Сейчас мы можем строить если и не законченные теории, то, по крайней мере, обоснованные гипотезы о реальном месте и времени ареально-типологических контактов диалектов общеиндоевропейского праязыка с одной стороны – с диалектами и языками «средиземноморско-кавказской» зоны, с другой – с языками и диалектами «урало-алтайского» типа. Генетическая связь первых нижнедунайско-западночерноморских земледельческо-скотоводческих культур с поздним неолитом и ранним халколитом Малой Азии не вызывает сомнений. Продвижение земледельческо-скотоводческой цивилизации в сторону Карпат и далее на север не могло не привести к прямым контактам с носителями пережиточных (мезолитическо-неолитических) центральноевропейских и восточноевропейских (западноевропейских) лесных культур; по мере продвижения халколитической культуры Лендьэл вниз по Висле на северном пограничье евразийских смешанных лесов с западноевропейскими буковыми возникали непосредственные перекрещивания с кругом поздненеолитических охотничье-рыболовческих культур ямочно-гребенчатой керамики, среди носителей которых были, несомненно, прямые предки финно-угров.
К позднему халколиту и ранней бронзе относятся распространение скотоводческо-земледельческих культур на западе черноземной полосы Евразии (доместикация лошади с IV тысячелетия до Р.Х., изобретение колеса) – ямная и катакомбная, позже – усатовская полтавкинская и срубная культуры на юге, среднеднепровская культура, боевые топоры и шнуровая керамика на севере, их абашевское, балановское, фатьяновское, афанасьевское ответвления на северо-восток и ещё дальше на восток, по всему чернозёмно-лесостепному поясу Евразии (вплоть до долихоцефальных европеоидных носителей карасукской культуры в Минусинской котловине). В индоевропейской компаративистике этим миграциям, по-видимому, соответствует явление «сатэм» в консонантизме. Ещё в 40-х гг. было обращено внимание на отсутствие в языках «сатэм» (балтийских, албанском, славянских, армянском, арийских) исконного названия бука. Но восточная граница произрастания бука совпадает с границей Европы и Евразии в узком смысле. И только в языках «сатэм», [1] (областью первоначального распространения которых могла быть, таким образом, лишь предуральская Евразия) развились и сохранялись богатые флективные формы имени (стройное многопадежное склонение), отсутствующие в западноевропейских языках (относящихся к группе «кентум»: германских, кельтских, италийских-романских). Из группы «кентум» только греческий обнаруживает особую близость к некоторым «сатэм». Новейшие исследования показывают, что все языки группы «сатэм» имеют общие не только фонетические, но и грамматические и лексические инновации, некоторые из которых имеют ареальные схождения с неиндоевропейскими языками собственно Евразии. Прежде всего, к таким общим типологическим чертам, характеризующим только гетерогенные языки Евразии, относятся многопадежные системы: «рекордное» число падежей среди уральских языков – 17 в коми-пермяцком, 22 в венгерском; среди северокавказских – 38 в лакском, 46 в южнотабасаранском, 52 в северотабасаранском дюбекском диалекте, 34 в гинухском. В большинстве тюркских – 6 падежей, 8 – в якутском и чувашском, 8 или 9 в монгольских. За пределами Евразии настоящие падежи есть только в языках, у которых предполагается генетическая связь с собственно Евразией: 9 в корейском, 10 в японском, 11 в дравидских. Есть и другие свидетельства «лингвистической палеонтологии» об очень древних и глубоких этнолингвистических контактах на Евразийском пространстве.
Первые памятники словесности, сообщающие об этносах Евразии, относятся к началу I тысячелетия до Р.Х. (индийские Веды, иранская Авеста, греческий эпос), но восходят в своих древнейших истоках к середине II тысячелетия. Самоназвание общих предков индийцев и иранцев – арии. Об арийской стране Арьянведж – «Арийский простор» – сообщается, что находилась она у великой реки Раса-Ранха (к этому имени строго закономерно восходит древнегреческое название Волги – Ра; ср. мордовск. рава, раво – «волны, поток»). На эту реку прилетает богиня Весны на колеснице, запряженной птицами хансас – «фламинго, гуси, лебеди» (ср. перелетные утки, гуси в бассейне Волги, фламинго в волжской дельте). Бичом этой блаженной страны были снег и морозы. С этими мифическими образами совпадают греческие мифо-эпические рассказы о священном народе гипербореях. Современные сопоставления с археологическими культурами бронзового века дают полное основание локализовать арийскую прародину на лесостепном и чернозёмном Дону и Волге и предполагать дальнейшее переселение ариев (носителей протоиндийской и протоиранской речи) сначала через современные Дагестан и Азербайджан, позднее – через современный Казахстан и Среднюю Азию. В иранском эпосе название Ариана, Иран укрепилось за южными иранскими народами, общим же названием евразийских кочевых и полукочевых иранцев было Туран, перенесенное позже и на тюрков. В этом расширенном значении употреблял название «туранство» Н.С. Трубецкой.
Ариоязычные и ираноязычные туранцы оставили глубокий след в языках и культуре как славян (а также отчасти балтийцев), так и финно-угров. Местные названия (топонимика, в особенности – гидронимика) западной Евразии – в значительной части иранского происхождения (исследования В. Ф.Миллера, А.И.Соболевского, В.И.Абаева, в последнее время – О.Н. Трубачёва). Общеизвестны праарийские и праиранские заимствования в названиях металлов, орудий и оружия, ремёсел, домашних животных, злаков, хлеба. Такого же характера лексические схождения с ариями и иранцами находим у славян, в большей степени – у восточных славян, у русских.
В книге «Исход к Востоку» Н.С.Трубецкой писал: «Для определения отношения между соседними языками или диалектами громадное значение имеет изучение словарей. К сожалению, для наиболее древних эпох мы лишены объективной возможности отличать слова заимствованные от слов исконно родственных. Всё же иногда заимствование менее вероятно, чем исконное родство. Просматривая список слов и корней, общих у славян с индоиранцами и не известных другим индоевропейским языкам (кроме, отчасти, балтийских), мы находим здесь такие предлоги, как слав. къ, ради, безъ, съ (в качестве предлога-приставки), местоимения овъ, онъ, вьсь, союз а, особую отрицательную частицу ни (ср. особенно ничто – авестийск. naecit), наречие яве[6], частицу бо, которые, разумеется, принадлежат к запасу исконно родственных, а не заимствованных слов. Ни с одним из других индоевропейских диалектов праславянские и прибалтийские говоры не представляют такого детального сходства в области запаса подобных несамостоятельных словечек, столь характерных и важных для каждого языка. Это позволяет предполагать особенно тесную связь между праславянскими и праиндоиранскими диалектами. Среди прочих общих этим двум диалектическим группам элементов словаря много таких слов, которые по своему значению легко могли быть заимствованы одним диалектом у другого. Эти слова глубоко характерны. Целый ряд из них относится к терминологии религиозной. В качестве таких обычно приводят (вслед за французским ученым A.Meillet [7]) слав. богъ, святъ (где „я“ по-русски из „малого юса“), слова, которые сопоставляются с древнеиранскими baga, spenta, sravah. Замечательно, что здесь имеется совпадение именно славянского и иранского (без участия индийского: балтийские языки из этих трёх слов знают лишь второе). Здесь уместно вспомнить, что индоевропейское слово deiwos, имеющее во всех других языках значение „бог“ (лат. deus, древнеинд. devas, древнеисландск. týr, мн. ч. tiwar и т. д.), в славянских и иранских языках обозначает злое мифологическое существо: авест. daevo, новоперс. dêv (ср. Asmodev), древнерусск. дивъ (в „Слове о полку Игореве“), южнослав. дива „ведьма“, самодива, далее дивий, дивъ, дикий, “варварский“. Для иранцев это изменение значения обычно объясняется реформой Заратуштры (Зороастра), который, признав единственным истинным богом Ахуру Мазду (Ормазда), всех прочих богов объявил демонами, так что самый термин daevo получил значение „демон“, а „бог“ стал обозначаться другими словами (в том числе и baga). Надо думать, что предки славян так или иначе принимали участие в той эволюции религиозных понятий, которая у их восточных соседей, праиранцев, в конце концов привела к реформе Заратуштры. При таких условиях весьма вероятным становится предположение A.Meillet о тождестве славянского глагола верить с авестийским varayati, означающим тоже „верить“, но имевшим первоначально значение „выбирать“, так как по учению Заратуштры истинно верующий есть тот, который сделал правильный „выбор“ между добрым богом (Ормуздом) и злым (Ариманом). При таком сходстве религиозной терминологии праслаславянского и праиндоиранского диалекта особое освещение получают и некоторые другие специальные совпадения словарей обоих диалектов. Так, оказывается, что славянское зоветъ, зъвати имеет параллель кроме балтийских языков ещё только в индоиранском, где соответствующий глагол особенно употребителен в техническом значении „призвать бога“. Так же обстоит дело со славян. светъ, свeтети, что становится понятным, если вспомнить роль представления о „свете“ и „сиянии“ в индоевропейской мифологии. Слав. Съдравъ находит более или менее точную параллель лишь в древне-персидском: вспомним, что „о здравии“ чаще всего молятся. Слав. бояти ся кроме литовского языка, встречается ещё только в древнеиндийском: в общем контексте религиозной терминологии и это слово укладывается без труда. Интересные соображения возникают при размышлении над тем фактом, что славянское шуй („левый“) находит параллель лишь в индоиранских языках: суеверное отношение к левой стороне достаточно известно, точно так же как обычай обозначать „страшное“ понятие особыми словами (так называемые „словарные табу“). В общем можно сказать, что среди специальных совпадений праславянского словаря с праиндо-иранским термины, так или иначе связанные с религиозными переживаниями, представляют очень значительный процент.) слав. , (где „я“ по-русски из „малого юса“), слова, которые сопоставляются с древнеиранскими baga, spenta, sravah. Замечательно, что здесь имеется совпадение именно славянского и иранского (без участия индийского: балтийские языки из этих трёх слов знают лишь второе). Здесь уместно вспомнить, что индоевропейское слово deiwos, имеющее во всех других языках значение „бог“ (лат. deus, древнеинд. devas, древнеисландск. týr, мн. ч. tiwar и т. д.), в славянских и иранских языках обозначает злое мифологическое существо: авест. daevo, новоперс. dêv (ср. Asmodev), древнерусск. (в „Слове о полку Игореве“), южнослав. „ведьма“, , далее , , “варварский“. Для иранцев это изменение значения обычно объясняется реформой Заратуштры (Зороастра), который, признав единственным истинным богом Ахуру Мазду (Ормазда), всех прочих богов объявил демонами, так что самый термин daevo получил значение „демон“, а „бог“ стал обозначаться другими словами (в том числе и baga). Надо думать, что предки славян так или иначе принимали участие в той эволюции религиозных понятий, которая у их восточных соседей, праиранцев, в конце концов привела к реформе Заратуштры. При таких условиях весьма вероятным становится предположение A.Meillet о тождестве славянского глагола с авестийским varayati, означающим тоже „верить“, но имевшим первоначально значение „выбирать“, так как по учению Заратуштры истинно верующий есть тот, который сделал правильный „выбор“ между добрым богом (Ормуздом) и злым (Ариманом). При таком сходстве религиозной терминологии праслаславянского и праиндоиранского диалекта особое освещение получают и некоторые другие специальные совпадения словарей обоих диалектов. Так, оказывается, что славянское зоветъ, зъвати имеет параллель кроме балтийских языков ещё только в индоиранском, где соответствующий глагол особенно употребителен в техническом значении „призвать бога“. Так же обстоит дело со славян. , , что становится понятным, если вспомнить роль представления о „свете“ и „сиянии“ в индоевропейской мифологии. Слав. находит более или менее точную параллель лишь в древне-персидском: вспомним, что „о здравии“ чаще всего молятся. Слав. кроме литовского языка, встречается ещё только в древнеиндийском: в общем контексте религиозной терминологии и это слово укладывается без труда. Интересные соображения возникают при размышлении над тем фактом, что славянское („левый“) находит параллель лишь в индоиранских языках: суеверное отношение к левой стороне достаточно известно, точно так же как обычай обозначать „страшное“ понятие особыми словами (так называемые „словарные табу“). В общем можно сказать, что среди специальных совпадений праславянского словаря с праиндо-иранским термины, так или иначе связанные с религиозными переживаниями, представляют очень значительный процент, частицу , которые, разумеется, принадлежат к запасу исконно родственных, а не заимствованных слов. Ни с одним из других индоевропейских диалектов праславянские и прибалтийские говоры не представляют такого детального сходства в области запаса подобных несамостоятельных словечек, столь характерных и важных для каждого языка. Это позволяет предполагать особенно тесную связь между праславянскими и праиндоиранскими диалектами. Среди прочих общих этим двум диалектическим группам элементов словаря много таких слов, которые по своему значению легко могли быть заимствованы одним диалектом у другого. Эти слова глубоко характерны. Целый ряд из них относится к терминологии религиозной. В качестве таких обычно приводят (вслед за французским ученым A.Meillet) слав. , (где „я“ по-русски из „малого юса“), слова, которые сопоставляются с древнеиранскими baga, spenta, sravah. Замечательно, что здесь имеется совпадение именно славянского и иранского (без участия индийского: балтийские языки из этих трёх слов знают лишь второе). Здесь уместно вспомнить, что индоевропейское слово deiwos, имеющее во всех других языках значение „бог“ (лат. deus, древнеинд. devas, древнеисландск. týr, мн. ч. tiwar и т. д.), в славянских и иранских языках обозначает злое мифологическое существо: авест. daevo, новоперс. dêv (ср. Asmodev), древнерусск. (в „Слове о полку Игореве“), южнослав. „ведьма“, , далее , , “варварский“. Для иранцев это изменение значения обычно объясняется реформой Заратуштры (Зороастра), который, признав единственным истинным богом Ахуру Мазду (Ормазда), всех прочих богов объявил демонами, так что самый термин daevo получил значение „демон“, а „бог“ стал обозначаться другими словами (в том числе и baga). Надо думать, что предки славян так или иначе принимали участие в той эволюции религиозных понятий, которая у их восточных соседей, праиранцев, в конце концов привела к реформе Заратуштры. При таких условиях весьма вероятным становится предположение A.Meillet о тождестве славянского глагола с авестийским varayati, означающим тоже „верить“, но имевшим первоначально значение „выбирать“, так как по учению Заратуштры истинно верующий есть тот, который сделал правильный „выбор“ между добрым богом (Ормуздом) и злым (Ариманом). При таком сходстве религиозной терминологии праслаславянского и праиндоиранского диалекта особое освещение получают и некоторые другие специальные совпадения словарей обоих диалектов. Так, оказывается, что славянское зоветъ, зъвати имеет параллель кроме балтийских языков ещё только в индоиранском, где соответствующий глагол особенно употребителен в техническом значении „призвать бога“. Так же обстоит дело со славян. , , что становится понятным, если вспомнить роль представления о „свете“ и „сиянии“ в индоевропейской мифологии. Слав. находит более или менее точную параллель лишь в древне-персидском: вспомним, что „о здравии“ чаще всего молятся. Слав. кроме литовского языка, встречается ещё только в древнеиндийском: в общем контексте религиозной терминологии и это слово укладывается без труда. Интересные соображения возникают при размышлении над тем фактом, что славянское („левый“) находит параллель лишь в индоиранских языках: суеверное отношение к левой стороне достаточно известно, точно так же как обычай обозначать „страшное“ понятие особыми словами (так называемые „словарные табу“). В общем можно сказать, что среди специальных совпадений праславянского словаря с праиндо-иранским термины, так или иначе связанные с религиозными переживаниями, представляют очень значительный процент.