Показательно в этом смысле, как в странах ЦВЕ менялся состав зарегистрированных безработных: на старте реформ, когда в службы занятости пошел первый поток обращений, подавляющее большинство составляли получатели пособий по безработице, однако со временем их доля начала сокращаться, тогда как доля получателей помощи или пособий по бедности возрастать. В настоящее время такими формами поддержки там охвачены от трети до двух третей всех безработных[Boeri, T., Burda, M.C., and J. Kollo. Op. cit., p. 76]. В России же, где отсутствуют как специальные программы поддержки длительно безработных (в лучшем случае в течение полугода предоставляется ежемесячная помощь в размере минимальной оплаты труда), так и "мостки" между системой страхования по безработице и системой социального обеспечения, большинство безработных, исчерпавших право на получение пособий и затем — материальной помощи, просто выбывают из регистра служб занятости.
Три институциональные характеристики представляются здесь наиболее значимыми:
1) ограничение максимального срока пребывания на учете в службах занятости 18 месяцами (в странах ЦВЕ исчерпавшие право на пособия перестают их получать, но при этом остаются в регистре служб занятости);
2) низкий размер минимального пособия, равный минимальной заработной плате (в 1998 г. последняя составляла менее 8% от средней заработной платы);
3) отсутствие прямой зависимости между официальным статусом безработного и правом на получение различных льгот и гарантий, предоставляемых в рамках системы социального обеспечения.
Для значительной части выбывших из регистра служб занятости перспектива повторной регистрации оказывалась в этих условиях малопривлекательной. Думается, именно это — наряду с задержками в выплате пособий — служило главной причиной, почему в России соотношение между "мотовской" и регистрируемой безработицей оказывалось обратным тому, которое наблюдалось обычно в других переходных экономиках.
Как видим, анализ структурных характеристик российской безработицы свидетельствует, что по сравнению с безработицей в большинстве стран ЦВЕ российская безработица являлась более динамичной и краткосрочной, равномернее распределялась по социально-демографическим группам, а кроме того была в большей мере свободна от искажающего воздействия государственных программ поддержки безработных.
5. Динамика заработной платы
Трансформационный кризис не мог не отразиться на уровне оплаты труда. Согласно официальным данным, за период 1992-1997 гг. реальная заработная плата сократилась в России более чем вдвое — на 51%. [По отношению к уровню 1989 г. сокращение реальной заработной платы составило 47%.] Это драматическое сокращение было осуществлено в два "прыжка". Первый произошел в 1992 г., когда реальная заработная плата снизилась на треть, второй — в 1995 г., когда она упала более чем на четверть. Для 1993, 1996 и 1997 гг. официальная статистика фиксирует некоторое повышение реальной оплаты труда.
Высокая гибкость заработной платы, о которой свидетельствуют эти данные, обеспечивалась несколькими факторами. Отсутствие обязательной индексации вело к тому, что в периоды высокой инфляции сокращение реального уровня оплаты труда легко достигалось с помощью неповышения номинальных ставок заработной платы или их повышения в меньшей пропорции, чем происходил рост цен. Весомую долю в оплате труда (порядка 15-20%) составляли премии и другие поощрительные выплаты, которые предоставляются по решению руководства предприятий. Оно может по своему усмотрению полностью или частично лишать таких доплат определенные группы работников. Еще одним, крайним способом снижения реальной заработной платы являлись задержки в ее выплате.
Динамику реальной заработной платы отличали устойчивые месячные колебания. Наибольшие приросты имели место в декабре, когда по традиции, унаследованной от дореформенных времен, выплачивается "тринадцатая заработная плата" и другие виды денежного поощрения, а самые глубокие "провалы" приходились на январь, что объясняется затяжными новогодними и рождественскими праздниками (превращающимися в своего рода дополнительный общенациональный отпуск), а также склонностью торговых организаций производить наиболее значительные пересмотры цен в начале года.
Многие исследователи небезосновательно полагают, что официальные оценки преувеличивают действительные масштабы снижения реальной заработной платы в пореформенный период. Так, ее "обвальное" падение в 1992 г. по отношению к последнему дореформенному 1991 г. (который принимают обычно за точку отсчета) в значительной степени явилось отражением ликвидации "денежного навеса" при переходе от режима подавленной к режиму открытой инфляции. При этом подразумеваемый официальной статистикой рост реальной заработной платы во второй половине 1991 г., скорее всего, следует признать фиктивным. Увеличение количества выдаваемых денежных знаков при невозможности приобрести на них что-либо из-за физического отсутствия основной массы товаров едва ли можно считать свидетельством улучшения материального благосостояния. Кроме того, повышение заработной платы, осуществленное в конце 1991 г., носило характер упреждающей компенсации перед предстоящей либерализацией цен. Наконец, нельзя исключить, что в позднегорбачевскую эпоху темпы инфляции существенно занижались официальной статистикой по политическим соображениям. Если попытаться очистить предреформенную заработную плату от искусственного завышения и, к примеру, взять за точку отсчета ее уровень по состоянию на середину 1991 г., то падение реальной оплаты труда в переходный период окажется на 10—15 проц. п. ниже общепринятой оценки (таблица 13). Впрочем, такая поправка не отменяет самого факта катастрофического падения заработной платы в 90-е гг., а всего лишь передвигает определенную этого падения часть во времени — с 1992 на 1991 год.
Таблица 13. Динамика реальной заработной платы, 1991—1997 гг.
| 1992 | 1993 | 1994 | 1995 | 1996 | 1997 | |
| Индекс среднегодовой реальной заработной платы, % (1991=100%) | 67 | 67 | 62 | 45 | 47 | 49 |
| Индекс реальной заработной платы на середину года, % (июнь 1991=100%) | 78 | 87 | 78 | 54 | 64 | 66 |
| Индекс реальной заработной платы на конец года, % (декабрь=100%) | 52 | 48 | 38 | 35 | 39 | 42 |
Источники: Обзор экономики России. М., РЕЦЭП, 1995, No 1, c. 203; Обзор экономики России. М., РЕЦЭП, 1997, No 3, cc. 218—220; Социально-экономическое положение России, январь—июнь 1998 г. М., Госкомстат, 1998, с. 224.
Что касается второго "провала" в 1995 г., то он, по-видимому, явился следствием финансового кризиса в октябре 1994 г. (так называемого "черного вторника"), ставшего спусковым крючком для очередного всплеска инфляции в конце 1994 — начале 1995 гг. Темпы роста цен далеко оторвались от темпов роста денежной заработной платы, которая несмотря на сокращение этого отрыва в последующие месяцы 1995 г. так и не смогла "наверстать" упущенное. В результате падение реальной оплаты труда достигло в этом году, по официальным оценкам, 28%. [В интерпретации этого эпизода также имеется некоторая неясность: каким образом в условиях умеренного падения ВВП на 4,1% реальная заработная плата могла сократиться на 28%? Для сравнения укажем, что более глубокий спад в предшествующем 1994 г., составивший 12,7%, сопровождался снижением реальной заработной платы лишь на 8%.]
Таким образом, спуск траектории реальной заработной платы на более низкий уровень вызывался обычно потрясениями в финансовой сфере и сопровождавшими их резкими некомпенсируемыми скачками цен. Подтверждением этой закономерности стал августовский финансовый кризис 1998 г., спровоцировавший очередной "провал" реальной заработной платы — на 13,8% в годовом исчислении.
Другие переходные экономики также испытали значительное, хотя и менее глубокое, падение реальной заработной платы — как правило, в пределах 30—35% (таблица 2). Кроме того, процесс ее снижения не был в них таким затяжным: экономический подъем, возобновлявшийся спустя два-три года после начала рыночных преобразований, обеспечивал ее восстановление до 80—90% от дореформенного уровня. Самое сильное падение реальной заработной платы, сопоставимое по размерам с российским, произошло в Болгарии, где она сократилась по сравнению с дореформенным периодом более чем вдвое. Возникает вопрос: как же могло получиться, что при столь сходной динамике оплаты труда траектория изменения занятости в этой стране (временами безработица превышала там 20-процентный уровень) оказалась совершенно иной, чем в России?
Для ответа необходимо перейти от "потребительской" заработной платы (дефлированной по индексу потребительских цен) к "производственной" заработной плате (дефлированной по индексу цен производства), от которой, строго говоря, и зависит спрос фирм на рабочую силу. Именно в динамике этого показателя между Россией и другими переходными экономиками обнаруживается разительный контраст. Практически во всех странах ЦВЕ реальная "производственная" заработная плата выросла по сравнению с дореформенным уровнем (иногда существенно — на 20—30%). [Blanchard, O. Op. cit., pp. 32—33. Наши расчеты, выполненные с использованием других данных, фиксируют менее значительный рост "производственной" реальной заработной платы, чем оценки О. Бланшара (см. таблицу 2).] Только в Болгарии и Румынии она удерживалась на несколько более низкой отметке. Удорожание рабочей силы не могло не подрывать спрос на нее, способствуя поддержанию устойчиво высокой безработицы. Не случайно, в большинстве переходных экономик, вступивших в фазу пост-трансформационного подъема, отмечался феномен "экономического роста без создания дополнительных рабочих мест".