Естественно, что в России государство было крупнейшим инвестором капитала в производственную сферу. Инвестиции в социально-культурные институты и учреждения были обычным явлением еще со времен Киевской Руси. Понятно, что государство становилось и активным субъектом, перераспределяющим национальный доход, регулирующим финансово-кредитную сферу. Все это и делало российскую экономику нерыночной.
Но в этом пункте возникала любопытная коллизия, характерная и для наших дней. Многим российским правителям было присуще обостренное чувство национальной гордости. Традиционная социально-экономическая "отсталость", чаще кажущаяся, чем действительная**, от великих европейских держав периодически возбуждала их реформаторскую активность. Лидеры прекрасно понимали, что с экономической точки зрения попытки догнать Европу
* Приведем, например, слова Б. Н. Ельцина: "Мне выпала на долю ответственная миссия вывести Россию из тоталитарного прошлого и привести ее в семью народов свободного мира, где каждый человек — творец своего счастья... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, который сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны. Отныне пусть наша Россия будет родиной для всех своих сынов и дочерей, к какому бы лагерю они ни принадлежали, и да поможет нам Бог".— Независимая газета, 1994, 21 января.
* Вспомним, что человек часто другую культуру воспринимает как низшую.
увенчаются успехом только с помощью рыночных преобразований. Некоторые из них такие преобразования решительно начинали. Но по мере того, как рыночные отношения действительно развертывались, появлялась относительно независимая от государства автоматическая саморегулирующаяся система, правитель и его окружение начинали осознавать роковые для них последствия: экономической власти у правителей становилось все меньше. Они буквально кожей, на подкорковом уровне, чувствовали опасность рынка для себя. Потерявшим экономическую власть легко потерять и власть политическую. Их ненужность становилась опасно очевидной. И как только такая реальная коллизия обнаруживалась, правители давали "задний ход", ограничивали степень радикальности рыночных реформ или даже свертывали их. А в некоторых случаях допускали реакционные попятные движения.
Маятникообразная форма реформаторства в России кажется неминуемой и закономерной. Попытки реформ Екатерины II сменились ее же, Екатерины, "откатом" и реакционной политикой Павла I, который довел самодержавную власть до абсурда; либерализм Александра I, соответственно,— его же реформаторской сдержанностью и "тоталитаризмом" Николая I, реформы Александра II — контрреформами Александра III. Но самый яркий хрестоматийный пример — это, конечно, нэп.
Вспомним! После всех перипетий военно-коммунистического эксперимента В. И. Ленин переходит к политике контролируемого восстановления рыночных и даже капиталистических отношений. Система заработала довольно быстро и успешно. Уходя в мир иной, Ленин оставил страну если не в цветущем, то в бурно развивающемся состоянии. Постепенно разрешались и острые социальные противоречия. Появились инвестиции, а вместе с ними — занятость, доходы, определенный уровень социально приемлемого благосостояния в городе и деревне. На первый взгляд, восторжествовала экономическая целесообразность, перспективы были вполне оптимистическими.
Но все кончилось довольно быстро. Рынок оказался очень опасной системой для политической элиты и многочисленной советской бюрократии. Появилась угроза остаться не у дел. Эту опасность ощутили не только высшие руководители большевистской партии, но и руководители среднего звена, партийные функционеры. Когда же ощущения переросли в осознание, судьба нэпа была предрешена. И. Сталин сыграл в этом роковую роль. К 1928 году все было кончено. Российские ученые-рыночники оказались в тюрьме, в Госплане главным идеологом стал С. Струмилин, ортодоксальный сторонник директивного планирования и ярый противник рыночных отношений. Всеобщая колхозизация завершила драматический процесс. Страна оказалась в ловушке социального эксперимента, мало связанного с действительным марксизмом.
Некоторые симптомы, подтверждающие нашу гипотезу, проявляются и в наши дни. У меня нет оснований для безусловно положительной оценки позиции, на которой стояли в недавнем прошлом Е. Гайдар или министр финансов Б. Федоров*. Их тактика оказалась безрезультатной, если под результатом понимать социально-экономическое положение граждан и мировую значимость страны. Но эти люди, свободно экспериментировавшие над многомиллионным населением, были ортодоксальными рыночниками.
* Б. Федоров работал в правительстве В. Черномырдина, то есть несколько позже Гайдара, но проводил вполне прогайдаровскую политику.
Благодаря их усилиям рынок все-таки появился. Однако едва заработали элементы рыночных отношений, как под давлением сил, которые и оппозиционными-то назвать нельзя, оба молодых реформатора были лишены реальной власти. Их заменили люди с умеренными взглядами, сторонники активной роли государства в экономике или представляющие интересы естественных монополий*. Потом их вновь сменили на "рыночников" —
маятник продолжает качаться**.
4. Наконец еще одна причина перманентной незавершенности рыночных реформ в России лежит в зыбкой для экономистов сфере социальной психологии и нравственности. Складывающийся веками нерыночный экономический дух народа тоже вносит свою лепту в процессы, затрудняющие реформирование России.
Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и — оборотная сторона этих позитивных характеристик — круговая порука. Рынок — система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса.
В России же за много веков так никто и не смог разрушить общинный дух, как, собственно, и коллективные формы быта. Мы до сих пор живем большими семьями. Помощь престарелых родителей взрослым детям и внукам — обычное у нас явление. Это — не американский образ жизни. Но в этом пункте не следует применять этические термины, говорить о "лучшем" или "худшем" образе жизни. Просто мы живем по-другому, не так, как американцы. Этой констатации в данном случае вполне достаточно.
Некоторые российские реформаторы пытались силой разрушить общину вплоть до применения отрядов полиции. Но община сохранилась. Она закреплена в душах людей генетически. А изменения на генетическом уровне происходят или очень медленно, веками, или катастрофически. Российские реформаторы чаще предпочитали второе.
Вспомним, что, приступая к коллективизации, И. Сталин тоже применял общинную демагогию: жить и трудиться вместе при государственной помощи,— чем не "азиатский способ производства", чем не система огосударствленных общин? А ведь люди верили в жизнеспособность такой системы, ибо она существовала в России тысячу лет.
Консервация общинности происходит оттого, что община всегда обладала некой автономией, внутри которой все отношения строились на довольно демократической основе. Напомню, что даже в условиях самого оголтелого крепостничества русские землевладельцы, как правило, не входили в поземельные отношения с отдельной крестьянской семьей. Землей наделялась не семья, а община. Раздел и передел земли осуществлялись внутри общины на демократической основе. Община и при существовании подушной подати была единицей налогообложения, связанной круговой порукой. Даже разнарядка на рекрутов приходила на общину. Это было довольно удобно с точки зрения фиска, армии и землевладельца, который перекладывал часть своих управленческих функций на общину.
* В. Черномырдин, Г. Хижа, О. Сосковец, А. Заверюха.
** Очень трудно писать о "свежей" истории, но приходится, ибо, как говорил А. И. Герцен, "последняя страница истории — это современность".
Отдельная крестьянская семья в экстремальных условиях могла претендовать на помощь со стороны общины, но и сама всегда, была готова и обязана оказать такую помощь, В самых же отчаянных ситуациях на помощь приходило государство, великий князь или царь, у которых для крайних случаев всегда находился государственный резерв продовольствия и денег.
Общинность, коллективизм и соборность создают основы нерыночного духа русских трудящихся.
Воспитанию нерыночного духа способствовало и тысячелетнее господство в России православия с его нерыночной идеологией*.
Характерно, что новейшие социологические обследования показывают, что дух коллективизма, товарищества, взаимопомощи даже в условиях уже продвинутой рыночной реформы остаются главными этическими ценностями российских трудящихся. В одном из таких обследований, проведенном в городе Новосибирске в 1997 году, были получены любопытнейшие результаты. Оказалось, что трудовые ценности, характерные для рыночной экономики, не столь важны для людей, живущих в условиях переходной неопределенности. Такие характеристики труда как хороший заработок и возможность роста квалификации, занимают у рабочих последние четвертое и пятое места в шкале трудовых ценностей. На третьем — возможность иметь надежное место работы. Отражением то ли нашего менталитета, то ли самолюбования респондентов является тот факт, что второе место большинство работников отдают полезности своего труда для общества. Безусловным же лидером в трудовых приоритетах является возможность иметь хороших товарищей по работе**. Это ли не общинный дух русского труженика?