В предыдущей части мы рассмотрели персонифицированную критику Бультмана, с которой не можем согласиться, в большей или меньшей степени. В этой части изложили подход Бультмана к наиболее дискутируемым вопросам, в общем, без вынесения оценки. В следующей части приведем, на наш взгляд, вполне обоснованную критику его системы, с которой мы вполне согласны.
VI Через четыре года после “ Иисуса Христа и мифологии” (1962) вышла в свет, тут же став богословским бестселлером (переведена на 18 языков), всем известная книга еп. Дж.Робинсона “ Быть честным перед Богом” (“ Honest to God” ), где были популярно пояснены те чересчур субъективные и произвольные положения Бультмана с которыми трудно согласиться.
Я не хочу здесь углубляться в споры, вызванные бультмановской программой демифологизации. Во многом они, думается, были вызваны некоторыми...
особенностями изложения. Так: а) Бультман склонен высказывать суждения о том, чего “ ни один современный человек” не может принять (такие, как “ невозможно пользоваться электричеством и радио и верить, что...” ), которые отражают научный догматизм уже ушедшего поколения. Это придает его изложению некоторый налет старомодного модернизма; б) то, что он вычеркивает столь большую часть (курсив Дж.Р.) евангельской истории (например, все рассказы о пустом гробе), связано просто с его склонностью в качестве исследователя Нового Завета к крайнему и, на мой взгляд, необоснованному недоверию к традиции. Его исторический скептицизм и его критика мифологии — это разные вещи (курсив мой – А.Г.); в) его переоценка частной философской концепции экзистенциализма хайдеггеровского образца как замены мифологического мировоззрения обусловлена исторически и даже географически. Он считал, что это подходящая замена для немцев его поколения, но мы вовсе не обязаны считать ее единственной альтернативой.
Дальнейшее было углублением и детализацией этих построений (речь не идет о некритическом отвержении, неуместном для научного анализа) неисчислимым множеством богословом. Это в общем.
Что же касается конкретных моментов, то, как мы уже не раз упоминали, Бультман располагал крайне интуитивным представлением о мифе. Далее мы рассмотрим его конкретные упущения в мифологической характеристике основных пунктов новозаветного провозвестия. Это необходимо разобрать более подробно.
Демифологизация первородного греха, как мы уже говорили, страдает жесткой полярностью мифологического – научного мировоззрений у Бультмана. Однако человек, в действительности, мыслит не столь однозначно, да и невозможно с необходимостью доказать автономность человека, также, как и его гетерономность.
Таким образом этот этап программы аргументируется положениями современной веры в идею субъективности человеческого бытия, а не независимыми доводами. Идея эта есть результат определенной метафизики, чьи исторические корни (до Хайдеггера) содержатся у Канта и Гуссерля.
Демифологизация воплощения Христа наталкивается на затруднения в том, что и для эсхатологической веры Христос является и Богом и человеком одновременно. Когда Бультман определяет миф как мышление, для которого потустороннее есть одновременно и посюстороннее, тогда Христос, как воплощение Бога, есть нечто мифическое. Невозможно устранить исконно мифическую основную идею, что божественное является, пусть не всегда и не всеми это признается, но она не должна привести к разрушению христианского провозвестия.
Миф о феномене распятия как заместительной жертвы также находится в системе целостности веры. Основания его демифологизации те же, что и у идеи первородного греха. Она приводит к идее креста как призыва к экзистенциальному решению. Но если сама идея Христа сохраняется, то необходима идея жертвы. Бультман говорит что Бог был во Христе и проявляет непоследовательность в элиминации содержания распятия.
Проблема демифологизации воскресения самая глобальная. Дискуссии о природе чуда занимают сотни страниц и коренятся в рационалистическом представлении о непреодолимости законов природы (Юм и ему подобные). Проблематика вопроса выходит за пределы нашего обзора и мы ограничимся констатацией, что современная наука, философия и апологетика показала невозможность абсолютного оправдания и декларирования этих законов, в крайнем случае, их сведение к частному случаю, гигантской серии повторений или вере. Множество попыток оправдания естественнонаучного мышления приводит к выводу, что конструкция законов природы покоится на определенной схеме интерпретации реальности, нуждающейся в историческом обосновании, но не соответствующей какому-либо знанию об этой реальности в себе. Бультман не располагал этими выводами и, фактически, выступал с позиций догматизирования метафизики науки, что, конечно, прискорбно.
Демифологизация таинств не является проблемой для цвинглианского подхода к этому вопросу. Представители же исторических церквей могли бы возразить, что Бультман, по-протестантски низводит их статус. В самом деле, средоточием всего у Бультмана выступает проповедь. С эти можно согласиться, в определенном догматическом контексте. Но если лишать таинства их мифической субстанциальности, то ею должно обладать слово, — а это будет также мифическим явлением, необходимым для нуминозной самоидентичности церкви, что более естественно излагается в католическом и православном богословии таинств и литургике. Бультман просто не мыслил такими категориями.
Еще несколько слов по поводу экзистенциального подхода, являющегося у Бультмана положительным аспектом программы (наравне с отрицательным демифологизаторским, ср. упоминание на стр. *). В свете большой открытости современного богословского горизонта мы не можем, вслед за Г.Кюнгом, не признать определенной постхайдеггеровской сужености экзистенциального анализа Бультмана. А именно: 1) При всей критике таких мифологем, как непорочное рождение, сошествие в ад, вознесение, Бультман гиперкритичен в пренебрежении теми экзистенциальными открытиями, которые таятся в историческом Иисусе. 2) Он сосредотачивается на узко-антропологической экзистенции, снижая значение самого бытия, космоса, природы, окружающей Среды. 3) Редуцировал реальную мировую историю к человеческой историчности, подлинное будущее — к человеческой будущности, отвлекаясь, тем самым, в своем богословии “ бытия-в-мире” от конкретного общества и политического измерения (хотя при нацистах он был вместе с Бартом).
VII /Заключительная/ Пришло время завершать нашу работу. К.С.Льюис в одной из своих статей (к сожалению у нас нет ссылки) говорил о необходимости ремифологизировать современное христианство. Именно “ ре-” , так как жизнь человека в современном секулярном обществе тяготеет ко все большей иссушенности в области духа, в области отвлеченного мышления и воображения. Чтобы сделать человека более способным откликнуться на христианскую весть, являющуюся чем-то отстоящим далеко за пределами обыденного круга современного бытия, неудивительно, что Льюис хотел как-то размягчить мышление людей своего (и нашего) времени. Льюис был филологом – писателем, он вырос в романтической атмосфере английской культуры и литературы, поэтому он и оказался способен на такие шедевры как “ Хроники Нарнии” , в согласии со своим стремлением к ремифологизации жизни.
Совсем в другом положении вырос и сформировался Р.Бультман, анализу системы которого мы и посвятили нашу работу. Также стремясь донести Евангелие до современного человека, но под влиянием суховатого экзистенциализма Хайдеггера, живя в весьма индустриальном окружении и учась у либеральных богословов, Бультман пошел совсем по другому пути.
И тот и другой по своему правы. Конечно, в радикализме и уровне претензий Бультмана гораздо больше поводов для неприятия, критики, злобного и не очень злобного отвержения. Но хочется призвать к справедливости. Как часто мы видим у таких критиков крайне вульгарный подход к Писанию, церкви, ко всему христианству в целом. Как часто проповедь Святого Слова Бога выхолащивается и превращается в размахивание плетью над головами ни в чем не повинных слушателей, которые, в зависимости от силы характера, или становятся рабами мертвой буквы и того, кто в церкви рявкает погромче, или уходят и никогда не скажут доброго слова о такой форме церкви. Как бы то ни было, и те и другие воспринимают совершенно ложное понимание христианства. Бультман стремился донести весть до современного ему общества. В его работах она принимает определенную культурную деформацию, приемлемую в целом немногими. Но такая деформация есть элемент неотъемлемый, главное состоит в степени приемлемости ее в нашем случае.
Если нас не устраивает что-то в интерпретации Евангелия Р.Бультманом, стоит задуматься, а скольких людей не устраивает наше собственное мифотворчество и сделать выводы в обе стороны. Да, последующие поколения герменевтов прежде всего обратили внимание на узость картины мира Бультмана (ссылками на упреки Бультмана в непоследовательности полна наша работа), и это у человека бывшего одним из крупнейших ученых своего (нашего) времени. Тем более нам стоит быть проницательнее и скромнее и не выдавать то, что нам хочется сказать, за истину “ с большой буквы И” . Хотя бы потому, что в других языках слово “ истина” начинается с других букв. Моисей сказал бы “ temE)” , Павел “ a)lh/Jeia” , а люди часто трясут русской Библией так, как будто она в таком виде и упала с неба! Мы можем постараться сделать то, что пытался сделать Бультман, Льюис и множество других известных и неизвестных христиан. Бультман донес до многих весть о Христе, освобождая ее от либеральной редукции и нацистской мифологизации. Живя в хаотичной общественной ситуации он тяготел к философии экзистенциализма местного образца. В современной российской ситуации с этим немало схожего. Поэтому мы можем с определенной уверенностью ожидать скорый рост интереса с экзистенциальной философии от Киркегора до Ясперса, от Достоевского и Шестова до Ницше и Сартра, включая многих других. Разобравшись в системе Бультмана, учтя его ошибки, расширив кругозор до уровня современного мышления и ситуации мы сможем более эффективно развивать наше христианство и значительно серьезней подойти к тексту Библии, который совсем не банальная и не простая вещь.