Добродомов И.
... в третьем сериале он им всем
покажет mamma di Cosimo...
Литературная газета. 1988. 17 авг.
Формулируя основные понятия русской фразеологии как лингвистической дисциплины, академик В. В. Виноградов писал в 1948 году о разновидностях фразеологических единиц: «Несомненно, что легче и естественнее всего выделяется тип фразеологических единиц, абсолютно неделимых, неразложимых, значение которых совершенно независимо от их лексического состава, от значений их компонентов, и так же условно и произвольно, как значение немотивированного слова – знака.
Фразеологические единицы такого рода могут быть названы фразеологическими сращениями... Примером фразеологического сращения является просторечно-вульгарное выражение кузькина мать, обычно употребляемое в фразосочетании: показать кому-нибудь кузькину мать. Комментарием может служить такое место из романа Н. Г. Помяловского «Брат и сестра»: «Хорошо же, я тебе покажу кузькину мать... Что это за кузькина мать, мы не можем объяснить читателю. У нас есть много таких присловий, которые во времени утратили смысл. Вероятно, кузькина мать была ядовитая баба, если ею стращают захудалый род». Ср. у Чехова в «Хамелеоне»: «Он увидит у меня, что значит собака и прочий бродячий скот. Я ему покажу кузькину мать...»
Наличие грамматических форм и семантических связей в идиоматизме ведет к возможности некоторых синтаксических его видоизменений. В выражении покажу кузькину мать абсолютно не мотивирована лишь идиома кузькина мать. Глагол же показать вступает в привычный ряд родственных оборотов: покажу, где раки зимуют, показать Москву (в значении «выдрать за вихры»), я тебе покажу (с экспрессией угрозы) и т. д. Поэтому возможны видоизменения и в употреблении выражения показать кузькину мать. Например, у В. А. Слепцова в очерках «Владимирка и Клязьма» (в речи крестьянина): «Взмолился, ноги-то, видно, отморозил, толоконное брюхо. Ты, должно, еще, брат, не видал кузькину мать, в чем она ходит, а то я бы показал» (Виноградов В. В. Избранные труды. Лексикология и лексикография).
Выражение кузькина мать как символ угрозы часто соединяется с глаголом узнать в качестве сказуемого, при котором как подлежащее выступает объект угрозы (тот, кому угроза предназначена, кому грозят): «Вот, говорит, отведу я им место верст за пятьдесят, так узнают кузькину мать» (Мельников-Печерский. Дедушка Поликарп).
Общее значение фразеологизма может быть и совсем иное: узнать кузькину мать скорее употребляется как обозначение испуга в результате угрозы; «– Что, небось, узнал в ту пору [во время ревизии], как кузькину мать зовут!» (Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина). В произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина фразеологизм трансформируется так, что страшным представляется даже знакомство лишь только с именем кузькиной матери: «А вот поговори ты у меня, так узнаешь, как кузькину мать зовут» [Сатиры в прозе (Скрежет зубовный)].
Порой этот же автор ограничивается лишь намеком на зловещее выражение, что характерно для его эзоповского языка: «За границей нигде не кричат караул, нигде не грозят свести в участок, не заезжают, не напоминают о Кузьке и его родственниках» (За рубежом).
В рязанских говорах в начале XIX в. М. Н. Макаров отметил выражение Кузку подпустить «досаду чем-либо делать, задирать чем кого», где Кузка объяснено как уменьшительное от Козма (Макаров М. Н. Опыт русского простонародного словотолковника).
Поиски конкретного прообраза Кузьки предпринял В. Н. Сергеев: «Кузька (полное имя – Кузьма, Козьма) был некогда бедным, обиженным судьбой человеком. Об этом свидетельствуют народные поговорки: Кузьма – бесталанная голова; Горькому Кузеньке – горькая долюшка; Кузенька – сиротинушка и др. Возможно, Кузьма был приемным сыном или вскормленником и проживал с названной матерью, женщиной крутого нрава. Наказывая виновных, именно она, по-видимому, первая произнесла слова: «узнаешь (попомнишь), будешь помнить кузькину мать!»
Но пословицы и поговорки донесли до нас и другое представление о Кузьме, как о злом и мстительном человеке: «Наш Кузьма все бьет со зла; не грози Кузьма: не дрожит корчма». Возможно, Кузьма (Кузька) и унаследовал от матери ее тяжелый характер, так как яблоко от яблони недалеко падает.
Мать Кузьки вела себя так, что на глаза ей лучше было не попадаться. Обещание устроить встречу с ней, показать ее разгневанной не сулило ничего хорошего и приводило многих в трепет» (Сергеев В. Н. Из биографии Кузьки. – Русская речь, 1973, № 4).
Фактически этим же ономастическим путем пошел В. М. Моквенко. Он попытался причислить интересующее нас выражение к фразеологизмам, «в основе которых лежит имя собственное, подвергшееся обобщению еще до фразеологизации благодаря своей социальной оценочности: филькина грамота, драть как сидорову кoзy, показать кузькину мать и под. ...Так, имя Филипп (также Филимон, Филат) в уменьшительной форме Филя становится обобщенным названием глупого и ленивого человека, имя Сидор получает коннотацию [добавочное значение, окраску, окрашенность. – И. Д.] «скупой и мелочный хозяин», Кузька – «бедный», «неряшливо одетый» или «неловкий человек» и под. Характерно, что хотя процесс «апеллятивизации» имени [апеллятив – то же, что имя нарицательное.– И. Д.] – это процесс лексический, он тесно связан с контекстуальной, а следовательно, в какой-то мере фразеологической «обкаткой» имени собственного. Экспрессивные коннотации нередко выводятся именно из текстов – в основном пословичных, имеющих иную структуру и лексический состав, чем соответствующие фразеологизмы. Приведём лишь некоторые из подобных контекстов, в которых рождались устойчивые коннотации оборотов филькина грамота, показать кузькину мать и драть как сидорову козу, используя материал различных паремиологических сборников XVII – XX вв.: У Фили были, да Филю ж и побили; Жил Филя у простофили, сам простофилей стал; У всякого Филатки свои ухватки и т. п.; На Сидора пока ни одна беда не пришла; Сидор да Борис об одной дрались; Сидор пьет – черт челом бьет; Сидорова правда – киселем блины мазаны; Поживешь – и Кузьму отцом назовешь; Прежде Кузьма огороды копал, а ныне Кузьма в воеводы попал; Горькому Кузеньке горькая долюшка и мн. др. Именно в таких пословичных и фольклорных контекстах закрепляется та или иная апеллятивная характеристика имени. Случайные характеристики постепенно отсеиваются, и в литературную фразеологию попадает лишь то, что выдержало проверку долгим речевым употреблением.
Фразеологизмы типа показать кузькину мать, драть как Сидорову козу или филькина грамота образуются обычно не конденсацией большего литературного текста, а противоположным способом – ...его развертыванием в сочетание, закреплением той или иной коннотации минимальным (...фразеологическим) контекстом. Нередко это даже развитие более древнего фразеологического образа на базе чисто национального именослова» (Мокиенко В. М. О собственном имени в составе фразеологии. – Перспективы развития славянской ономастики. М., 1980).
Эти общие стилистически усложненные соображения вне связи с конкретным материалом интересны сами по себе, но они едва ли помогут найти истоки выражения показать кузькину мать, поскольку входящее в его состав прилагательное, вероятно, первоначально никак не было связано с личным именем Кузька и получило такую связь лишь вторично по забвении первоначальной образной основы фразеологизма и по его переосмыслении, что довольно часто наблюдается в области фразеологии,
В известном сборнике образных слов и выражений М. И. Михельсона «Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии» (т. II. СПб., 1902) сделана весьма нерешительная попытка вскрыть истоки загадочного выражения: «Кузька – плут (показать Кузькину мать, т. е. чем и как (мать) учит плутов(?)». Но эти соображения не могут быть приняты во внимание в силу их безосновательности. Столь же неубедительно видеть в составе выражения показать кузькину мать отражение нигде не засвидетельствованного слова кузька «кнут» только на основании параллельного до какой-то степени синонимического выражения показать кнут (плеть), «погрозить».
Гораздо более перспективными оказываются поиски этимологического решения на почве других языков, где обнаруживаются проясняющие первоначальную образность и логику русской идиомы. Такую роль может выполнить коми-зырянское и коми-пермяцкое существительное кузь, кузьo «черт, леший», встречающееся в выражениях типа кoн тэнo кузьясыс новлoдлoны «где тебя черти носят». Первоначальным у этого слова было другое значение, которое хорошо сохранилось в близкородственном коми-зырянскому удмуртском языке, где его соответствие имеет облик кузё и значит «хозяин», а также в заимствованиях из коми-зырянского языка: манс. кусай «хозяин», хант. Kuza «хозяин». В пермских языках (коми-зырянском и удмуртском) слово это когда-то имело общепермскую форму *kuz'a, которая представляет собой старое булгарско-чувашское заимствование (совр. чувашек. хуcа «хозяин, владелец»). Изменение значения у коми-зырянского слова легко объясняется его эвфемистическим употреблением вместо табуированного названия «лесного хозяина» – лешего.
Из того же самого булгарско-чувашского источника слово хуcа (диалекта, хоcа) попало и в другие финно-угорские языки Поволжья: горномарийск. хoза, «хозяин», лугововосточн. марийск. оза, морд. козя «богач, кулак». К нему восходит и русск. хозяин с наращенным суффиксом единственного числа -ин и суффиксом -ева для образования множественного числа (хозяева). Основа русского слова хозяй-, по-видимому, восходит к тюркской звательной форме xocau (из хоcа+ай), но дело не в русском слове, а лишь в соотносительном с ним кузькой, от которого пошла кузькина мать.
Думается, что обращение к отражению булгарско-чувашского слова хуcа в финно-угорских языках Поволжья и Северного Приуралья помогает вскрыть истоки и первоначальную семантику русского фразеологизма показать кузькину мать.