дополняющие друг друга процессы. В общем, экономика не может не считаться с социальными потребностями, а социальные устремления - не учитывать экономические возможности.
Своеобразно трактуются у нас реформы. Цели законов и результаты их действия далеко не всегда и не во всём совпадают. Между тем высшие должностные лица подчас называют реформами законы о реформах. «Однако реформы - не самоцель, а лишь способ модернизации и подготовки условий для экономического прогресса, который в свою очередь является средством достижения некой по сути социальной цели, замыкающейся на нужды и чаяния человека»[13].
В годы краха, именуемого реформами, «перестройкой», «вхождением в цивилизацию», когда вдохновенному разрушению подвергли даже то, чего нельзя было касаться ни при каких рыночных вожделениях, может быть, в несколько умеренной тональности, но неустанно с политических высот неслись бодрые обнадеживающие слова: «страну удалось остановить на краю пропасти» или «спасти от худшего», «стали прощупываться твердые основания для сдвига к лучшему» и т.п. Вот это признак официальной, а не массовой психологии, одинаковой во все времена.
Возобновлению экономического роста способствовала девальвация 1998 года, создавшая стимулы для импортозамещения и увеличения экспорта. Экономика впервые со времен НЭПА начала выстраиваться не по прихоти властей, а в соответствии с логикой рынка. И вместо того чтобы сетовать, что подъем начался с пищевой и легкой промышленности, а не с машиностроения, неплохо было бы посодействовать или хотя бы не мешать этому процессу.
Сначала удовлетворяются потребительские нужды и предпочтения и лишь затем – потребности в средствах производства, необходимых для увеличения выпуска востребованных потребительских благ. «Иначе говоря, потребительский спрос служит фундаментом, на котором покоится всё здание современной экономики и от которого в решающей степени зависит ее технико-технологический уровень»[14].
Следует строить долгосрочную стратегию развития. Тогда есть реальная надежда, что со временем всё образуется. Опираясь на здоровую рыночную основу, экономика выйдет на траекторию самоподдерживающего роста, рубль будет крепнуть, и с повышением его реальной покупательной способности будут раздвигаться горизонты развития. Ускорить этот процесс, разумеется, можно. Но не следует его форсировать, пытаясь перепрыгнуть через неизбежные этапы. Для поддержки начавшегося роста нужны глубокие структурные формы, нацеленные на совершенствование хозяйственного механизма, и неустанная борьба с инфляцией, не допускающая, однако, экономически необоснованных отклонений от равновесного курса рубля.