Выступая против «наивности полагания», Витгенштейн тщательно анализирует (в работах «Философские исследования» и «О достоверности») феномены знания и высказывания. Человек, осуществляющий акт высказывания о том, что он что-либо знает, основывается на уверенности в этом. Витгенштейн останавливается на этой убежденности (и связанных с ней сомнении, вере и д.п.) как на основном элементе структуры языковой игры (ср. напр. «О достоверности» 435-446). При этом убежденность мыслится не как основание, но как единица описания не только возможности высказывания и знания, но структуры самого Я, опыта рассудка, веры, позиции по отношению к собеседнику. «Я действую с полной уверенностью. Но это моя собственная уверенность. «Я это знаю», — говорю я кому-то другому; и тому есть какое-то обоснование. Для моей же веры нет никакого обоснования» («О достоверности» 174-175).
Витгенштейн, т. о., приходит к понятию языка как структуры, по отношению к которой нельзя указать законодательной инстанции (ни сознания, ни рафинированной логической формы самого языка). «Языковые игры» предполагают сложные отношения субъекта и содержания высказывания и знания, неабсолютный статус самого субъекта, высказывания и адресата высказывания, мыслимых в непрерывном становлении. Витгенштейн, фактически, предлагает отказаться от понимания языка как законодательства природы и рассматривать его законы как законы свободы.
Подлинным открытием языка (с совершением которого у языка появился шанс открыться) стали работы Мартина Хайдеггера. Хайдеггер призвал оставить, наконец, бытие быть, а языку дать место как языку.
Когда Гумбольдт говорил, что «язык» есть нечто «в каждый момент преходящее», он указывал на речь. Речь — это то, что существует с определенностью только тогда, когда говорится. Гумбольдт говорил, что «язык есть постоянно повторяющаяся работа духа сделать членораздельный звук выражением мысли… Это — определение не языка, а речи, как она каждый раз произносится; но, собственно говоря, только совокупность таких актов речи и есть язык». Смысл и речь неразрывны с говорящим и слушающим. «Слышание конститутивно для речи» [8.163]. Данность произносимой мною речи — это данность меня как говорящего. Поэтому ответственность за слова лежит на том, кто говорит. Когда же человек занимается болтовней, то он не говорит. Поэтому слухи не имеют источника.
Дать слово языку — это говорить. И говорить должен я, человек. «Путь к языку» не лежит через разрезание его речи. Мы уже много раз возвращались и вот мы вновь вернулись — к языку. Не мы установили имена вещам, не мы разделили речь на слова и звуки. Но говорим мы сами. «Путь к языку в смысле речи есть сказ… Сказ есть указывание… Сказ есть скрепляющая всякую явь собранность многосложного в себе показывания, которое повсюду допускает указанному остаться при себе самом… Разбиение сказа собрано событием и развернуто в строй многосложного показывания…» [9. 267-268].
Речь, т. о., резюмирует Хайдеггер в п. 34 «Бытия и времени», равноисходна с такими фундаментальным экзистенциалами, как расположение и понимание. Гумбольдт также говорит, что речь и понимание суть разные проявления одной способности Язык есть «вовне-выговоренность речи», «словесная целостность», которая «внутримирно обнаружима в качестве подручного». В бытийной конституции речи можно обнаружить такие ее конститутивные моменты, как сообщение, выражение, исповедь и т.д. Однако постичь сущность языка и речи, ориентируясь только на один их этих моментов, или же на их простой синтез, методически неудовлетворительно. «Решающим остается прежде проработать онтологически-экзистенциальное целое речи на основе аналитики присутствия». «Осознание того, — пишет Гадамер, — что язык есть способ мироистолкования, предпосланный любому акту рефлексии, явилось тем пунктом, с которого развитие феноменологического мышления Хайдеггером и его последователями пошло в новом направлении и повлекло за собой ряд философских следствий, в особенности же следствие их историцизма» [1.24].
В аналитике языка важную роль играет факт его соотнесенности с речью: с позициями и обращенностью говорящего, с контекстом и действием. При этом герменевтический подход (это хорошо видно у Рикера) предполагает конкретный анализ тех форм повествовательной идентичности, позиции субъекта, которые являются и становятся в каждый конкретный момент речи. Следовательно утверждение Гадамера, что языковая стихия является средой, в которой осуществляется понимание и взаимопонимание, не отменяет понятия о том, что сам язык, сама среда становится в ходе достижения понимания. Понимание, интерпретация не есть процесс, руководимый языком как абсолютной инстанцией, и позиция субъекта не есть отношение подчинения этой субстанции. Напротив — «это жизненный процесс», в котором сам язык становится ни в меньшей степени, чем говорящий [2. 447-448]. Движение в герменевтическом круге, серия следующих друг за другом набросков каждый раз привносят нечто новое, делая бытие языка бытием в возможности. Так, по-видимому, следует понимать такие слова Гадамера: «Язык — это универсальная среда, в которой осуществляется само понимание. Способом этого осуществления является истолкование… Языковой характер понимания есть конкретность действенно-исторического сознания» [2. 452-453].
Сказанное не предполагает отказа от понятия выражения, следует только иметь в виду, что не оно одно является в языке, и оно вовсе не всегда выражает то, что «обозначает». Абстрагирование сознанием с помощью языка некоторых содержаний восприятия не является основной формой существования языка. Язык есть опыт мира, а точнее — отношения к миру. Отношение человека к миру проявляется в его обращенности к миру и в его отстраненности от него [2.514]. Для Хайдеггера понимание есть основание бытия человека в мире и его отношения к нему. Когда же Гадамер говорит, что «мире есть то целое, с которым соотнесен схематизированный языком опыт» [2.518], то это не следует понимать как указание на причинно-следственную связь, это есть констатация характера самого отношения. С одной стороны, в языке высказывается обращенность человека к миру и сам его жизненный мир, с другой стороны, язык есть один из видов такого обращения. «Языковой характер человеческого опыта мира не включает в себя опредмечивания мира» [2.520].
Мы не можем рассматривать язык как абсолют. Язык вовсе не покрывает все человеческие практики, не доставляет полной схемы для всего возможного выражения с одной стороны, и не представляет собой инструмента только выражения. Он сам историчен, причем историчен не как независимая грамматическая структура, но имеет свою историю в ряду других человеческих вещей. Возможно, таким образом, предположить, что находимая нами структура языка вовсе не является необходимой, а его нынешний статус и привычная роль — неизбежными.
Список литературы
Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М, 1991.
Гадамер Г.-Г. Истина и метод. М, 1988.
Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.
Мерло-Понти М. В защиту философии. М., 1996.
Стенлунд С. Об ограниченности лингвистической концепции языка // Метафизические исследования. Вып. 1. «Понимание». СПб., 1997.
Философия Мартина Хайдеггера и современность. М., 1991.
Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.
Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997.
Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М., 1993.