В начале одного из самых драматичных заседаний в истории парламентаризма Робеспьер все еще верил в могущество своего слова. Его голос был заглушен возгласами: "Долой тирана!". Своими криками Конвент давал выход столь долго подавлявшейся ненависти и старался заглушить страх вновь оказаться во власти этих захватывающих и покоряющих речей.[34]
§ 2
Марат Жан Поль (1743-1793)
“Единственная страсть, которая пожирала мою душу, была любовь к славе”, – признавался Марат.
Среди героических теней буржуазной Французской революции есть одна, к которой всегда с особенно страстным интересом приковывались взоры не только ближайших поколений, но и далекого потомства. Скитальчество и полунищенское существование до революции, яркая, не дающая другим и не ждущая себе пощады, борьба за революцию в течение первых четырех ее лет и внезапная смерть от кинжала...
Такова была жизнь этого человека, навсегда вписавшего свое имя в историю, но об этой посмертной славе никогда не заботившегося. У него есть одна черта, дающая ему особое место в ряду первостепенных деятелей революционного периода: в отличие от Робеспьера и Дантона Марат не был оратором и действовал не столько на парламентские собрания, сколько на читательскую массу, издавая «Друг народа». Его статьи напоминали по качеству расплавленный металл, заставляли трепетать от восторга, ужаса, повергали в трепет. Он был чуть ли не единственным публицистом, услышанным народом. Даже энциклопедисты были менее «демократичны» - их читали буржуа, и либеральная Франция. Но Марат достал до самого дна всего французского общества – до крестьян, до бедноты, до горожан, до ремесленников, оружейников, ювелиров – до всего народа.
В пять лет он хотел быть школьным учителем, в пятнадцать – профессором, в восемнадцать – писателем и, по его словам, “гением-изобретателем” – в двадцать. С возрастом люди обычно трезвее оценивают свои возможности. Вот этого качества будущий трибун революции был начисто лишен. Занимаясь по очереди то физикой, то химией, то астрономией и, заметьте, безрезультатно, Марат нашел себе занятие по душе – анатомию.
В своей квартире он создал специальный зал для препарирования трупов. Этого мало: в нем зреет потребность экспериментировать над живыми объектами. Желая стать знаменитым медиком, он абсолютно игнорирует упреки знакомых, не симпатизирующих подобным занятиям. “Я хочу найти то место, где находится душа”, – кощунственно говорил Марат. Но медика из него тоже не вышло. На очереди – журналистика.
Журналы, газеты, издательства были так напуганы одним только именем плодовитого автора, что Марат начал хитрить и посылал рукописи анонимно. Даже терпеливые исследователи признаются, что едва ли в состоянии их перелистать. Осточертев французам, пытается добиться признания в Испании. Но и там он терпит фиаско. От огорчений, бессонных ночей, плохой пищи и беспорядочной жизни незадолго до революции Марат серьезно заболел и едва не умер.
Он с восторгом приветствовал падение Бастилии. Он принимал участие в делах комитета своего округа, но уже с первых дней великого переворота совершенно правильно определил свое место. Через три дня после взятия Бастилии, 17 июля 1789 г., Марат просит у комитета средств на типографский станок, на печатание газеты. Не сразу удалось ему получить желаемое. Это тем более волновало его, что он уже с осени 1789 г, очень подозрительно и раздраженно стал относиться к Мирабо[35], К Лафайету, к Барнаву[36], которых в первые дни революции еще считал честными революционерами. Он стал подозревать и все Национальное учредительное собрание в том, что оно поддается интригам двора, отчасти по слабоволию, отчасти по сознательному предательству. Марат уже в 1789 г. выступил тем, каким и остался,— ревнивым защитником "маленьких людей",. другими словами — плебейской массы, куда входили и рабочие, и батраки, и владельцы небольших ремесленных мастерских — вся голодная и полуголодная, малоимущая и неимущая масса населения. Интересы только что победившей крупной и средней буржуазии, с точки зрения Марата, уже с самого первого момента победы над старым, феодальным строем начали, чем дальше, тем резче и безнадежнее, расходиться с интересами беднейших слоев народа. И Марат без колебаний стал на их сторону против благополучно устроившихся уже на новых, завоеванных местах победителей из крупной и средней буржуазии. Только дальнейшее развитие и углубление революции могли, с точки зрения Марата, дать что-нибудь трудящимся. Для него обязательным лозунгом стало — продолжать революцию.
Очередное разоблачение, очередное предостережение народу должны быть стержнем для каждой данной статьи: ни в каком случае Марат не хочет раздроблять внимание и чувство читателя. Верный инстинкт говорил ему, что эмоциональное действие газетной статьи быстро и непоправимо слабеет, если автор переводит свой указующий перст с одного предмета на другой, как бы ни были важны по существу и патетичны по манере эти указания.
Рота Марата.
Не сразу толпа признала нового лидера. И только испытав разочарование от результатов революционных реформ, взоры ее обратились к Марату. Присмотревшись, они увидели, что он ходит как они, почти в тряпье, с грязной повязкой на голове, что контрастировало с напудренными париками вождей революции. Дом его пуст и холоден. “Он наш! Он такой же, как и мы! Он нас понимает!” [37]
В сентябре 1792 года член Конвента – высшего органа власти революционной Франции – президент Якобинского клуба гражданин Марат потребовал создания специальных карающих органов, готовых быстро обеспечить “чистку”. Исправно заработала гильотина. Палач Нанте выбился из сил, рубя головы. Расстреливались маленькие дети и женщины с грудными младенцами. Дневная норма в 120 человек доходит до 500.
«...Вдоль сонных берегов Луары медленно движется барка. По условному сигналу ее днище раздвигается, и плавучий гроб с 90 священниками, закрытыми в трюмах, уходит на дно. А еще проще столкнуть в воду безоружных людей и поливать их расплавленным свинцом до тех пор, пока не затихнут вопли. Матери молили пощадить маленьких детей. “Из волчат вырастут волки”, – отвечала бравая “рота Марата”. Играли и “республиканскую свадьбу”. Связывали попарно юношей и девушек и тут же бросали в воду.
В городе Ментоне наладили производство париков и кожевенных изделий из останков гильотинированных женщин и мужчин. Кожа мужчин, как замечалось, ничем не отличалась от кожи молоденькой серны. А вот женская была слишком мягка и практически ни на что не годилась». [38]
Лозунг “Революция без конца” требовал своего оправдания. Места уже перевешанных аристократов и священников не могли пустовать. Хватали людей с “подозрительным выражением лица”.
9 августа вечером вспыхнуло в Париже восстание, прямо направленное к низвержению монархии, и на другой день, 10 августа 1792 г., дворец взят, швейцарские телохранители перебиты народом, король и его семья взяты под стражу, полуторатысячелетняя монархия перестала существовать.
Революционный Париж упивался победой, а Марат ровно через три дня после низвержения монархии писал о том, что новорожденная республика окружена тайными врагами и скоро погибнет от их ненависти, если не поспешит развить самые отчаянные усилия для самозащиты. Он возмущен, что народ не видит, как вчерашние тайные и явные защитники трона только маскируются теперь внезапными республиканцами. "И вы восторгаетесь этой чудесной переменой! И вы рукоплещете этому благородному их усердию! И вы благословляете нежные заботы их отеческого внимания! И вы воспеваете победу! О французы! Неужели вы навсегда останетесь взрослыми детьми?" Он требует раздачи народу оружия, ассигнования половины суммы, вырученной от продажи конфискованных эмигрантских имений, неимущим гражданам столицы, принимавшим участие в штурме и взятии Тюильри 10 августа, введения во всей французской армии выборов офицеров самими солдатами, зоркого наблюдения за арестованной королевской семьей и прекращения ее сношений с внешним миром. Наконец, в ряде статей он настойчиво требует немедленного предания суду всех "изменников и заговорщиков", арестованных и до и особенно после 10 августа. Он не удовлетворился, когда (17 августа) был создан революционный трибунал. Его доводила до ярости мысль, что швейцарские наемники, убивавшие народ 10 августа и захваченные в плен, могут уйти от возмездия-
9 сентября 1792 г. Марат был избран Конвент г. Парижа
Он не верил конвентскому большинству: ни жирондистам, ни тем группировкам, которые были правее жирондистов,. ни даже части монтаньяров. Он верил только народной массе. Правда, он и в ней иногда отчаивался, возмущался ее инертностью, вялостью, быстро наступающим упадком революционного чувства, но он по крайней мере считал, что по сути дела, по логике вещей, по здравому смыслу, "народ", "неимущие", "маленькие люди", — другими словами, те, кого мы называем плебейской массой столицы и провинции, органически не могут быть врагами революции, не могут сознательно ей в чем-нибудь повредить. А другие, имущие, богачи, аристократы, состоятельные буржуа, очень и очень могут оказаться контрреволюционерами и даже не могут не быть в большинстве случаев таковыми.