Совершенно иной характер носят специальные совпадения праславянского языка с западноиндоевропейским. Таких совпадений может быть и больше, чем с праиндо-иранским, но среди них прежде всего нет тех интимных словечек вроде союзов, предлогов и прочих, которые играют такую видную роль в жизни повседневного языка. Решительно преобладают слова с техническим значением, имеющим отношение к хозяйственной жизни: из существиетльных – семя, зрьно, брашьно, леха (гряда), яблъко, прася (поросёнок), бобъ, ськыра, шило, трудъ; из глаголов – сеяти, ковати, плести, сещи (сечь, высекать, отсекать) – имеют точные параллели, кроме балтийских языков, лишь в языках кельтских, италийских и германских. Прилагат. добръ (нем. tapfer, латинск. faber из индоевр. dhabros) первоначально было лишено этического смысла и обозначало чисто техническую „добродетель“, ловкость, приспособленность к известной работе. Старым социальным бытом веет от слов гость (нем. gast, лат. hostis), мена, длъгъ (долг), известных лишь славянам, италийцам и германцам, м. б. и от слова делъ (делить, удел, надел), имеющего точную параллель лишь на германской почве (нем. Teil). Остальные слова, встречающиеся лишь у славян и западных индоевропейцев, менее характерны, так как обозначают предметы внешней природы, причём их общность объясняется общими географическими условиями (море, мъхъ = мох, дроздъ, оса, сръшень = шершень, ельха = ольха, ива, северъ), либо части тела (лядвея, брада); обе эти категории представлены и в запасе славянско-индоиранских совпадений (слав. гора = авест. gairi, древнеинд. giri ; слав. грива, уста, власъ – древнеинд. Griva „шея“, oshtha „рот“, авест. varesa „волос“)»[8]..
Современное индоевропейское и славянское сравнительно-историческое языковедение целиком принимает эти выводы Н.С. Трубецкого и значительно дополняет их новыми данными. Этнографы и археологи, насколько нам известно, не приводили веских аргументов против этих положений. Мы можем, следовательно, говорить, что евразийская общность имеет древние этнолингвистические корни, уходящие в глубину нескольких тысячелетий.
Древнейшие традиции всеевразийских межэтнических связей были решающим фактором, обеспечивавшим создание на огромных пространствах межплеменных государственных образований. Первым из таких объединений П.Н.Савицкий и Г.В.Вернадский считали Гуннский союз, включавший на рубеже I тысячелетия до Р.Х. и I тысячелетия от Р.Х. земли от Енисея и Оронта до Дуная и Вислы. На развалинах империи гуннов создались Восточнотюркский, Западнотюркский (впоследствии – Хазарский) и Аварский каганаты. Им противостояли надплеменные государственные образования общеславянской цивилизации: Древнеболгарское царство на правобережье нижнего Дуная, Великоморавское княжество на левобережье среднего Дуная, Киевская Русь на пути из Варяг в Греки.
Возникший в конце IX в. общеславянский литературный язык – старославянский (древне-церковнославянский) был по своим функциям языком всех славян-христиан, он не может считаться ни «древнеболгарским», ни «древнемакедонским», ни каким-либо ещё особым славянским языком, поскольку вся славянская письменность опиралась на грани I и II тысячелетий от Р.Х. на общеславянское этническое самосознание. Но в 1018 г. рухнуло Древнеболгарское царство, на Руси в 1054 г. умер Ярослав Мудрый, и в этом же году произошло окончательное расхождение между православной и римско-католической церквями. Это было началом раскола славян. Падение редуцированных, окончательно завершившееся к XIII в., было последним общеславянским языковым процессом; с XIII–XIV вв. начинается история отдельных славянских языков и собственная история славянских народностей и государств. Только от этого времени берет свои истоки великорусская нация, и с XIV в. с северо-запада Евразии начинается новое собирание всех евразийских земель. Беспрецедентное по компактности и широте распространение на шестой части света великорусской культуры и языка (от Финского залива и Приднестровья на западе до Тихого океана на востоке и до Среднеазиатских пустынь на юге) никак не может рассматриваться как простой результат односторонней этнической экспансии и насильственной ассимиляции. С чисто научной точки зрения не представляется обоснованной политическая концепция евразийской «федерации». В Европе и в мире немного найдется государств, где бы коренная «титульная» нация составляла более 80% населения (а на территории бывшей РСФСР – более 85%!). При этом для остальных 20% собственно евразийского населения русский язык фактически остаётся, несмотря на все преходящие политические перипетии, либо единственным, либо вторым родным языком. И если подавляющее большинство населения, предки которого уже несколько столетий говорят по-русски, отождествляет с Россией по сути все собственно евразийские земли, считая их «своими», «коренными» землями, то с этим не может не считаться историческая этнолингвистика, и наша цель – изучать и объяснять происхождение этого феномена. Мы не можем считать безоговорочно исконно русскими те земли, где с XIII–XIV в. формировался и развивался русский этнос (наряду с древними, реликтовыми этническими группами на этой же или смежной территории) – и в этом особенность русского этнического развития. Россией (Великороссией) в узком смысле являются все области, где ныне фактически русское население, независимо от антропологических черт или от того, кем были его физические предки в прошлом веке, составляет «Квалифицированное большинство» (не менее 2/3 всего местного населения); Россией в широком смысле являются все области, где русских большинство. Но и все остальные земли Евразии, как и христианские страны Переднего Востока, как и православные страны Юго-Восточной Европы, имеют собственно с Россией древние и глубокие этногенетические связи, которые подлежат пристальному научному изучению вне зависимости от преходящих политических веяний. Специальное исследовательское внимание, в частности, должно уделяться вопросам проникновения христианства (несторианского и православного) к монголам и тюркам, неисламским евразийским традициям тюркских народов (этнографии кряшенов и др.); проблемам православной традиции в Прибалтике (в том числе – этнографии сету); истории православного миссионерства в Заволжье, на Урале и в Сибири (Ильминский и др.). Начиная с летописной легенды о «призвании варяжских князей» из-за моря, в котором участвовали, согласно преданию, наряду с ильменскими словенами и кривичами, также чудь, меря и местные (новгородские) варяги (т. е. первая федерация?!!). «...Мы, евразийцы, выступаем как осознатели культурно-исторического своеобразия России. По-нашему, эта последняя не есть Европа с ее романогерманской цивилизацией, не есть она и Азия, быт и культура которой дали известные элементы в сокровищницу культуры русской; но есть как бы синтез, сопряжение этих двух культур в культуре третьей, которую мы и называем „евразийской“.