«Hie me haueр imaked heuy and slaw on godes weorkes рurh idelnesse» (Vices and Virtues: a Soul’s Confession of its Sins with Reason’s Description of the Virtues. P. 4).
«Юou art slogh yn Goddys seruyse». (Mannyng R. Handlyng synne. P. 156).
Синонимические связи лексемы sloth в проанализированном материале представлены главным образом такими существительными, как idleness (праздность), sleep (сон), dullness (уныние, безразличие, вялость), slowness (медлительность, леность), heaviness (уныние), despair (отчаяние), weariness (усталость, слабость), sorrow (уныние, мирская грусть). Некоторые из этих связей (despair, negligence, sorrow), как можно предположить, представляют собой результат функционирования изучаемой лексической единицы именно в религиозном дискурсе. Другие (sleep, heaviness, lethargy) получают здесь переосмысление, используются преимущественно в переносном смысле и описывают не физическое, а душевное состояние, которое может быть охарактеризовано как «сон души», ведущий ее к гибели и вечному наказанию.
«Ac рat he on slauюhe and on ydelnesse his lif ladde anon to his ande-daige, and рat he herfore wurрe fordemd into helle pine» (Vices and Virtues. P. 5).
«But it is euyl to ben ouercomen in юis temptacion, & юat schal not be but be oure owene necligence & slougte & fals likynge in synne» (The English works of Wyclif hitherto unprinted.
P. 200).
Среди синонимических связей, приобретенных лексемой sloth в религиозном дискурсе, стоит особо выделить синонимию существительного sloth с заимствованным из латыни существительным acedia (cр. англ. accidie, accyde, accidye). Латинское заимствование, также используемое для наименования греха лености, употреблялось в английских религиозных текстах в качестве семантического эквивалента существительного sloth. Ср. контексты, в которых одновременно функционируют оба существительных, уточняя и поясняя значение друг друга: «Et oюer / is enuie. юe юridde / wreюe. юe uerюe / sleauюe / юet me clepeю ine clergie: ассidye. юe vifte / icinge. in clergie / auarice. oюer couaytise юe zixte / glotounye» (Michel D. Ayenbite of Inwyt. P. 16).
«Hyt ys sloghness, and kalled ‘accyde
Fro Goddys seruyse so long юe hyde» (Mannyng R. Handlyng synne. P. 159).
Вместе с тем между двумя лексемами наблюдаются значительные функциональные различия, касающиеся частотности их употребления. В проанализированных нами религиозных текстах существительное sloth было зафиксировано около 400 раз, тогда как для существительного асedia
отмечено 80 словоупотреблений.
Одна из причин функциональной ограниченности существительного acedia заключается, по-видимому, в том, что эта лексема в изучаемую эпоху, как, впрочем, и в дальнейшем, была недостаточно ассимилирована английским языком.
На это, в частности, указывает отсутствие у нее каких-либо словообразовательных связей. Не вызывает, однако, сомнений тот факт, что тесное взаимодействие с лексемой acedia на уровне парадигматики и синтагматики, использование в сходных по содержанию и лексическому наполнению контекстах не могло не оказать своего влияния на семантическое развитие существительного sloth, которое получает способность, по крайней мере в определенных видах контекстов, передавать несвойственные ей в языке в целом значения уныние, отчаяние, печаль.
Примечательно, что в относящихся к тому времени английских переводах библейских текстов лексема sloth выступает в качестве эквивалента существительного tristitia, специализированного в значении отрицательного эмоционального состояния – печаль, грусть, скорбь. Ср.: «Beatus vir qui non est lapsus verbo ex ore suo, et non est stimulatus in tristitia delicti» (Ecclesiasticus. 14. 1). «Omnis plaga tristitia cordis est, et omnis malitia nequitia mulieris» (Ecclesiasticus. 25. 17)5. «Blisful the man, that is not sliden in wrd fro his mouth, and is not pricked in sorewi slouthe of gilte» (The Holy Bible, containing the Old and New Testaments, with the Apocryphal books. Ecclus. 14. 1. P. 149).
«Alle veniaunce is юe dreri slowюe of herte and eche malice the wickidnesseof a woman» (The Holy Bible, containing the Old and New Testaments, with the Apocryphal books. Ecclus. 25. 17. P. 171–172).
Преобразующее креативное влияние дискурса как «возможного, альтернативного мира» находит свое отчетливое выражение в антонимических связях, которые устанавливаются у лексемы sloth в религиозной сфере и которые заметно отличаются от изначально присущих ей. Если исконно ее антонимами являются, прежде всего, существительные haste (быстрота, поспешность), strength (сила), diligence (быстрота, усердие), то в религиозных текстах на передний план выходят существительные charity (любовь, милосердие), gladness (духовная радость), delight (духовная радость, воодушевление). Ср.: «She was so diligent with outen slouthe To serue and plese / euerich in that place That alle hir louen / that looken in hir face»
(Chaucer G. Canterbury tales. P. 146). «Here he spekis of temptfcioune of sleuth, that oft sithe takis him... swa that sum tyme he has nother delite to rede ne to pray» (Rolle R. The Psalter, or Psalms of David and certain canticles. P. 382).
Так, активное функционирование существительного sloth в текстах английского религиозного дискурса стало причиной специализации его значения, обусловило появление в его смысловой структуре ряда дополнительных, уточняющих сем. В результате исследуемая лексема начинает соотноситься в первую очередь не с различными физическими аспектами существования человека, а с его духовным, морально-нравственным состоянием и, в частности, с неисполнением им своего христианского долга. Семантическая специализация выражается также в приобретении словом sloth четко выраженной отрицательной моральноэтической коннотации, которая приходит на смену неспецифической негативно-оценочной окраске, свойственной лексеме на более ранних ступенях ее развития.
Важно подчеркнуть, что в исследуемый период лексема sloth могла реализовывать присущее ей специализированное значение и в других типах дискурса. Это было обусловлено, прежде всего, особой социальной значимостью типовых для лексемы в религиозной области контекстов употребления, направленных на формирование в средневековом обществе определенных моральноэтических норм и установок. Поэтому закономерно, что подобные контексты в виде инодискурсивных включений получили распространение и за пределами собственно религиозной сферы коммуникации.
В данной связи показательны, например, произведения Уильяма Ленгленда, Джеффри Чосера, Джона Гауэра, в которых широко представлена не только сама тема семи смертных грехов, но и традиционные языковые (в том числе и лексические) средства ее реализации.
«Slombrynge maketh a man be heuy and dul / in body and in soule.
And this synne comth of Slouthe» (Chaucer G.
Canterbury tales. P. 641).
«Ac whiche be юe braunches юat bryngeюmen sleuthe Ys, whanne a man mourneю nat for hus mysdedes Юe penaunce юat юe prest enioyneю parfourneю vuele Doю non almys-dedes and drat nat of synne» (Langland W. Piers the Plowman. P. 124). «Turnde to sleuthe& to prute & to lecherie To glotonie & heyemen muche to robberie» (The metrical chronicle of Robert of Gloucester. P. 524).
Подобные примеры позволяют также говорить о значительной степени проницаемости и подвижности границ между специализированным религиозным и общеупотребительным значением лексических единиц морально-этического плана в эпоху Средневековья, когда христианские темы и мотивы буквально пронизывали все общественно значимые коммуникативные сферы.
Кроме того, во многих случаях именно взаимодействие двух указанных типов значений определяло основное направление эволюции семантической структуры этих единиц, их положение в словарном составе языка. Свидетельством этому может служить и процесс дальнейшего исторического развития лексемы sloth, на который оказал влияние целый ряд факторов как лингвистического, так и экстралингвистического характера.
Отметим, в частности, что к концу средневекового периода (XV в.) религиозная трактовка греха лености претерпевает определенные изменения, становится более широкой: среди нравственных обязанностей христианина наряду с делами благочестия важное место начинает занимать производительный труд. Подобное представление получает теологическое обоснование, опирающиеся на тексты Священного Писания: «если, кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3:10). Вследствие этого грех лености распространяется уже не только на vita contemplativa и vita activa, но и на различные «труды человеческого служения», а к привычным добродетелям, противостоящим данному греху, таким, как «духовная радость» и «сила духа», добавляется обыкновенная мирская «деловитость»6.
В результате создавались предпосылки для сближения контекстов употребления существительного sloth в различных сферах коммуникации и формированию у него в качестве основного такого значения, как unwillingness, disinclination to work or exert oneself. Именно это значение и фиксируют у него толковые словари современного английского языка, сопровождая его, как правило, пометками типа lit., formal.
Указанные лексикографические источники свидетельствуют о том, что исследуемая лексема в ходе своего исторического развития утрачивает все другие значения, присущие ей на более ранних этапах функционирования в языке. Если некоторые из них (например, slowness, delay) и регистрируются в отдельных словарях, то лишь в качестве устаревших с пометкой obs. или now rare7.
Что касается специализированного религиозного значения лексемы sloth, которое восходит к эпохе Средневековья, то в дальнейшем оно закрепляется в ее смысловой структуре в качестве особого ассоциативного фона, который способен актуализироваться в соответствующем контекстном окружении. Как можно предположить, в первую очередь это относится к контекстам, связанным с темой семи смертных грехов, в пределах которой слово sloth служит подобным фоном. Об этом, в частности, говорят данные специальных (т. е. религиозных) словарей, в которых существительное
sloth в большинстве случаев приводится в рубрике Семь Сметных Грехов (Seven Deadly Sins) при перечислении последних8.
Рассматриваемый здесь фон помимо собственно религиозного имеет, несомненно, еще и культурно-историческое значение, что находит отражение в словарях культурологической направленности.
Так, например, в Longman Dictionary of English Language and Culture, наряду с обычным на современном этапе развития толкованием слова
sloth (unwillingness to work, laziness), дается и следующая информация: Sloth is one of the Seven Deadly Sins9. Подобные ассоциативные компоненты значения, хотя и носят потенциальной характер, тем не менее, по-видимому, оказали определенное влияние на место лексемы sloth в словарном составе английского языка и, в частности, на принадлежность к его книжному, официальному слою.
Необходимо, однако, добавить, что немаловажную роль в истории лексемы sloth играют и внутрисистемные факторы, прежде всего взаимодействие данной лексической единицы с другими существительными-синонимами. Среди них следует особо выделить существительное