Ранчин А. М.
Смысловую основу древнерусской словесности составляет Священное Писание; древнерусские тексты представляют собой развертывание библейских мотивов и образов-символов. По выражению Р. Пиккио, речения и символы, восходящие к Библии, выполняют в памятниках древнерусской словесности роль «тематических ключей», или «тематических нитей» (Picchio R. The Function of Biblical Thematic Clues in the Literary Code of SlaviaOrthodoxa // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1977. Vol. I. P. 1—33; русский перевод О. Беловой в кн.: Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 431—465). Естественно, такая соотнесенность с Библией должна быть особенно значимой в тех текстах, где религиозная семантика является безусловно доминантной. К числу таких текстов принадлежат жития святых.
Соотнесенность с библейскими образами-архетипами в агиографических произведениях часто выражена в форме цитат или аллюзий — как с указанием на источник, так и без такового. Однако помимо очевидного повторения и варьирования речений и символико-метафорических образов из Священного Писания в житиях встречаются и примеры менее явной соотнесенности с Библией; условно я называю их «неявной» символикой. Употребление кавычек, в которые заключено определение «неявная», объясняется тем, что «неявными», «скрытыми» эти символические смыслы представляются исследователю, носителю внешней точки зрения. Вместе с тем, с внутренней точки зрения, в восприятии древнерусских книжников и / или читателей такие смыслы могли быть бесспорными.
Обратимся к двум примерам из хорошо известных и достаточно подробно изученных древнерусских житий.
Первый текст — Житие Феодосия Печерского. Описывая уход Феодосия из материнского дома в Киев, Нестор, составитель Жития, упоминает о купеческом обозе, вслед за которым святой идет к стольному городу: «И се по приключаю Божию беша идуще путьмь те купьци на возехъ с бремены тяжькы. Уведевъ же я (их. — А. Р.) блаженыи, яко въ тъ же градъ идуть, прослави Бога. И идяшеть въ следъ ихъ издалеча, не являя ся имъ. <...> Единому Богу съблюдающю и» (Успенский сборник XII—XIII вв. Изд. подг. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. Под ред. С. И. Коткова. М., 1971. Далее Житие Феодосия цитируется по списку из этого сборника; номера страниц издания и колонок рукописи указываются в тексте, издание сокращенно обозначается: Усп. сб.). В. Н. Топоров так интерпретирует Несторово описание пути Феодосия в Киев: «Нестор описывает его трехнедельное путешествие достаточно кратко. Две особенности этого описания бросаются в глаза — ведóмость Феодосия Богом, охраняющим его, и исключительно экономно переданная атмосфера этого путешествия, сочетание конкретных деталей (тяжело груженные возы, ночное становище, юноша, боящийся, что его заметят и следующий за купцами поодаль, скрываясь от их взглядов), не допускающих сомнений в своей подлинности, с каким-то сверхреальным колоритом, почти мистериальным ожиданием предстоящего и переживанием совершающегося, легко восстанавливаемыми по скупой скорописи жития» (Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. Первый век христианства на Руси. М., 1995. C. 665).
Однако интерпретация выражения «бремены тяжькы» как предметного описания представляется небесспорной — прежде всего потому, что предметная детализация чужда агиографической поэтике. Возможное объяснение его семантики дает последующее известие Жития Феодосия Печерского, сообщающее о приходе святого в пещеру Антония: «Тъгда же бо слышавъ о блаженемь Антонии, живущиимь въ пещере, и, окрилатевъ умъмь, устрьми ся къ пещере» [Усп. сб.: 80 (31б)]. Метафора «окрилатевъ умъмь» построена на отождествлении святого как «земного ангела» («по истине земльныи ангелъ и небесныи человекъ» [Усп. сб.: 88 (36г—37а)] с крылатыми небесными силами.
Как указал А. А. Шахматов, выражение «окрилатеввъ умом» в Житии Феодосия восходит (так же, как и именование святого «земльныи ангелъ и небесныи человекъ») к переводному Житию Саввы Освященного, составленному Кириллом Скифопольским (Шахматов А. А. Несколько слов о Несторовом Житии Феодосия (1896) // Шахматов А. А. История русского летописания. СПб., 2003. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2. Раннее русское летописание XI — XII вв. С. 22, здесь же параллельные цитаты из двух житий). Функционально это скорее не цитата, но заимствование, утрачивающее обязательную связь с исходным контекстом. По мере возрастающей повторяемости такого рода заимствований в агиографии они, по-видимому, могут превращаться топос («общее место») т. н. «агиографического стиля», так как не воспринимаются как отсылка к первоначальному тексту-источнику: семантика этих выражений в главном тождественна в различных житиях, и именно потому соотнесенность с исходным текстом исчезает. Так произошло, например, с выражением-оксюмороном «земной ангел и небесный человек», которое встречается во многих древнерусских житиях. Очевидно, в качестве цитат в древнерусской книжности и, в частности, в агиографии, выступают реминисценции из Библии и из литургических текстов, отмеченные своим высоким ценностным статусом, хорошо известные (как предполагается, читателю) и потому сохраняющие связь с исконным контекстом; не случайно, цитаты из Священного Писания, как правило, сопровождаются указанием источника.
Заимствованный характер выражения «окрилатевъ умъмь» не препятствует тому, что в древнерусском житии оно приобретает дополнительные, контекстуально обусловленные оттенки значения: в Житии Саввы Освященного антитеза «устремление, полет святого, уподобленного птице — медленное движение обоза» отсутствовала (обстоятельства прихода Саввы в обитель Евфимия Великого непохожи на путешествие Феодосия в Киев). В Житии Саввы Освященного святой Савва, «окрилатевъ оумомь, пожада видети святого отьца <… и пришедъ <…> видевъ великаго отьца Евъфимия <…>». А в Житии Феодосия Печерского о святом сказано иначе: «окрилатевъ же оумъмь, оустремися къ пещере, и пришьдъ къ <…> Антонию, поклонися емоу <…>». Глагол «устремися», выбранный Нестором, может быть применен как к человеку, так и к птице, в нем присутствует значение быстрого движения, подобного полету. Глагол «пожада» из славянского перевода Жития Саввы Освященного такого оттенка значения лишен, он едва ли может быть применен к описанию человека. Для этого глагола характерны также библейские оттенки смысла, но иные: это ассоциации с серной, жаждущей воды. В церковнославянском тексте Псалтири (41: 1): «Имъ же образомъ желаетъ елень на источникы водныа, сице желаетъ душа моя к Тебе, Боже» (Библиа, сиречь книги Ветхаго и Новаго Завета по языку словенску. М., 1988. Л. 8 об. второй пагинации (репринт изд.: Острог, 1581)). В книге Песнь песней говорится: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (Песн. 8: 14). Согласно толкованию Филона Карпафийского, распространенному в древнерусской книжности, эти стихи Песни песней должно прочитывать так: «И по Бозе человекъ бегает греха борзотечением и съ изъвещением поучениемъ. <…> Бегаи убо от земных и мирьскых къ добродетельным мужем и от тех съставляем, причастникъ будеши Небесному Царствию о Христе Исусе, Господе нашемъ <…>» (Алексеев А. А. Песнь песней в древней славяно-русской письменности. СПб., 2002. С. 122).
Но также выражение «окрилатевъ умъмь» основано и на уподоблении человека птице, восходящем к сравнениям из Священного Писания. Уподобление бегства человека (души) от опасностей птице, летящей на гору, и птице, вырвавшейся из силков, встречается в Псалтири: «Како речете души моей: «превитаи по горамъ, яко птица»» (10: 1); «душа наша, яко птица, избавися от сети ловящыхъ» (123: 7, Библиа, сиречь Книги Ветхаго и Новаго Завета по языку словенску. Л. 2об (втор. паг.), 25об (втор. паг.). Близкий образ — в Книге Премудрости Соломона (6: 5). Правда, в первом из приведенных примеров говорится о бегстве нежеланном, но сходство в плане выражения этого фрагмента Псалтири и Жития Феодосия Печерского всё же несомненно. Нежеланное бегство, о котором упоминает десятый псалом, противопоставлено желанному и богоугодному удалению святого от мира. Между прочим, в Житии «печерский» локус маркирован как горный. В свете сопоставления со вторым библейским фрагментом бегство Феодосия предстает исходом, освобождением святого / души от тенет, сетей — соблазнов мира.
Еще одна библейская параллель к метафоре Жития Феодосия Печерского — речение Христа: «Възьрите на птиця небесьскыя, яко не сеють, ни жьнють, ни събирають въ житьницю, и Отець вашь небесьскыи питееть я» (Мф. 26, Архангельское Евангелие 1092 года. Исследования. Древнерусский текст. Словоуказатели / Изд. подг. Л. П. Жуковская, Т. Л. Миронова / Отв. ред. Т. Л. Миронова. М., 1997. С. 98 (л. 28об); далее при цитировании этого издания страницы издания и листы рукописи указываются в тексте, первая цифра обозначает страницу издания, вторая – лист рукописи).
Сопоставление человека с птицей характерно для многих памятников древнерусской книжности. В послании Олегу Черниговскому Владимир Мономах просит адресата отпустить к нему сноху, потерявшую мужа, Мономахова сына Изяслава: «А Бога деля пусти ю ко мне вборзе с первым сломь, да с нею кончавъ слезы, посажю на месте, и сядет акы горлица на сусе древе желеючи, а язъ утешюся о Бозе» (Повесть временных лет / Подг. текста, перевод, статьи и комментарии Д. С. Лихачева / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1995. [Серия «Литературные памятники»]. С. 106). Наиболее близкая библейская параллель — Пс. 101: 8 Мономахово сравнение, вероятно, навеяно известие Шестоднева Иоанаа экзарха Болгарского о горлице, которая по смерти «подружия»-голубя хранит ему верность; горлица ставится в пример женам (Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского: Ранняя русская редакция / Изд. подг. Г. С. Баранкова. М., 1998. С. 431, л. 187б). Другой вероятный источник (текстуально более близкий) — Физиолог, в тексте которого говорится, что овдовевшая горлица «сядет на усохле древе, плачющись подруга своего» (Памятники литературы Древней Руси: XIII век. М., 1981. С. 478; эта параллель отмечалась и прежде; ср., например: «Некоторые статьи “Физиолога” были известны на Руси издавна, очевидно, по переводному “Шестодневу” <…>. У Владимира Мономаха <…> встречается образ горлицы, навеянный “Физиологом”». — Белоброва О. А. Комментарии // Там же. С. 613). Уподобление добрых начал человеческой души свойствам птиц, проявляющимся в их поведении, занимает в Шестодневе пространный фрагмент (Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского. С. 426—431, л. 185а—187б).