Столь же ошибочна интерпретация как исключения пары июнь-июньский, имплицитно базирующаяся на предположении о гомогенности системы современного русского литературного языка [Касаткин Л. Л., 1995, с. 334]. Между тем система современного русского литературного языка гетерогенна. Она возникла как южно- и восточнославянский симбиоз церковнославянского языка и народных среднерусских говоров. Говоря об аномальности прилагательного июньский, полезно обратить внимание на то, что эту же аномальность с ним разделяют прилагательные сентябрьский, отябръский, ноябрьский и декабрьский. Как известно, эти названия месяцев пришли на Русь вместе с христианством на старославянском языке. Показательно свидетельство "Остромирова евангелия": Мца еноуара, просиньца ре-комааго [Срезневский 1, 828]. Сохранение мягкости производящей основы в прилагательных июньский, сентябрьский, отябръский, ноябрьский и декабрьский объясняется церковнославянской произносительной нормой, сложившейся в XVII-XVIII веках при активном участии высших иерархов православной церкви - выпускников Кие-во-Могилянской Академии. В этом плане показательна форма генваръский, зафиксированная именно в XVII веке: Минеи дванадесятые писъмяные четьи в десть ген-варьская скорописная. Кн. пер. Нил. Столб. III, 55. 1663 г. [СлРЯ XI-XVII вв., 4, 17].
(Этот вариант прилагательного не удержался, поскольку в церковнославянском языке (в отличие от литературного) закрепилась форма производящего еноуаръ [9, 174], предсталенная в Суп-расльской рукописи (середина XI в) - ену-аръ [СтСлС, 209]. Ср. выше пример из Остромирового Евангелия (1056-1057), а также форму генуаръ в Мстислав, ев. (до 1117 г.) [Срезневский 1, 512, 828]. Отсюда пара (г)енуаръ —> генваръ —> генварский {январский): За генварскую сего года треть ни одному человеку из академических служителей .. дать нечего. МАН V, 98 [СлРЯ XVIII в. 5, 100]. Таким образом, январь — январский не составляют деривационной пары, чем и объясняется мнимое "отвердение" производящей основы перед суффиксом {=ьск_ий}. В остальных названиях месяцев на —р и -н конечный согласный изначально был мягким, чем и объясняется сохранение его мягкости в производных прилагательных).
Пример второй.
Американский лингвист М.С. Флайер в своей статье [23, 299-309] пытается доказать существование в современном русском литературном языке мягких велярных фонем уже с середины 18-ого века [23, 300-301].
Удивляясь аллегровым формам Оле-гыч, Маркыч, Аристархыч на суффиксальном стыке, исследователь, так сказать, ломится в открытую дверь: в аллегровой форме утрачивается интервокальный согласный, а заударное стыковое сочетание [ъ=и < ъв=й\ совершенно закономерно (и так же, как на стыке между словами (къ Ивану > к_ывАну) дает [ы]. Таким образом, в данном случае [Ы] перед твердыми заднеязычными возможно только потому, что это не [и] и не [ы], а \ъй\, а перед [ъ] нет условий для смягчения заднеязычных.
Не приводя ни одного примера на смыслоразличительную функцию мягких заднеязычных, автор глубокомысленно называет древнерусскую пару князь - княгини аномальной, видя в ней морфонологи-ческое чередование, "служащее для различения основ мужского и женского рода". Между тем данная пара абсолютно закономерна. Вариант [з1] — обусловлен третьей палатализацией, а отнюдь не потребностью таким образом маркировать мужской род (ср. витязь < вииядзъ < Viking).
Всю систему своих доказательств М.С. Флайер строит на одном-единственном примере: "Изменение гра-фыня > графиня подтверждает значимость имеющихся фонологических и мор-фонологических свидетельств, указывающих на то, что твердые и мягкие велярные противопоставлены друг другу как фонемы на протяжении более 250 лет [Флаейр, с.308]".
Между тем изменение графыня > графиня существует лишь в воображении исследователя. Стоит обратиться к "Словарю русского языка XVIII в.", чтобы убедиться: в слове графиня никогда не было русского суффикса. Это слово (Grafiri) образовано в немецком языке по законам немецкого языка и в чистом виде заимствовано в XVIII-OM веке из немецкого: "От графского дому никого не осталось кроме одной графины. Геогр. 1719 218 [СлРЯ XVIII в., 5, 224]". О том, что изменения графыня > графиня не было, свидетельствует и время фиксации вариантов: 1710 -графиня (появившись, дожил до современности), 1718 - графыня (утрачен к концу века), 1719 - графина (утрачен к концу века) [СлРЯ XVIII в., 5, 224].
По закону народной этимологии (и -что тоже самое - по закону освоения заимствований) была предпринята попытка, "опознать" в заимствованной финали -ина свой родной суффикс =ыня. Отсюда -форма графыня, благополучно дожившая в диалектах до середины 20-ого века. Борьба заимствованной финали с похожей на нее исконную разрешилась компромиссом: [Ф'] сохранило исконную мягкость немецкого языка-источника (отсюда аномальность этой мягкости с точки зрения русского языка), а [н'] смягчился по аналогии с русскими словами на =ыня. Таким образом, рассуждения об использовании и даже формировании оппозиции [ф||ф'] для маркирования морфологической оппозиции мужскойЦженский род оказываются безосновательными, а вслед за ними - и вся система доказательств фонологичности мягких заднеязычных в русском языке.
В данном случае мы имеем дело с классически чистым примером выстраивания пирамиды теории на острие единичного факта. Не удивительно, что данная теоретическая конструкция, обладая столь высоким опрокидывающим моментом, рушится сама собой.
В данном случае не соблюдено требование единства позиции (нет суффиксального стыка, ибо заимствована основа целиком) и языка (немецкая основа анализируется как русская).
Массовое же обследование фактов приводит специалистов к противоположным выводам: "Парадигматические [т.е. непозиционные и фонологические - А.К.] отношения в системе твердых-мягких согласных недостаточно сформировались, она в большей степени подчинена синтагматическим [т.е. позиционным и нефонологическим - А.К.] закономерностям [13, 343]".
После отрицательных примеров приведем положительные.
Пример первый.
В словаре [11] в одну морфему сведены следующие морфы: страх, страш, страст, стращ. Отношение между парами СТРАХ - СТРАШить и приСТРАСТить -приСТРАЩать понятно: в первом стучае [Ш] - позиционный вариант фонемы [X] перед гласным переднего ряда на суффиксальном стыке. Во втором случае [щ] является репрезентантом стразу трех фонов [стй]. При этом фон [и] является позиционным вариантом фонемы [и] - в позиции перед гласным на суффиксальном стыке, т.е. фактически стращать можно представить как {страст=и=а_ть}. В данных словах выделяется морф страст-2, наряду с которым выделяется также морф СТРАСТ-1, объединяющийся в одну морфему с морфом страд, представленную в словах страдать — страсть. Основание для их различения, как мы видим, не формальное, а семантическое: "сильное чувство вообще —> сильное чувство по преимуществу = испуг", соответствует страст-\ — страст-2. С семантической точки зрения перед нами типичный, регулярный, закономерный семантический процесс сужения значения, протекающий в позиции нейтрализации формальных различий двух морфем. Применяя прием этимологической коррекции, убеждаемся, что такое решение правомерно: "связано со страдать, из *strad-tb" [Фасмер 3, 771]. Таким образом, фон [с] является позиционным вариантом фонемы [д] в позиции перед [т] на суффиксальном стыке. Таким образом, мы получаем ряд страд, страд=т, страх. Не с ошибкой ли тут мы имеем дело? Пожалуй, что и с ошибкой, но только не А.И. Кузнецовой, а тех этимологов, которые считают слово страх родственным лит. stregti 'оцепенеть, превратиться в лед', нем. strecken 'растягивать'. Так проведенный ею синхронный анализ фактов современного русского языка позволил подтвердить правоту А. Брюкнера, видевшего в *straxb {страд=х_ъ} славянское новообразование по отношению к *strastb [Фасмер 3, 772]. В слове страх тот же корень страд=, что и в страдание, страсть: в соответствии с законом восходящей звучности на суффиксальном стыке в позиции перед щелевым [х] смычная фонема [д] закономерно представлена [0]. В терминах переписывания это можно представить как {д=х} —> {0=х}.
Пример второй.
А. И. Кузнецова в предисловии к "Словарю морфем русского языка", в частности, пишет: "В качестве чередующихся корней часто берут корни с эпентетическим л, как в словах люб-овь / в-любл-ённый, лов=ить / ловл-я. В настоящем словаре I epenteticum относится не к корням, а к суффиксу... " [15, 10]. Перед нами не просто нетрадиционное техническое решение. Данное решение полно глубокого теоретического смысла. По существу, речь идет о том, что в современном русском языке не существует (и никогда не существовало в прошлом чередования типа губной || губной+л'. В действительности [л'] является (и всегда являлся) позиционным вариантом [u/j]. И именно позиционный анализ доказывает это совершенно неопровержимо. Сравним в-люб-и-тъ(ся) -в-люб-л'-ённый, лов-и-тъ — лов-л'-я. Как видим, [и] и [л*] находятся в одной и той же позиции в слове и с этой точки зрения позиционно эквивалентны. [И] в позиции перед гласным {е} на суффиксальном стыке и перед гласным [а] на флективном закономерно реализуется в неслоговом варианте [и], как того требует закон устранения зияния на внутрисловных (суффиксальном и флективном) стыках: в-люб-и-енный —> в-люб-й-енный; лов-и-а —> лов-й-а. В свою очередь, [и] в позиции перед губными на суффиксальном стыке закономерно реализуется в варианте [л'] по закону йотации на суффиксальном стыке, который, вслед за P.O. Якобсоном, принято считать частным случаем проявления закона слогового сингармонизма. Получаем в-люб-й-енный —> в-люб-л '-енный; лов-й-а —> лов-л '-а. Наконец, фонема [е] в позиции после мягкого согласного перед твёрдым согласным под ударением реализуется в варианте [о]: в-люб-л '-ённый —> в-люб-л '-очный. Для трактовки [л'] как позиционного варианта [й/j] есть и типологические основания. Во-первых, реализация [и] в виде [л'] широко представлена в диалектах, во-вторых, на статус если не универсалии, то фреквента-лии претендует симметричный процесс -[Г —> j], результатом которого является так называемое "сладкоязычие" маенъкий, вместо маленький, майчик вм. мальчик; исп. Have [=jave], llamar [=jamar].