Тут П. С. Кузнецов на мгновение перестает быть фонологом-функционалистом и становится фонологом-субстанционалистом. Логика такая: "Фонемы — это то, что по-разному звучит в сильной позиции, а что там происходит в слабых позициях - это, вообще, "вопрос, выходящий за пределы фонетики ". В данном случае "гипноз сильной позиции" пришел в явное противоречие с основными положениями МФШ. Ср. критику фонологии Л.В.Щербы со стороны С.И.Бернштейна: "Меня не удовлетворяли некоторые существенные положения его фонологической теории... Это... отождествление фонемы с ее основным оттенком" [2, 62]. Показательна позиция современных представителей МФШ: "Фонема включает весь ряд позиционно обусловленных чередующихся звуков. При этом имеются в виду и сильные и слабые позиции" [10, 123].
Справедливо отказываясь считать фонологическими "факультативные" чередования, П. С. Кузнецов не замечает, как распространяет этот отказ и на позиционно обусловленные чередования. И всё же при этом великий лингвист явно чувствует себя некомфортно. Он пишет: "Правда, исторически оба [о] получились различными путями, но это не имеет значения для отношений, действующих в современном языке [13, 196]". В данном случае Петр Саввич не прав принципиально: генетическое различие звуков имеет серьезнейшее значение «для отношений, действующих в современном языке». Это одно из фундаментальных положений системологии и мироустройства вообще. И лингвисты не вправе полагать, будто оно распространяется на все системы, кроме системы языка. Поэтому нам вовсе не безразличен тот факт, что О-беглое и О-стабильное восходят к исторически разным фонемам, потому что это связано с морфеморазличением.
Далее у П. С. Кузнецова следует самое главное: "Идя путем, предложенным Л. В. Щербой, мы могли бы доказать и наличие двух фонем [О] в современном русском языке, одного чередующегося с нулем, другого не чередующегося. Ведь сам же Л.В.Щерба к тому же в примечании указывает на некоторую аналогию е instable с русским [о], чередующимся с нулем" [14, 196]. Очень жаль, что П. С. Кузнецов не пошел этим путем! Это путь Бодуэна, органически связанный с методологией позиционного анализа Московской лингвистической школы, основанной Ф. Ф. Фортунатовым. Но уже в следующем поколении представителей МФШ - у Т. В. Булыгиной в работе 1975 года - мы встречаем "морфонемы" {ъ}-{ь}, {у}-{1} и {ё} [5, 328-340].
Правда, следует еще признать, что это не морфонемы, а фонемы и что фонема - это не звучание (даже в сильной фонетической позиции), а образ жизни, тип поведения, ряд позиционно обусловленных фонов (включая нулевой); это двуединая функция - отождествления и различения морфем. В речи фонема всегда представлена одним из своих позиционно обусловленных вариантов, среди которых может быть и ноль звука, если это обусловлено позицией. Ср. мнение С.И.Бернштейна: "..я считал, что представители "новомосковской школы" напрасно затушевывают понятие позиционного чередования и не указывают с достаточной определенностью, что фонема представляет собой альтернационный ряд" [2, 63].
Принципиально важным представляется следующее рассуждение Д.Ворта: "...термины "обратное чередование", "восстановление фонемы" и т.д. точно описывают иррелевантные явления фонемной поверхности, но оставляют вне поля зрения существенные морфонологиче-ские процессы. Такое поверхностное описание, которое видит "нерегулярности" в таких парах, как сдвинуть —> сдвиг, взглянуть —> взгляд, грешит против здравого смысла: ведь говорящий на русском языке человек знает морфемы своего языка и узнает их во всех тех алломорфных вариантах, в которых эти морфемы появляются в разных частях речи и в разных грамматических формах. Этот говорящий прекрасно знает (хотя об этом и не размышляет сознательно), что морфема {гл'ад} содержит {д}, а морфема {дв'иг} сорержит {г}, хотя эти {д}, {г} далеко не всегда "прорубаются" до фонетической поверхности. Иными словами, сам носитель русского языка знает, что в каком-то ему самому, вероятно, неясном смысле глагол взглянуть содержит "неслышимое" {д}, а глагол сдвинуть — неслышимое {г}, что ч в кричать как раз обязательно видоизменится в к в крикнуть, и т.д. и т.п. Именно эта очевидная узнаваемость и воспроизводимость фонологической структуры морфем должна отражаться в лингвистическом описании. Фонемной записи такая задача совершенно не под силу. Для этого нам нужен более сильный, т.е. обобщающий, более абстрактный аппарат" [7, 59-60].
Есть необходимость различать типы позиций, в которых происходит чередование вариантов фонемы, но нет необходимости ограничивать пределы этого чередования исключительно каким-либо одним типом позиций, например, фонетическим, в ущерб грамматическому. Ср. мнение Бо-дуэна: "морфологические сопоставления составляют исходную точку для сопоставлений фонетических^' [4, 118].
Из этого следует, что проблемы фонологии не могут быть решены без решения проблем морфемики и морфологии.
Если вернуться к примеру и рассуждению С. Б. Бернштейна, то выясняется, что фонема [Ь] в суффиксе =ЬК никуда не исчезла, она просто изменила форму проявления, расщепившись на два варианта, находящихся в отношениях дополнительной дистрибуции. То, что даже в слабой позиции редуцированный присутствует, доказывается тем, что палатализация заднеязычных осуществляется и в слабой позиции.
Для объяснения данного процесса требуется ввести понятие морфемного стыка как особой фонологической позиции.
Н.С.Трубецкому принадлежит глубокое замечание, на которое, как кажется, не было обращено достаточно внимания: "Внешним признаком морфемной границы является наличие некоторых звукосочетаний, недопустимых в пределах одной морфемы" [21, 78]. В соответствии с этим Н.С.Трубецкой предложил различать ПРЕФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (приставка + приставка или приставка + корень) или стык компонентов сложного слова (Ср. также замечание: "Русские предлоги обладают в точности такими же фонологическими признаками, что и префиксы" [21, 76]); СУФФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (суффикс + суффикс или суффикс + корень), ФЛЕКТИВНЫЙ (в переводе
Н. А. Васильевой и А. А. Королева -"флексионный") СТЫК (флексия + суффикс или флексия + корень) [21, 78]. В указанном переводе говорится не о "стыке", а о "шве". Применительно к слову употреблявшаяся А.А. Реформатским плотницкая терминология ("стык") кажется нам удачнее швейной ("шов").
Вслед за Н.С. Трубецким к идее стыка как фонологической позиции пришел и А.А.Реформатский, еще в 1957 году писавший: "Дело в том, что вопреки мнению многих сторонников "автономии" фонетики, она - член общей структуры языка и через морфонологию теснейшим образом связана с морфологией. Бодуэн де Куртенэ всегда подчеркивал теснейшую связь фонем и морфем. Фонемы существуют не где-то, а только в морфемах, и сами морфемы (их тип: корень, префикс, суффикс, флексия), и характер соединения в слов - необходимые характеристики "условий" для существования фонем. ... дело, конечно, в том, что фонемы те же, а "условия"разные. ... следует еще и еще подчеркнуть, что без учения о позициях (в том числе морфонологических) построить фонологию нельзя" [19, 483-484]. Хотя А.А. Реформатский и не дал в явном виде классификации стыков, но из рассмотренных им примеров видно, что он, по существу, различал префиксальный стык (под\садитъ [тцс] и суффиксальный (ле-нинград\ский [ц]), а также суффиксальный и межсловный (пят\ься [т'+с1], но ку-патъ\ся [ц:]). (Поскольку фонетические явления, происходящие на стыке "постфикса" -СЯ с глаголами, не позволяют считать этот стык внутрисловным, все возвратные глаголы рассматриваются нами как сочетания глагольных словоформ с возвратным местоимением СЯ {сьн}. Кроме фонетических, к такому решению подталкивают и морфологические резоны: все слова русского языка оканчиваются флексией или ее значимым отсутствием, и только возвратные глаголы - на чисто произвольном, орфографическом, основании (например, в македонской орфографии глаголы с возвратным постфиксом СИ пишутся раздельно) - предстают исключением из морфологической системы языка и тем самым как бы выносятся за ее пределы, поскольку у них флексия оказывается, так сказать, "внутренней" - находящейся внутри "слова").
Более эксплицитная, хотя и менее полная, классификация морфемных стыков принадлежит Д. Ворту, различающему морфемные "швы" "в конце фонетического слова, на стыке предлога или префикса и следующего за ним корня или основы и на границе между основой и следующим за ней окончанием или агглютинативной частицей —ся" [7, 53-54]. Уступая классификации Н.С. Трубецкого в полноте, логичности и терминологичности, классификация Д. Ворта выгодно отличается наличием примеров и комментария.
Во-первых, что такое "морфемный шов в конце слова"? Между чем и чем проходит этот шов? Между последней морфемой предыдущего слова и первой морфемой последующего? Но тогда это "внешнее сандхи" - стык слов, а не морфем.
Приводимый же пример - город Истра [гОрът_Ыстръ] как иллюстрация оглушения [Д>Т] в позиции перед гласным относится к явлениям "внутреннего сандхи", а именно - флективного стыка. Оглушение звонких согласных в конце слова является не фонетическим, а морфологическим явлением — сигналом конца основы. Строго говоря, это явление имеет место не в абсолютном конце слова, а перед фонемами [Ъ] и [Ь]. На фонему [Ь] указывает мягкость предшествующего согласного (ср. площадь [плОш':ьт'], гладь [глАт']), а на [Ъ] - трансформация последующего [и], при которой звук [ы] представляет сочетание двух фонем [Ъ] и [И] (ср. Истра [и], но в Истру [в_Ыстру] = {въ Истру}). Как следует из формы (в первоначальной графике Ы = Ъ+I) и названия буквы ("еры"), это знали уже Кирилл и Мефодий.