Верхний возрастной предел вступающих в брак формально не был предусмотрен. В Кормчей было записано: «Вдова шестидесятилетняя а аще паки восхочет сожительствовати мужу, да не удостоится приобщения Святыни…», поэтому при решении вопросов о возможности заключения брака ссылались на Кормчую.
Священникам давались лишь общие рекомендации – им предписывалось отказываться венчать престарелых лиц: 26 декабря 1697 года патриарх Адриан в инструкции поповским старостам предписывал обращать внимание на то, что жених и невеста должны «не в престарелых летах». Но уточнений, с какого возраста человека следовало считать престарелым, ни в русском законодательстве, ни в поучениях патриарха не было.
Обращалось внимание священников на необходимость соблюдения разумной пропорциональности лет жениха и невесты, на то, что между вступающим и в брак не должно быть «великой разницы в летах».
Условием заключения брака являлось отсутствие степени родства или свойства, которые устанавливались по Кормчей книге. Кровное родство не разрешалось до седьмой степени включительно. Оно устанавливалось священником достаточно просто. Сложнее было определить степень свойства. Свойство возникало посредством брака, в результате которого муж и его родственники считались в свойстве с родственниками жены, и наоборот. Оно запрещалось до шестой степени включительно. Трудность установления степени свойства состояла в том, что многие родственники могли не поддерживать каких-либо контактов между собой и не знать о браках их дальней родни.
Препятствием к браку являлось и духовное родство. Оно возникало путем крещения, когда один был крестным отцом или матерью, а другой крестником. Крестный отец должен был крестника «к благочестию наставляти… и больший есть, нежели отец родивый его по плоти…». По Кормчей он считался в духовном родстве первой степени с крестником, так же как родители находились с сыном или дочерью в кровном родстве первой степени. Духовное родство ставилось выше, чем родство через брак. «Понеже сродство по духу есть важнее союза по телу», – фиксировала Кормчая книга. Духовное родство до седьмой степени включительно только по нисходящей линии – от седьмой до первой степени – являлось препятствием к заключению брака.
Не разрешался брак между усыновителем и усыновленным.
О запретах близкородственных брачных отношений до шестого «колена» (степени родства) говорится и в «Уставе о брацех». Но в целом русская церковь признавала действующим византийское законодательство, закрепившее сложную систему запрещения браков в определенных степенях кровного родства, свойства и духовного родства, и самостоятельных документов не создавала. Обязанность цедить за соблюдением данного условия в Московском государстве излагалась на священников прихода, которые в случае возникавших сомнений могли обратиться за помощью к архиепископу епархии.
За нарушение предписания об обязательности отсутствия степени родства или свойства при заключении брака по византийскому закону наказывали плетьми, а на Руси карали денежными штрафами. Однако сохранившиеся свидетельства нарушений канонических постановлений по этому вопросу в Московском государстве подтверждают их распространенность. Одной из важных причин таких нарушений, по мнению К.А. Неволина, являлось распространение на территории страны рукописных Кормчих книг, в которые входили статьи с различным содержанием по этому вопросу. В связи с этим до 1653 года, когда было осуществлено печатное издание Кормчей, в России имел место разнобой в применении канонов о запрете вступать в брак в определенной степени родства или свойства. Об этом свидетельствуют и сохранившиеся постановления соборов и послания митрополитов, которые запрещали брак в родстве и свойстве. Очевидно, что руководство церкви знало о существовавших нарушениях, пыталось держать данный вопрос под контролем и предостерегало от нарушений канонов. Правда, при смене патриархов не исключена была возможность изменения позиции церковного суда о запретительных степенях. Непредсказуемым в своих решениях оставался и Синод. Но то, что в Московском государстве запреты действовали всегда, представляется очевидным. Хотя при этом, как обращает внимание исследователь средневекового русского семейного права М.К. Цатурова, неизвестно было, кто, когда и какую степень родства или свойства считал допустимой для брака, а какую – нет.[21] Профессор А.С. Павлов утверждал, что в XVI и XVII веках русская церковь снисходительно относилась к бракам, нарушавшим пятую и шестую степени родства и свойства. Однако М.К. Цатурова справедливо подчеркивала, что оставление уже заключенного брака без расторжения и согласие на брак с нарушением степени родства или свойства – проблемы разные.
В целом руководство церковью строго подходило к возможности какого-либо смягчения существовавшего закона и тяготело к ужесточению канонических ограничений, хотя некоторые нюансы в применении Кормчей книги продолжали иметь место в реальной жизни.
Еще одним условием вступления в брак являлось отсутствие другого, не расторгнутого брака.
Это правило появилось после принятия христианства. В языческую эпоху господствовало многоженство. Впрочем, и тогда оно не было безграничным. Для обыкновенных людей высшей дозволенной мерой многоженства являлось наличие трех жен.[22] Князья могли превышать эту норму, но и у них число жен было ограничено, правда, количество наложниц при этом зависело только от их желания. У князя Владимира, например, в язычестве было 6 «водимых» законных жен и помимо них, как сообщала летопись, 800 наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в Берестове.
Несмотря на стремление церкви уничтожить старые языческие привычки, следы многоженства оставались на Руси и в христианскую эпоху. Простой люд не знал многоженства. Это явление, став на Руси повсеместным, охватывало лишь некоторые высшие слои господствующего класса. Среди князей, имевших вторых жен и побочные семьи, – Святослав, Ярослав Галицкий.
Проповедуемые церковью моральные начала в семейной жизни ли свое отражение в образах целомудренных и верных супругов, запечатленных в древнерусской литературе: Февронии в «Повести о Петре и Февронии»: жены князя Михаила Черниговского Агафье и дочери Феодулии, Евпраксии, супруге рязанского князя Федора.[23] Сохранился летописный рассказ о жене вяземского князя Семена Стиславовича Иулиании, которую смоленский князь Юрий Святославич, пользуясь вассальной подчиненностью ее мужа, хотел «принудать с ним жити, она же сего не хотяще». Верность и любовь к мужу стоила Иулиании жизни – Юрий Святославич велел утопить ее.[24]
Выступая против наличия одновременно нескольких браков, церковь боролась, прежде всего, с тем, что женатые люди произвольно отпускали своих жен и потом вступали в брак с другими. Это не было двоеженством в действительном смысле, а лишь нарушением законов о правильности развода.
Церковь боролась с многоженством и многомужием в собственном смысле. Правда, борьба церкви не всегда имела желаемый результат: «без труда и без срама две жены имеют вопреки вере нашей», – констатировал митрополит Иоанн.[25] Факты двоеженства упоминались в церковных уставах и после Ярослава, например, в уставе смоленского князя Ростислава 1150 года. Поэтому, хотя заключение брака разрешалось между двумя свободными от брачных уз лицами и подразумевало, что жених и невеста не связаны иными брачными обязательствами, церковь законодательно закрепила это отдельное условие: «…а про то сыскивати накрепко, чтобы женились… не от живыя жены муж и не от жива мужа жена…».[26]
После прекращения брака лицо могло вновь повторить процедуру вступления в брак. Условием заключения повторного брачного союза являлось вступление в брак не более определенного количества раз.
Языческое обычное право неодинаково решало вопрос о повторном браке для вдовца и вдовы. Для вдовца брак мог быть повторен неограниченное число раз, для вдовы – не всегда. В условиях многоженства существовало понятие «главная жена». После смерти мужа главная жена сжигалась вместе с телом супруга. В этой процедуре выражалось представление славян о том, что эта женщина может быть женой только одного мужа и здесь, и на том свете. Прочие вдовы могли вступать в новые браки.
За количеством заключаемых браков церковь пыталась следить достаточно строго, хотя четкого ответа на вопрос: сколько браков можно было заключить за всю жизнь, не давала. «На тот брак не ходи, иже двоеженец, или триженец», – предписывала церковная власть еще в 1499 году. Исходя из христианских представлений о нравственности, церковь осуждала второй и третий браки, заключенные даже в случае смерти одного из супругов.
Лишь первый брак церковь признавала таинством, а другие терпела как зло. Поэтому первый брак получал венчание, а второй и третий только благословление. Если из вступающих в брак один совершал эту процедуру впервые, а другой – вторично, то первый венчался, а второму лишь клали венец на плечо. Церковь признавала лишь гражданские последствия таких браков.
Для решения вопроса о возможности заключения брака обязательно выяснялось вероисповедание жениха и невесты. Брак лиц, одно из которых не исповедовало христианства, Священное писание разрешало: «…если какой Брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его (ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим…)». Однако Кормчая книга такой брак лиц разных религий запрещала: «Недостоит мужу православному с женою еретическою браком совокуплятися, ни православной жене с мужем еретиком сочетаватися…незаконное житие расторгати. Ибо не подобает смешивати несмешаемое…».