Как кажется, русский язык не дает оснований для фонологического различения [j] и [и]-неслогового. Независимо от решения этого вопроса совершенно очевидно, что у позиционных вариантов фонемы могут быть собственные позиционные варианты, для чего, собственно говоря, не существует никаких теоретически обоснованных запретов.
Если фонема определяется через морфему, то и анализировать ее следует, исходя из последней. В свое время строго синхронистичных (преимущественно американских) представителей трансформационной грамматики неприятно удивила схожесть их глубоко синхронистических "правил переписывания" с законами диахронической фонетики, "впадать" в которую у них не было ни желания, ни тем более - намерения. Генеративисты открыли (преимущественно, в синтаксисе и фонетике) то измерение языка, которое Д. Н. Шмелев - применительно к лексико-семантическому уровню - назвал эпидиг-матическим. Только запрет - под страхом научной смерти - "впадать в диахронию" помешал им должным образом осмыслить сделанное открытие. (Некоторым приближением к такому осмыслению можно считать вывод Д.Ворта о значимости "критерия морфонологический выводимости ": "...необходимо выбирать в качестве базового корня такой, который обеспечит выводимость всех слов данного гнезда с помощью наиболее простого набора правил" [22, 241]. По свидетельству исследователя, "эта точка зрения на оптимальный выбор базового корня вырабатывалась постепенно, по мере того как исследователи воспринимали генеративные взгляды на словообразовательную морфологию" [22].
Зато этимологов (Т.В. Гамкрелидзе и Г.А. Климова) их результаты заинтересовали, правда, не столько в теоретическом, сколько в прикладном аспекте: "Новая разновидность методики внутренней реконструкции может быть, по-видимому, построена на базе генеративного подхода к языку. В основе такой возможности лежит наблюдение, согласно которому некоторые правила порождающей модели языка отражают имевшие место в его прошлом процессы (в частности, морфо-фонемные "правила переписывания", посредством которых получаемые в итоге предшествующих этапов процедуры морфемные цепочки преобразуются в последовательности фонем, способны отражать конкретные фонологические процессы прошлого). Т.В. Гамкрелидзе отмечает в этой связи, что "описание диахронических процессов языка с помощью правил переписывания значимо не только как пример, иллюстрирующий переход с одного метаязыка... на другой...: такое описание имеет особое значение для установления и уточнения самой природы излагаемых закономерностей"\2, 87].
Осталось сделать последний шаг -признать, что глубинный уровень языка изучает этимология, единицы этимологии - это единицы глубинной структуры современного состояния языка, а результаты этимологии и истории конкретного языка могут быть представлены - с максимально доступной в лингвистике формальной строгостью и последовательностью в виде "правил переписывания".
Синтагматика и парадигматика - это не разные измерения или оси языка - это две стороны, два аспекта, два способа проявления единой синтагматика-парадигматической оси, противопоставленной оси эпидигматической {генетической, генеративной), представленной на всех уровнях языка. Синтагматика и парадигматика в принципе не могут давать разных результатов.
Из этого следует, что М.В. Панов, обнаружив принципиальную несводимость синтагмо- и парадигмо-фонем, обнаружил серьезнейшую трещину в здании МФШ, прошедшую через сердце фонолога. Реакция М.В. Панова на это, по-человечески, совершенно понятна. Он постарался ее заделать.
Во-первых, он обособил язык: язык -сам по себе, вся остальная действительность - сама по себе.
Во-вторых, призвал на помощь принцип дополнительности Нильса Бора и объявил, что парадигмо-фонемы - это "волны", а синтагмо-фонемы - "кванты" и "лишь вместе они описывают фонетическую [NB! - не фонологическую! - А.К.] систему языка" [18, 292].
В-третьих, он назвал синтагмо-фонетику "фонетикой слов", признав тем самым ее родство с теорией ЛФШ, а пара-дигмо-фонетику - "фонетикой морфем", оставляя ее за МФШ [18, 291] и, тем самым, постарался вынести зазор между па-радигмо- и синтагмо-фонетикой за пределы МФШ, представив его зазором между ЛФШ и МФШ и, по остроумному замечанию А.А. Реформатского, переместив МФШ из Москвы в Бологое.
В-четвертых, он еще раз (впервые - с "волнами" и "квантами") применил запрещенный в науке прием - сравнение: "Пусть одни и те же дела разбираются одновременно двумя судами — один исходит из презумпции виновности, другой - из презумпции невиновности. Тогда приговоры по одному и тому же делу часто были бы в этих двух судах различны. Различен оказался бы состав осужденных, различна статистика преступлений и т.д. Так и в фонетике: синтагматический анализ исходит из "презумпции нетождественности", парадигматический - из "презумпции тождественности"; поэтому они строят разные ряды фонетических единиц, устанавливают разные закономерности, обосновывают разные выводы [подчеркнуто мной - А.К.]" [18, 13]. Рисуется воображаемая картина, ей в соответствие ставится реальность языка и при этом подразумевается, что воображаемая картина и объясняет противоречия, обнаруженные в языковом материале. О талантливости М.В. Панова свидетельствует, кроме всего прочего, и тот факт, что на большую часть научной общественности эти приемы подействовали. Но отнюдь не на А.А. Реформатского, с оценкой которого мы вполне солидарны.
Между тем, как почти всегда у М.В. Панова, его ошибки и противоречия дороже последовательности и безошибочности многих иных лингвистов. Он обнаружил в фонологии противоречие между синтагматикой и парадигматикой, разрешение (а не отстаивание) которого способно вывести нас к новому фонологическому знанию.
Путь к этому на удивление тради-ционен. Надо принять восходящую еще к Платону идею о тождественности синтагматики и парадигматики и вернуться к самоочевидной для ученых ХЕХ века мысли: "история языка - это и есть теория языка". Положения исторической фонетики могут быть без особого труда «переодеты» в наимоднейшие наряды позиционной и генеративной фонологии. Но главное - они будут не просто констатировать, а объяснять факты современного русского языка или требовать их объяснения - при обнаружении аномалий.
В 1962 году С. И. Бернштейн сетовал: "Не скрою, что моя разработка последнего вопроса [анализ отношения фонологических единиц к знаменательным единицам языка (морфемам, словам, лексическим гнездам) — А.К.,] для которой мне не удалось найти опорные точки в фонологической литературе, меня не вполне удовлетворила: параллелизм в отношении последнего звена — лексикологических единиц - оказался неполным" [2, 63].
К счастью, с тех пор (напомним, что сама статья была написана в 1936 году) положение изменилось. Теперь можно опереться на работы не только Бодуэна, но и Н.С.Трубецкого, самого С.И.Бернштейна, А.А.Реформатского, Д. Борта [7], Ю.С.Степанова, Г.П.Мельникова, Л.Г. Зубковой, Г.А. Климова, и Т.В. Булыгиной [5; 6].
А самое главное - на сегодня русистика располагает идеально подготовленным материалом для решения этой проблемы. Этот материал содержится в "Словаре морфем русского языка" А. И. Кузнецовой и Т. Ф. Ефремовой, в котором сведены в морфемы корневые морфы 52.000 слов русского литературного языка. Несмотря на то, что указанному словарю уже 15 лет, он, насколько нам известно, еще не был объектом фонологического исследования, что представляется досадным упущением.
Как видим, именно МФШ, причем -что особенно приятно - в союзе со Л.В. Щербой, дает всё необходимое, как в плане теории, так и в плане материала, для нового этапа "погружения в фонему".
Изложим тезисно основные положения предлагаемой теории фонем.
(Каждому из предлагаемых ниже тезисов следует предпослать преамбулу, "В соответствии с изложенными выше принципами").
1. Морфема состоит из фонем.
2. Фонемный состав морфемы не зависит от позиционных изменений.
3. Позиционные варианты фонемы могут иметь собственные позиционные варианты.
4. Русская фонология должна различать, как минимум, четыре фонологических позиции: ПРЕФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (приставка+приставка или пристав-ка+корень - внешнее сандхи), СУФФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (суф-фикс+суффикс или суффикс+корень -внутреннее сандхи), ФЛЕКТИВНЫЙ СТЫК (флексия+суффикс или флек-сия+корень - морфологически обусловленная позиция). Четвертой, нестыковой фонологической позицией можно считать ВОКАЛИЗМ КОРНЯ, также относящийся к ведению морфологии (словоизменению или формообразованию), а следовательно, и морфонологии.
5. Претензии морфонологии на статус самостоятельного языкового уровня, сформулированные С.Б. Бернштейном, при предлагаемом расширении границ фонологии и сужении границ морфонологии необоснованы. В новом виде морфонология - в полном согласии с позицией Э.А. Макаева и Е.С. Кубряковой - выступает как подраздел морфологии, занимающийся всего двумя грамматическими способами - чередованием звуков и места ударения. Соответственно, можно говорить о сегментной (чередования) и супрасегментной (ударение) морфонологии.