Уже вечером дня начала войны 26 января 1904 года император получил от генерала Алексеева телеграмму с сообщением, что японские миноносцы атаковали стоявшие на внешнем рейде «Цесаревича», «Ретвизана» и «Палладу», причинив им серьезные повреждения.
Складывается впечатление, что главную свою задачу император видел в это время не в чем ином, как в подогревании патриотических чувств населения и поднятии боевого духа воинов. Почти весь 1904 год он провел в поездках по стране, побывав в Белгороде, Туле, Полтаве, Москве, Коломне, Сызрани, Пензе, Одессе, Ромнах, Бирзулу, Жмеринке, Сувалках и Витебске, напутствуя войска, направляемые на Дальний Восток, а в сентябре посетил для осмотра флота Ревель. И все это время одна за другой его настигали большей частью неприятные депеши.
Задуманная как спасательное средство для выведения страны из кризиса, эта война не только еще более усугубила его, но и отягчила положение царского правительства ответственностью за провалы на Дальнем Востоке. Если в начале русско-японской кампании процесс полевения либеральных кругов на какое-то время замер, а манифест об объявлении войны вызвал многочисленный поток верноподданнических адресов даже от подозрительных для властей земских собраний, то по мере того, как Россия терпела на воде и на суше все новые поражения, «патриотический» угар спадал, и война в глазах самых разных слоев общества становилась все более непопулярной. Еще вчерашние сторонники «обороны отечества» и «гражданского мира» на период военных действий стали все настойчивей требовать заключения мира и введения конституционного строя.
Еще больше дискредитировали правительство в глазах общественности и осложнили и без того тяжелую ситуацию в стране события в Петербурге 9 января 1905 года, получившие в народе название «Кровавого воскресенья», когда тысячи и тысячи рабочих с петицией направились к Зимнему дворцу.
Первоначально проекты обращения к государю с изложением их насущных требований обсуждались в «Собраниях фабрично-заводских рабочих». Окончательный вариант петиции, подписанный Георгием Гапоном в ночь на 7 января 1905 года, который он с рабочей депутацией обязался передать Николаю II, выглядел так:
«Государь! Мы, рабочие и жители г. С.-Петербурга разных сословий, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, Государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.
Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты бесправия и невежества; нас душит деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, Государь. Настал предел терпению…
9 января поутру масса празднично одетых рабочих двинулась ко дворцу. По совету своего правительства, данному накануне ожидавшегося мирного шествия петербургских рабочих, царь санкционировал принятие самых жестких мер против толп народа, несших иконы Христа Спасителя, портреты самого Николая II и петиции к нему с «верноподданнической просьбой» облегчить их участь, их жизнь. Гвардейцы и войска гарнизона стреляли залпами, казаки рубили шашками людей на улицах Петербурга: у Дворцовой площади, в начале Невского проспекта, у Нарвских ворот…
В мирном шествии участвовало более ста сорока тысяч человек; число убитых и раненых, среди которых немало детей и женщин, по разным источникам колеблется от тысячи до 5 тысяч человек. В знак возмущения этой бойней парламенты Франции, Англии и Германии приостановили займы русскому царю, во всей Европе и Америке политические партии, общества и собрания простых граждан посылали телеграммы протеста русскому правительству и выражали сочувствие петербургским рабочим и русскому народу…
Уже буквально на следующий день после Кровавого воскресенья по Петербургу ходила прокламация, отпечатанная в захваченной рабочими типографии. «К оружию, товарищи, - говорилось в ней, - захватывайте арсеналы, оружейные склады и оружейные магазины… Свергнем царское правительство, поставим свое. Да здравствует революция, да здравствует учредительное собрание народных представителей!».
Мощным эхом отозвалась в стране знаменитая стачка в Иваново-Вознесенске, вооруженные столкновения происходили в Лодзи, Варшаве, Риге, Либаве, Одессе и других городах. Новый импульс развитию революционного движения в России дало восстание на броненосце «Потемкин» в июне 1905 года; резко усилилось крестьянское движение, которым за май – август была охвачена пятая часть российских уездов. А в начале октября началась всероссийская стачка, носившая ярко выраженный политический характер.
Обстоятельства вынудили монарха пойти на уступки, хотя это полностью противоречило его желанию и убеждению. Еще накануне подписания «манифеста 17 октября» Николай заметил: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей и в конце концов случилось неизбежное…»
Опубликование манифеста, впервые даровавшее россиянам гражданские свободы, было встречено в широких слоях общества с небывалым воодушевлением. Однако уже вскоре от этой эйфории не осталось и следа.
И все же провозглашение манифеста 17 октября, учреждение Государственной думы и других общественных организаций сузило «жизненное пространство» самодержавия и исказило его первозданность – теперь это было нечто среднее между самодержавием и конституционной монархией. Эта ситуация ассоциировалась у Николая почти с концом России.
Пережив критическую точку развития революции и укрывшись за многообещающими фразами, реакция во главе с царем перешла в наступление. Указом и манифестом Николая II от 9 июля 1906 года Дума, фактически еще ни на что не посягнувшая, была распущена.
Поводом для разгона Думы послужил проект, представленный на рассмотрение кадетской партии, предусматривавший частичное отчуждение за выкуп помещичьего землевладения. Несогласные с постановлением депутаты, выехав в Финляндию, в Выборг, в специальном воззвании, которое подписали 232 человека, призывали население «стоять» за Государственную думу и «до созыва народного представительства» (т.е. нового думского состава) не давать «ни копейки в казну, ни единого солдата в армию» и не признавать займов государства. Но воззвание это по большому счету не получило отклика – страна еще не доросла до парламентаризма. Против участников выборгского заседания начались репрессии: аресты, увольнения со службы, лишения духовных лиц сана, исключения из «дворянских обществ».
Однако окончательный переход к реакционной политике и изменению курса в обратном направлении произошел после разгона II Государственной думы 3 июня 1907 года и ареста социал-демократической думской фракции, что даже получило название «третьеиюньского переворота». Нарушив действовавшее законодательство, царское правительство ввело новый избирательный закон, почти исключавший представительство в Думе трудящихся. Репрессиям подверглись легальные массовые общественные организации. За три года (1907-1909) было закрыто около 500 профессиональных союзов; на убыль пошла и декларируемая «свобод печати». В это же время были репрессированы (приговорены к смертной казни, каторжным работам, тюремному заключению и административной высылке без суда) – более 50000 человек.
В этой до предела наэлектризованной атмосфере социально-политической жизни страны своеобразным детонатором грядущего революционного взрыва стало явление, вошедшее в историю России под названием распутинщины.
Появление при императорском дворе такой одиозной фигуры, как Распутин, и дальнейшее усиление его влияния прежде всего было обусловлено тем фактором, что медицина, вынесшая цесаревичу страшное заключение, оказалась беспомощной перед лицом таинственной по тем временам болезни, и это побудило его родителей, и в первую очередь Александру Федоровну, искать поддержки неземных, потусторонних сил.
То, что Распутин обладал уникальными способностями и редкостными возможностями в воздействии на довольно широкий круг людей, не подлежит ни малейшему сомнению. Поэтому его совершенно невероятный для простого тобольского мужика взлет и буквально неслыханная карьера были вовсе не случайны.
С обличениями Распутина выступали протопресвитер военного и морского духовенства Г. И. Шавельский, докладывающий Николаю о распространенных в армии слухах, подрывающих царский престиж, и бывший инспектор Петроградской духовной академии, епископ полтавский Феофан, встречавшийся с императрицей и пытавшийся объяснить ей, что Распутин находится в состоянии «духовной прелести».
Историю своей отставки министр внутренних дел А. Н. Хвостов прямо связывал с представленной им государю сводкой компрометировавших Распутина сведений. «Государь неохотно слушал доклад, - вспоминал он, - отошел к окну, делая вид, что это его не интересует, но я его попросил выслушать… Отставка моя последовала, кажется, 2 или 3 марта 1916 года…»
Безуспешность попыток удаления Распутина от двора политическими средствами вызвала к жизни мысль о его физическом устранении. Неоднократно пытался организовать его убийство Хвостов, убежденный, что это встретило бы горячее сочувствие в великокняжеской среде. Взаимная неприязнь Распутина и большинства членов дома Романовых была общеизвестна, а великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русских войск в войне с Германией, обещал при появлении Распутина на фронте его повесить.