Der heutiege Tag ist
ein Resultat des gestrigen.
Was dieser gewollt hat,
müssen wir erforschen,
Wenn wir zu wissen wünschen,
Was jener will.
(“Die Aula”)
Особое оптимистическое значение имеют в вышесказанном местоимение wir, объединяющее и двух писателей – представителей разных литературных поколений и их читателей, а также сочетание модальных глаголов (wollen, mussen) и глаголов рационального познания (erforschen, wissen), семантическое взаимодействие которых должно создать в читателе импульс для совместной творческой деятельности с автором романа.
Тема актуальности, настоящего для творчества писателя акцентируется и в другом высказывании Г. Гейне, предпосланным Г. Кантом в качестве эпиграфа роману “DasImpressum”
Die Geigenwart ist in diesem Augenblicke
das wichtigere, und das Thema … ist von
der Art, dass überhaupt jedes
Weiterschreiben davon abhängt.
(“DasImpressum”)
Обобщенное содержание эпиграфа – рассуждения помогает читателю увидеть в истории главного редактора крупной газеты Давида Грота, рассказываемой в романе, черты не только личной биографии героя, но и важнейшие моменты «сегодняшнего дня» его молодой страны. В то же время семантическая близость этого эпиграфа и эпиграфа к роману “DieAula”
Der heutiege Tag ist
ein Resultat des gestrigen.
Was dieser gewollt hat,
müssen wir erforschen,
Wenn wir zu wissen wünschen,
Was jener will.
(H. Heine)
позволяет составить представление о главных темах творчества Г. Канта.
Характерное для индивидуальной творческой системы Л. Фейхтвангера сочетание историзма, документальности и художественного переосмысления исторического прошлого распространяется и на особый характер употребляемых им эпиграфов. Наиболее часто в этой функции употребляются высказывания великих людей: философа Спинозы
Ich habe mich redlich bemüht, die Handlungen der Menschen nicht zu verlachen, nicht zu beklagen, nicht zu verabscheuen: ich habe versucht, sie zu begreifen.
(Spinoza „Jefta und seine Tocher“, L.Feuchtwanger)
Наполеона
Große Menschen sind Meteore, die sich selbst verzehren,
um die Welt zu erleuchten
(Napoleon, „Narrenweisheit“, L.Feuchtwanger)
Гете
Das Menschenpack fürchtet sich vor nichts mehr als dem Verstand. Vor der Dummheit sollten sie sich furchten, wenn sie begriffen, was furchterlich ist.
(Goethe, „Die Geschwister Oppermann, L.Feuchtwanger)
Нужно заметить, что в романе “Narrenweisheit” Л.Фейхтвангер в качестве эпиграфа приводит высказывание не только Наполеона, но и Ж. Ж. Руссо, К. Маркса, Стендаля. В качестве примера мы бы хотели привести следующие из них
AllesistvonderWurzelhermitPolitikverknüpft.
(J.J. Rousseau)
Die Soldaten der französischen Republik hatten das Gefühl, dass allein sie vernünftige Weisen seien. Die Bewohner des übrigen Europa, die sich schlugen, um sich ihre Ketten zu erhalten, waren in den Augen dieser Franzosen nichts als traurige Shwachköpfe oder Lumpen, die sich von den Despoten bezahlen ließen
(Stendal)
Der Sieg der Bourgeossie war damals der Sieg einer neuen Gesellschaftsordnung, der Sieg des bürgerlichen Eigentums über das feudale, … der Aufklärung über den Aberglauben, … der Industrie über die heroische Faulheit, des bürgerlichen Rechts über die mittelaltrigen Privilegien.
(K. Marx)
Обобщенный характер, смысл эпиграфов используемых Л. Фейхтвангером можно свести к не менее характерной для творчества писателя, занимающей его как личность и писателя всю жизнь оппозиции: борьба на арене истории двух извечных начал – разума и неразумия. В этом смысле достаточно сравнить эпиграфы к романам “JeftaundseineTochter” и “DieGeschwisterOppermann”, приведенные выше.
Другой возможный в творчестве Л. Фейхтвангера вид эпиграфа – сочетание цитат из исторической хроники и народных баллад, песен, романсов соответствующей эпохи, как, например, в романе “DieJüdinvonToledo”
Der König verliebte sich heftig in eine Jüdin, die den Namen Fermosa, die Schöne, trug, und er vergaß sein Weib
(Alfoso el Sabio, Cronica General um 1270)
Или
Sieben Jahre blieb der König
Eingenschlossen mit der Jüdin,
So dass sie sich niemals trennten,
Und es liebte sie der König
Dergestalt, dass seines Reiches
Er vergaß und seiner selber.
(Aus der Romanze des Sepulveda)
Es beschlossen nun die Seinen,
Dieses Treiben zu beenden,
Das dem König Schandee machte.
Sie begaben sich zum Orte,
Wo die Jüdin war, und fanden
Sie auf prächtiger Estrade,
Und sie töteten die Jüdin
Und die um sie waren, alle.
(Aus der Romanze des Sepulveda)
Прагматическое назначение подобных эпиграфов состоит в том, чтобы создать в восприятии читателя ассоциативный фон, необходимый для понимания особенностей изображенных исторических событий и характеров, национального колорита, столь важного в композиции этого романа.
Эпиграф – выразитель концепта предшествующей его текстовому формированию. В композиционном и архитектоническом отношении эпиграф автономен: это текст в тексте, имеющий собственного автора, свою сферу функционирования и свою исходную коммуникативную ситуацию. Он и графически отчужден от текста, открывающимся первым абзацем.
Именно в предтексте он выполняет свою главную роль, и для этого – для того, чтобы «стать эпиграфом» – он отчуждается от собственного текста, изымается из своей «денотатной» действительности. В таком изолированном виде он выступает как общерефрентное обобщение, универсальная истина, приложенная к целому ряду самых разнообразных ситуаций.
Эти последние качества обуславливают возможности активизации творческой деятельности читателя, привлекающей его личные ассоциации и широкий жизненный опыт. В силу своих обобщающих качеств эпиграф выступает как модель, которая может быть заполнена целым рядом конкретных иллюстрирующих его текстов.
Эпиграф является новым контекстом зачина. Наиболее тесная связь между ними обеспечивается повтором заглавных слов в первом абзаце. Здесь наблюдается интересная закономерность, демонстрирующая различия между текстами, принадлежащих к разным функциональным стилям: в научных текстах лексический и синонимический полный или частичный повтор заглавия почти обязателен. В художественных, в связи с переосмыслением заголовка, это имеет место значительно реже и охватывает, в основном, заглавия, и прямое и переносное значение которых материально реализуется в тексте, а также заглавие, включающее имена собственные или их эквиваленты.
Связь эпиграфа с правым контекстом, который для первого абзаца является второй абзац, возможна только на уровне целого текста и носит односторонний характер: являясь развернутой конкретизацией эпиграфа, текст на него влияния не оказывает. В отличие от заголовка, претерпевающего семантические изменения в процессе развертывания текста, эпиграф таковым не подвержен. Его можно сравнить с лакмусовой бумагой: истинный смысл текста проявляет, но сам в реакции не участвует.
Для формирования читательской установки важен не только эпиграф, но и его происхождение; временная, пространственная, социокультурная, персонологическая отдаленность источника.
Знание / незнание исходного текста, автора, ситуации играет сложную роль, определяющую отношение читателя как к произведению, которое иллюстрирует эпиграф, так и к использовавшему его автору. Помимо того, нередко обобщающая глубина эпиграфа заставляет читателя обратиться к исходному тексту, из которого было сделано извлечение, в поисках контекста, породившего универсальный вывод. Эпиграф, следовательно, выполняет и роль стимула, провоцирующего читательский интерес в нескольких направлениях – к книге, которую он предваряет, к прочим произведениям данного автора, к собственному тексту – источнику. Все сказанное об эпиграфах объясняет невозможность осуществления линейной связи между ним и зачином текста и еще раз подтверждает его общетекстовый статус.
Таким образом, принадлежа к текстовым элементам, не входящим в непосредственную композицию текста, эпиграф имеет существенное значение для понимания художественного смысла текстового целого.
III. Роль начала и конца художественного текста в организации текста в композиционное целое
3.1. Начало – зачин .
Давно замечено, что начало и конец любой деятельности важны для выполняющего ее человека по разным причинам, в том числе, может быть даже в первую очередь, психологически. В свое время М.М. Бахтин заметил, что начало и конец произведения – суть начало и конец деятельности, и для разных авторов они по-разному важны.
Важность начала любой деятельности в том, что граница, отделяющая субъект действия от того, что было ранее, означает переход в новое состояние, требующее как можно более быстрой ориентировки в иных, новых условиях. Сведения, полученные в начале, в значительной мере определяют и планирование последующих этапов и их успех. Можно сказать, что и конец тоже закладывается началом. Неслучайно теория коммуникации предписывает наиболее важные сообщения давать в начале радио или телепередачи.
Начало художественного текста наряду с заглавием, эпиграфом и концом определяются как «сильная позиция» текста (Арнольд И.В. – 1978. –с. 23 – 31).
Начало художественного произведения важно, не только для автора, для которого оно обозначает вступление в новую деятельность – творение художественного мира, начало важно и для читателя, ибо именно оно вводит систему координат того мира, который будет разворачиваться перед читателем. Развитие главных содержательных универсалий на протяжении всего текста отвечающих на вопросы кто? где? когда? начинается именно здесь. Читательские ориентиры закладываются в начале книги. Эта первостепенная важность начала текста и для отправителя сообщения – автора, и для его получателя – читателя и обеспечивает началу статус сильной позиции.
Начальная позиция текста выполняет «интригующую функцию» – функцию привлечения читателя. Другими наиболее важными функциями начала художественного текста считаются: координирующая, или моделирующая, функция – введения координат изображаемого мира (времени, места действия, его участников); сигнализирующая, или делимитирующая, функция, которая оповещает о переходе к изображаемой действительности и переключает внимание читателя на особый вид коммуникации; а также близкая последней «эстетически настраивающая» функция
Семантическое «усечение» этической экспозиции в современной художественной прозе можно считать достаточно распространенными явлениями, объясняемые, во-первых, развивающимися тенденциями драматизации этических жанров, отступлением автора – повествователя на второй план предоставления им права развивать художественное действие персонажу, а во-вторых, с постоянно нарастающими в этической прозе со второй половины XVIIIв. процессами субъективизации, лиризации повествования, затрагивающими как речевой план повествования, так и план персонажей (Одинцов В.В. – 1980 –с. 120 – 161). В связи с этим на фоне текстов с традиционным «общеповествовательным» началом возрастает число художественных прозаических произведений, начинающихся либо речью персонажей, либо лирико-повествовательным рассуждением автора или его прямыми лирическими обращениями к читателю.