Поэтому в реальной жизни формировались целые «династии» компаний, они владели акциями друг друга, переплетались сложными клубками. Известный экономист, автор книги о крахе 1929 г. Дж. К. Гэлбрейт образно называет это «финансовым инцестом» и приводит легендарный факт, когда один ловкий делец, начавший бизнес в 1922 г. с 500 долларами, к осени 1929 г. контролировал 13 инвестиционных компаний с активами более 1 миллиарда долларов.
Опять-таки это была в целом пирамида, основанием которой служили акции производительных компаний, являвшиеся все же дубликатом реального капитала, но над этим основанием возвышались ярусы чисто бумажного капитала. Это был тот самый фиктивный капитал, понятие которого ввел в свое время Маркс.
Но при снижении курсов акций ливередж действует с такой же силой в обратную сторону. В нашем цифровом примере достаточно было акциям, лежащим в основании пирамиды, упасть в два раза, и акции инвестиционных компаний соответственно падали в 4 раза, в 8 раз и так далее.
В предкризисные годы на рынках капитала отмечался недостаток солидных акций, спрос на них постоянно превышал предложение. Этот спрос предъявляли инвесторы, получавшие при покупке акций до 90% кредита, инвестиционные компании, строившие на этих акциях свои пирамиды, и другие «быки» (инвесторы, рассчитывающие на рост курсов). Отсюда — то повышение биржевых курсов и индексов, которому, казалось, не будет конца.
Фондовая биржа являлась источником больших доходов для членов биржи — банковских и брокерских фирм и их хозяев. Членом биржи можно было стать, только купив место на бирже. Цена места повысилась со 150 тысяч долларов в 1926 г. до 625 тысяч в 1929 г..
Безумную гонку курсов подстегивали манипуляции — сговоры «быков» и их совместные действия. Выбрав подходящие акции, они начинали демонстративно покупать их; наемные журналисты и биржевые аналитики распространяли слухи о блестящем будущем компании, выпустившей эти акции. В обстановке всеобщего ажиотажа с помощью таких маневров можно было обеспечить повышение курсов в несколько раз. Добившись своего, участники сговора продавали акции с большой прибылью.
Это была доэлектронная эра, и котировки акций передавались в брокерские конторы, где сотни тысяч клиентов заключали сделки с помощью ленты печатающего телеграфного аппарата (ticker tape). В конторах выставлялись школьные доски, на которых служащие писали мелком поступающие котировки. По всей стране в конторах и около них толпились люди, с тревогой и надеждой следившие за курсами. Новинкой было устройство брокерских контор на морских судах, куда информация поступала по радио. От тех времен сохранился стишок, попавший в печать в августе 1929 г., еще до большого биржевого краха [64, р. 81–82]. В переводе это звучит так:
В полночь бурную средь моря
Мы столпились у доски,
Ошалев от цифр прыгучих,
Сон и пищу позабыв.
Тут капитан входит в каюту, где это происходит, и сообщает полученное из надежного источника по радио тревожное известие о делах на бирже. Людьми овладевает беспокойство. Только маленькая девочка говорит:
Мне тревога непонятна:
Дядя Морган знает все.
Разве в море он не тот же,
Что в Нью-Йорке, на земле?
Речь идет о Джоне Пирпонте Моргане-младшем, сыне и наследнике старого Моргана, который, как считали, погасил биржевую панику 1907 года.
Cобытия осени 1929 г. напоминают басню о мальчике, который, играя, столько раз кричал: «Волк!», что, когда волк действительно появился, крику мальчика никто не поверил. На протяжении 1927–1929 гг. время от времени раздавались голоса, толковавшие о неизбежности краха, но на них не обращали внимания. Потребовался не один грозный раскат грома, чтобы люди поверили в наступление настоящего кризиса.
Хотя в понедельник 21 октября 1929 г. в ходе лихорадочной биржевой сессии было продано огромное количество акций (6,1 миллиона) по падающим ценам, биржа и публика скептически отнеслись к сделанному в этот день тревожному предостережению известного аналитика Роджера Бэбсона. Между тем оно оправдалось с устрашающей силой и быстротой.
День 24 октября вошел в историю как черный четверг. Из многих описаний рисуется такая картина этого памятного дня: курсы на Нью-Йоркской фондовой бирже начали падать примерно через час после открытия сессии, и к 12 часам дня продажа акций приобрела черты паники, иные акции было невозможно продать по любой цене. Брокеры выполняли бесчисленные приказы на продажу, а также, чтобы защитить свои интересы, продавали акции клиентов, которые не могли или не успели пополнить маржу — внести дополнительное денежное обеспечение. По всей стране люди в ужасе ожидали котировок, которые, в силу перегрузки сетей информации и связи, уже отставали от реального времени на полтора-два часа. Распространялись всевозможные слухи, то обнадеживающие, то приводящие в отчаяние. Паника распространилась на другие биржи и на небиржевой рынок, некоторые провинциальные биржи просто закрылись.
Как и в 1907 г., взоры биржевиков и банкиров обращались к Моргану. Сам Джон Пирпонт Морган-младший находился в Европе, и второму человеку в фирме Томасу Ламонту пришлось заменять его. В главном офисе по приглашению Ламонта срочно собрались главы пяти крупнейших нью-йоркских банков, обладавших большими денежными ресурсами и занимавшихся сделками с ценными бумагами. (Кстати сказать, все эти банки существуют и в наше время, в нескольких случаях по причине слияний — под изменившимися названиями.)
Банкиры скинулись на некоторую значительную сумму, размеры которой никогда так и не были оглашены и, по разным оценкам, колебались между 20 и 240 миллионами долларов. С этими в любом случае большими деньгами они вышли на рынок как покупатели акций. На короткое время это задержало спад, однако скоро выяснилось, что их покупки как слону дробинка. Возможно, кто-то сознательно пустил слух, что сам Морган уже пересекает на корабле Атлантику: ведь воздушного сообщения еще не было. Но это никак не подействовало на панически настроенный рынок. Падение курсов возобновилось 29 октября. В тот черный вторник на Нью-Йоркской бирже было продано 16,4 миллиона акций — рекорд, вошедший в книгу Гиннесса. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Ужас царил на фондовой бирже, на неофициальной бирже и в брокерских конторах».
К концу года уже не могло быть никаких иллюзий. Курсы акций продолжали ползти вниз, хотя и без таких рывков, как в конце октября. Общий индекс упал почти вдвое. При гигантском объеме рынка, по сравнению с которым наш фондовый рынок даже через 70 лет выглядит карликом, это было потрясение невиданных размеров. Под воздействием американской катастрофы падали цены акций на биржах Лондона, Парижа, Берлина. Началось снижение цен на рынках сырья и продовольствия. Симптомы спада в промышленности США, наблюдавшиеся еще до биржевого краха, резко усилились.
Каковы были социальные аспекты биржевого краха? Первыми его жертвами были люди; которых социология называет низшим средним классом; по марксистской терминологии это мелкая буржуазия. Этот слой, впрочем, включал и квалифицированных рабочих, интеллигенцию, трудовое фермерство. Но масштабы краха были таковы, что в дальнейшем обесценились и состояния более богатых людей, средней и даже крупной буржуазии. Сильно преувеличивая, Гэлбрейт называет эту экспроприацию «сравнимой по масштабам и темпам с той, которую десятилетием ранее возглавил Ленин».
Все же люди, потерявшие деньги в биржевом крахе, представляли меньшинство американского народа, широкие массы непосредственно были мало затронуты событиями конца 1929 г. Среди людей, не игравших на бирже и не увлекавшихся пирамидами инвестиционных компаний, преобладала реакция злорадства: алчных и легкомысленных постигло заслуженное возмездие.
Если бы дело ограничилось биржевым крахом, в национальном сознании американцев не сложилось бы такое представление об этом годе: «Люди будут говорить «до 1929 года» и «после 1929 года», как, вероятно, дети Ноя говорили о временах до и после всемирного потопа». Великая депрессия последующих лет втянула в воронку кризиса, обнищания и унижения десятки миллионов людей. Выход из нее был долгим и трудным. 1930-е годы изменили Америку, наложили свою печать на национальную психологию и до сих пор многое определяют в жизни американцев.
Американская статистика 1929–1933 гг. впечатляет и напоминает упадок России в 1990-х годах. Падение промышленного производства от высшей предкризисной точки до «ямы» (или «дна») в ноябре 1932 г. по месячным данным составило 56% — больше, чем в любой другой из крупных стран, затронутых кризисом. Экспорт в долларовом выражении сократился на 80%. Доля безработных среди трудоспособных достигла 25%, а их численность превысила 13 миллионов человек. В июле 1932 г. металлургическая промышленность США работала на 12% своих мощностей — печальный рекорд за всю историю страны .
Сотни тысяч фермерских семей, неспособных погасить ссуды, взятые под заклад недвижимости, сгонялись с земли и пополняли ряды безработных. Бродяжничество и детская беспризорность стали массовыми явлениями. Эти времена и тяжелые судьбы простых людей нашли мощное художественное отражение в знаменитом романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева» (1939).