Расставим акценты: мы не будем обвинять крестьянство в деформациях и не склонны морализировать по поводу крестьянского или пролетарского сознания. Речь идет лишь об объективных различиях в социально-экономическом положении рабочих и крестьян. При этом надо учитывать следующее: если правящий класс составляет 10%, а крестьянство — почти 80%, то естественно предположить, что крестьянский фон может означать и своеобразное влияние на выработку экономической политики государства. Тем более что российский пролетариат к тому времени еще отнюдь не оторвался от своего деревенского корня.
Крестьянство никогда не было однородной массой. Классовое расслоение деревни накануне периода индустриализации было таково. Более трети деревенского населения составляли бедняки, ведущие, так сказать, отрицательно воспроизводящееся хозяйство, и сельские пролетарии-батраки, вовсе безземельные. Эти люди весьма восприимчивы к идее всеобщего благосостояния и готовы достичь его ценой недолгой, но решительной борьбы, ценой мгновенного напряжения сил, политической атаки на богачей, к которым они приписывают и просто "справных" середняков. Взять у богатых, экспроприировать собственников крупных капиталов и установить царство уравнительного счастья, в котором никому не позволено выделяться из общей, хотя и серой, но сытой массы. Такой бедняк, разоряющийся или уже разорившийся под ударами рынка, враждебного ему, пойдет за Троцким. Ему понятны леворадикальные идеи красногвардейской атаки на капитал и национализации. Он склонен к левому экстремизму, он и есть социальная база троцкизма, а троцкизм есть его идеология и практика.
На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действительного богача, капиталиста-кулака. Собственно кулаков в деревне было немного, их хозяйства составляли всего около 4%. Но экономическая сила хозяйств, рассмотренная "по капиталу", несравненно большая: именно они были главными нанимателями бедняцкой рабочей силы и арендаторами земли с того времени, как это было разрешено. Эти люди удачливы в хозяйствовании и в рыночной борьбе, им нежелательно вмешательство властей в рыночную игру. Для них бедняк — всего лишь неудачник и лентяй, который сам виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им, кулаком, богатство. Такой крепкий хозяин чутко прислушивался к идеологам правого реформизма, ему нравились статьи и речи "позднего" Бухарина, который с 1925 г. с небольшими отклонениями выступает с требованиями "нормального" воспроизводственного процесса, создающего "равные" условия для всех.
И наконец, основная масса российских крестьян — середняки. В 1924 г. доля середняцких хозяйств составляла более 61 %. Середняки — самая большая и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя простое воспроизводство, середняк хочет, но не может разбогатеть и очень боится пролетаризации. Он мечется между ультрареволюционностью батрака и основательностью богача. Середняк может объединиться с бедняком против богача, монополизировавшего местный рынок. Но он может объединиться и с кулаком, против притязаний бедняков, сельских пролетариев и деревенских люмпенов22. Перспективы середняка туманны, настоящее неустойчиво, именно поэтому он склонен искать "сильную руку", крепкую власть, "вождя", особенно такого, который пообещает, что не позволит ему разориться, поможет в случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака, и бедняка. Этот крестьянин пойдет за тем "вождем", который, похоже, уверен в своей правоте, "успешно" побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих противников слева и справа. Отсюда недалеко до вывода, что такой "вождь" и есть самый правильный и самый крепкий правитель. Он не угрожает экспроприацией земли, как троцкистские сторонники "первоначального социалистического накопления", и не поддерживает кулаков, как бухаринцы. Он пока еще что-то не вполне понятное говорит о коллективизации, о привычном, почти общинном житье и твердо обещает, что жить станет лучше и веселей.
Внешний политический результат, сплошные "победы вождя" сбивали с толку основную часть населения, не очень грамотную и не имеющую опыта политической жизни. И хотя, в общем-то, было неизвестно, куда он поведет, ему, "вождю", хотелось вверить свою судьбу, а вместе с тем и заботу о стабильности государства и народного хозяйства.
Слишком упрощенно и примитивно объяснять сталинизм некими личными качествами и даже болезнями "вождя". Полувековое господство сталинизма (продолжавшееся и после смерти Сталина) без социальной базы — это теоретический абсурд. Сталинизм опирался на двоякого рода социальные силы. Левая антибуржуазная и антикулацкая демагогия привлекла бедняцкую часть деревни и люмпен-пролетарские слои. Не следует забывать, что из-за неразвитости промышленности разоряющиеся крестьяне отнюдь не- всегда становились пролетариями, они пополняли ряды деклассированных элементов города и деревни. Они жили лишь с одной мыслью: у богатых взять, а бедным раздать. Их потребительская идеология находила отзвук в сталинской пропаганде, которая обещала, по крайней мере, "уничтожить кулачество как класс". Но и среднее крестьянство в своей основной массе надеялось на "вождя", как раньше надеялось на царя, на то, что он поможет крестьянам прекратить внутридеревенскую борьбу. К тому же Сталин вроде бы обещал неплохие перспективы: жить артелью, хозяйствовать самостоятельно, выполняя лишь определенные налоговые обязательства перед государством, использовать государственные трактора и другие машины. Бедняки войдут в колхоз и не будут больше враждовать, кулаков экспроприируют и вышлют, они тоже не будут мешать. Можно будет жить под опекой государства, в стороне от крайностей рыночной конкуренции.
Кто же знал, что эти "программные обещания" обернутся столь неисчислимыми бедствиями? Вряд ли кто из крестьянской массы обратил внимание на то, что в 1925 г., когда в деревне, казалось бы, раскрепостили нэпманские силы, руководство во весь голос заговорило о необходимости ускоренной индустриализации страны. И тут же встал на практике вопрос о накоплениях.
Троцкисты рубили с плеча: экспроприировать крестьянство, осуществить "первоначальное социалистическое накопление" и провести мгновенную индустриализацию. Позиция троцкистов была абсолютно неприемлема. Будучи реализованной, она оттолкнула бы крестьян, а это 80% населения.
Позиция "позднего" Бухарина противоположна. Да, рассуждал он, для индустриализации необходимы накопления. Накопления имеются у зажиточного крестьянина, кулака. Середняк едва обеспечивает простое воспроизводство, у бедняка воспроизводство отрицательное. Передача кулацких накоплений в казну через налоги возможна лишь в одном случае — в случае нормального расширенного воспроизводства кулацкого хозяйства. Кулака нельзя трогать, ведь он источник накоплений. Сам же ход индустриализации должен осуществляться по классической схеме — от легкой промышленности к тяжелой, от производства предметов потребления к производству средств производства.
Но и позиция Бухарина оказалась неприемлемой. Во-первых, он не учитывал того, что бедняцко-середняцкая масса крестьян без восторга встретила бы перспективу несколько десятилетий трудиться на кулака. Во-вторых, он не учитывал политическую необходимость ускорения процесса индустриализации: страна неминуемо должна была столкнуться с окружением в военной схватке.
Сталин выбрал простой путь, практически близкий к троцкистскому, тем более что так или иначе успел совершить колхозизацию, фактически обманув крестьян в их ожиданиях. Думается, что одна из причин этого явления заключается в том, что многие деятели, не согласные с линией Сталина, легко отступали от своих взглядов, не смогли организовать оппозицию и в запале идеологической борьбы предавали друг друга, предоставляя Сталину карт-бланш для бесконтрольных действий.
Итак, политика ускоренного продвижения по пути индустриализации стала преобладающей. Организация колхозов теперь рассматривалась не как самостоятельная задача, а как способ выкачивания средств из деревни. Рост промышленности, развитие производительных сил не сопровождались формированием действительно социалистических производственных отношений. Уже не в первый раз в России производительные силы не смогли получить адекватную социальную форму (как, например, при Петре I развитие мануфактурной промышленности осуществлялось на базе ужесточения крепостничества). Естественно, что результат такой политики не мог быть ни долговечным, ни стабильным.
5. Судьба профессионалов: Н.Д.Кондратьев и А.В.Чаянов
Можно только удивляться тому обстоятельству, что в этих условиях в научных учреждениях и вузах России продолжали работать профессиональные экономисты, создававшие новые концепции, мало связанные с внутрипартийными дискуссиями и политической борьбой. К сожалению, судьба большинства их оказалась трагичной. Независимо от заслуг перед наукой и перед Россией многие были репрессированы, а самые яркие личности казнены в сталинскую эпоху. Трагической участи не избежали Л.Н.Юровский, один из теоретиков денежной реформы 1922—1924 гг., В.А.Базаров (Руднев), один из первых плановиков в России, Л.Н.Крицман, крупный ученый-аграрник, и многие другие.
Экономическая наука, политическая экономия в России всегда были "тюремными науками" (начиная с И.Т.Посошкова). XX в. не стал исключением. Особенно печально то, что в 90-е годы мы по крупицам собираем старые публикации наших крупнейших ученых и горько сожалеем об их невостребованности. Есть среди этих ученых и всемирно известные исследователи. Это прежде всего А.В.Чаянов и Н.Д.Кондратьев.