В романе Гончарова описание интерьера комнаты, “где лежал Илья Ильич”, помещённое в первой главе, ярко характеризует самого героя; а такая деталь, как “не убранная со вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой”, говорит и об Обломове, и об отношениях между барином и слугой. Н.А.Добролюбов в известной статье «Что такое обломовщина?» отметил “необычайно тонкий и психический анализ”, “утомивший” многих современников (3, 386). Писателю свойственна “большая отчётливость в очертании даже мелочных подробностей”. “Мелкие подробности, беспрерывно вносимые автором и рисуемыеимслюбовьюинеобыкновенныммастерством, производят наконец какое-то обаяние. Вы совершенно переноситесь в тот мир, в который ведёт вас автор... перед вами открывается не только внешняя форма, но и самая внутренность, душа каждого лица, каждого предмета” (курсив мой. — Е.Б.). И потому, по Добролюбову, “Гончаров является перед нами прежде всего художником, умеющим выразить полноту явлений жизни” (3, 389–390).
Обратимся к книге известного литературоведа Е.Добина «Искусство детали». “А.П.Чехов, мастер ёмкой детали, в рассказе «Попрыгунья» неожиданно даёт подробное статическое описание комнат и туалетов Ольги Ивановны. В гостиной она “увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий...”
Заглянем в столовую. Там Ольга Ивановна “оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косы и грабли, и получилась столовая в русском вкусе”.
Затем — спальня: “...чтобы похоже было на пещеру, задрапировала потолок и стены тёмным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой.” И вышел “очень миленький уголок”.
А туалеты? Муж — врач, служит в двух больницах, частной практики немного, денег в обрез. Но и здесь находится выход: “чтобы часто появляться в новых платьях и поражать своими нарядами”, Ольга Ивановна и её портниха проявляют чудеса изобретательности. Из старого перекрашенного платья, из ничего не стоящих кусочков тюля, кружев, плюша и шёлка “выходили просто чудеса, нечто обворожительное, не платье, а мечта”.
Старое перекрашенное платье, кусочки тюля, кружев, плюша и шёлка... Кинжалы, мольберты, китайские зонты, бюстики, фотографии, лубочные картинки; лапти и серпы, коса и грабли — для украшения комнаты; венецианский фонарь, фигура с алебардой... И это у того самого Чехова, который яростно боролся против громоздящихся подробностей!
Описание и перечисление вещей в «Попрыгунье» — редкой для Чехова обстоятельности. Описание рассчитано кропотливо. Цепь подробностей умышленно длинна. Потому что цельздесь: не рисовать картину, фон, обстоятельства жизни, а сразу же показатьглавноевхарактерегероини (курсив мой. — Е.Б.) В нагромождении вещей, вещиц, вещичек — истинный облик “попрыгуньи” Ольги Ивановны... За внешней изысканностью вкуса — ординарное самолюбование. Утончённость, артистизм хозяйки квартиры — мнимые. Они лишь маскируют чёрствость «попрыгуньи», отсутствие у неё душевной чуткости” (5, 427–428).
“Как помним, А.М.Горький говорил А.Афиногенову: «Главное — найдите деталь... она осветит вам характеры, от них пойдёте, и вырастут и сюжет и мысли». От деталей — к характерам. От характеров — к обобщениям и идеям” (5, 402).
Очень интересен анализ эпизода «НаташаРостовавопере» (т.2 романа-эпопеи Л.Н.Толстого «Война и мир»), помещённый в упомянутой выше книге Е.Добина: “С внешней стороны спектакль описан чрезвычайно тщательно. Обо всём говорится в резком, презрительном тоне. Толстой обращает внимание на самые, казалось бы, ненужные мелочи... Указано, что одна из исполнительниц в первом акте появляется в шёлковом белом платье, во втором акте — в голубом, в третьем — только в одной рубашке. Группа девиц была одета в красные корсажи и белые юбки. Отмечено, что в первом акте певец (очевидно, первый любовник, но это не упомянуто) появляется в шёлковых в обтяжку панталонах, с пером и кинжалом. Ноги у него толстые. Когда поёт — разводит руками...
Толстой не считает даже нужным сообщить название оперы и имя композитора. Впрочем, одно имя упомянуто: Дюпора, главного танцовщика. Сообщено, что он умеет высоко прыгать и семенить ногами. Добавлено, что он получает 60 тысяч в год за «это искусство». Сообщение этих, казалось бы, пустяковых подробностей оправдывает цель, которую ставит перед собой автор: «показать, что ненужно, никчёмно само это зрелище. Потому что это сплошное притворство».
Следует ряд... разоблачительных подробностей. Первое впечатление Наташи после поднятия занавеса: «...с боков стояли крашеные картоны, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках». Одна из актрис сидела на низкой скамеечке, к которой был «приклеен сзади зелёный картон». Вместе с другими актрисами она пела что-то. Мужчина и женщина «изображали влюблённых». «Во втором акте были картины, изображающие монументы», и «дыра в полотне, изображающая луну». Прибежали какие-то люди и стали тащить прочь девицу, которая была «прежде в белом, а теперь в голубом платье». Но не утащили её сразу, а долго с ней пели, а потом её утащили <...>
Одним словом, вереница нелепостей и бьющая в глаза фальшь... Наташа видит спектакль (вначале) глазами автора. Толстой так же, как и она, в оперном спектакле не замечает музыки. Точнее: он не хочет её замечать. Ему нужно, чтобы в этот момент жизни Наташи она оказалась погружённой в омут притворства и ненатуральности... Тут мы подходим к самойсутитолстовскогозамысла (курсив мой. — Е.Б.). Оперный спектакль нужен в романе не сам по себе. Лживость сценического зрелища — прообраз двоедушия, бесчестности, лицемерия привилегированной светской элиты.
...На этот спектакль Наташа была приглашена Элен Безуховой — воплощением светской безнравственности — с умыслом. Для того чтобы, обманув, свести её со своим братцем Анатолем Курагиным, внешне благоприличным, но развращённым до мозга костей распутником. И будет ясно, почему столько страсти вложено Л.Толстым в подчёркнуто издевательское изображение лжи сценического зрелища. Ложь тлетворна, заразительна. И в театре она постепенно начинает оказывать своё действие на Наташу.
Поначалу Наташа оглядывается вокруг себя, на лица зрителей, «отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней». Однако все лица выражали восхищение... И тут же в неё проникает первая капля яда. «Должно быть, это так надобно!» — подумала Наташа...
После окончания второго акта Элен... попросила познакомить графа с его «прелестными дочерьми», о которых «кричит весь город». И бесхитростная душа Наташи принимает дежурный комплимент Элен за чистую монету. Похвала блестящей красавицы так приятна ей, что она краснеет от удовольствия. Наташа начинает поддаваться окружающей её плотной атмосфере лжи.
Мы убеждаемся, как важно сплести Толстому в этой главе сценический и светский обман, окружить доверчивую сердцем Наташу искусной сетью соблазнов. Наташа в состоянии некоего душевного опьянения. И когда кончается спектакль и публика восторженно вызывает без конца Дюпора, Наташа уже не находит это странным. Она заражена флюидами лжи, идущими и со сцены, и из зрительного зала. И когда тут же происходит знакомство Наташи с Анатолем и она ощущает, что он ею восхищается, ей это приятно, хотя одновременно «тесно и тяжело становилось от присутствия». Она со страхом сознаёт, что между ним и ею «нет той преграды стыдливости», которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Наташа уже во власти греха.
И зная эту сцену, зная последующее грехопадение Наташи — отказ князю Андрею, попытку сбежать из дому, чтобы тайно обвенчаться с Анатолем Курагиным, — мы всё больше и больше восхищаемся беспримерной изобразительной и психологической точностью, с какой автор «Войны и мира» последовательно подвёл Наташу к роковой ошибке. Трудно найти в мировой литературе сцену, в которой мелкие, ничтожные сами по себе штришки были бы наделены таким значительным смыслом и сыграли бы такую огромную роль в людских судьбах, предельно обнажив сущность той среды, в которой герои живут и действуют” (5, 305–310).
Пейзаж (фр. — страна, местность), один из содержательных и композиционных элементов художественного произведения: описание природы, шире — любого незамкнутого пространства внешнего мира (1, 272).
В русской прозе XIX–XX веков признанными мастерами пейзажа являются Н.В.Гоголь, И.С.Тургенев, И.А.Бунин, М.А.Шолохов. Каждый из них интересен своеобразием авторской манеры, неповторимым почерком, тем художественным миром, который создал на страницах своих произведений. “Многое... зависит от индивидуального стиля автора, но можно говорить и о некоторых общих закономерностях. Например, что деталиболеесвойственныописанию, чемповествованию. Однако художественное решение описания может быть различно. Нужное впечатление достигается или с помощью одной-двух особо выразительных деталей, или с помощью прорисовки многих подробностей общей картины” (4, 251).
В литературе распространён принцип образногопараллелизма, основанный на контрастномсопоставленииилиуподоблениивнутреннегосостояниячеловекажизниприроды. “Открытие” природы связано с осознанием человека как частицы Вселенной, включённой в её жизнь. Описание пейзажа в этом случае создаёт представление о душевном состоянии героев. Психологическийпейзаж соотносит явления природы с внутренним миром человека.
Е.Добин выявляет особенности чеховской манеры работы с деталью. “И в пейзаже... мы встречаем обширный круг деталей, выходящих за пределы собственно пейзажа и вступающих в психологическую сферу. Явления природы одушевлены — черта, пронизывающая всю художественную литературу... Новизна чеховских описаний природы прежде всего в том, что он избегает приподнятости, размаха, «масштабности»... У Чехова описания природы величественны редко. Им не свойственна красивость... Ему нравились описания природы у Тургенева... Но, считал Чехов, «чувствую, что мы уже отвыкаем от описания такого рода и что нужно что-то другое»” (5, 387). “Он стремился уйти от однообразного прямого, непосредственного описания событий, явлений, приёмов, характеров и разрабатывал приёмы выражения их сути через типичные впечатляющие детали. А.С.Лазарев (Грузинский) в одном из своих писем писал: «Чехов большой мастер слога и сравнений... Он говорит: «Плохо будет, если, описывая лунную ночь, вы напишете: с неба светила (сияла) луна; с неба кротко лился лунный свет... и т.д. Плохо, плохо! Но скажите вы, что от предметов легли чёрные редкие тени или что-нибудь тому подобное — дело выиграет в сто раз»” (4, 247).