«1. Милость и суд воспою (здесь и далее курсив автора. — О. Н.) тебе, Господи (Пс<алтырь>)» (с. 76). «Я, — пишет он, — подлежащее (которое подразумевается. — О. Н.), прочее сказуемое» (там же).
«Все полководцы утверждают,
Что хитростью подчас и силу побеждают;
А это точно так. Хем<ницер>» (с. 77). В этом фрагменте автор так распределяет рлли между главными членами предложения: «Все полководцы, — говорит он, — подлежащее, утверждают, что <—> сказ<уемое>». О второй строке стиха: «Все или многие <—> подлеж<ащее>». Хитростью подчас силу побеждают <—> сказ<уемое>». О третьей: «Это <—> подлеж<ащее>. Есть точно так: сказ<уемое>».
Во многом интересны рассуждения И. Ф. Тимковского, касающиеся «порядка слов и звуков в выражениях» (глава VII). Основное правило, по его мнению, состоит в следующем: «Слова должны быть поставляемы в таком порядке, чтоб мысли ясно и точно другим сообщались» (с. 37). Он различает два способа построения порядка слов: «произвольный» и «риторский, или стихотворческий» (там же). Опять логическая оценка сопровождается грамматическими «догадками» автора. Он поясняет: «Необходимость требует: 1) чтобы в начале известно было подлежащее, для ясности сказуемого, потом состояние или действие подлежащего, глаголом означаемое, и потом предметы действия <…>.
Произволение переменяет порядок 1) иногда без всякой надобности по собственному благоугождению, 2) для стройнейшего соотношения частей и удобнейшего сообщения силы выражений, 3) для лучшего выговора и пристойнейшего звука. Сия свобода российского языка есть весьма важное преимущество его в силе и звуках и великую пользу, подобно древним языкам, доставляет в витийстве и поэзии. Впрочем, — заключает И. Ф. Тимковский, — она по всей возможности должна соображаться с порядком необходимым» (с. 38—39).
Один из исследователей отечественного языкознания, проф. С. К. Булич, создавший фундаментальный труд по историографии лингвистики, до сих пор не утративший своего значения, довольно скептически и, как нам кажется, не совсем справедливо оценивает заслуги И. Ф. Тимковского в грамматической части, хотя и признает, что в начале XIX века «попытка основать изложение русской грамматики на данных всеобщей грамматики <…> была у нас новостью <…>»[xi]. Далее он же пишет, что «книга эта в общем имеет странный характер, представляя собой род неудобочитаемого конспекта или подробной программы предлагаемого автором “опытного способа к философическому познанию” русского языка» (там же, с. 559). С. К. Булич полагает, что учебник И. Ф. Тимковского имел «мало связи со всеобщей и философской грамматикой <…>. В конспекте этом только намечались известные определенные грамматические схемы, на которые обращал внимание, вероятно, сам автор при разборе образцов языка на своих чтениях в Харьковском университете. <…> Таким образом, по отношению к общему языкознанию книга Тимковского не представляет интереса, несмотря на эпитет «философический», помещенный в заглавие ее» (с. 561).
То же выразил и М. Г. Булахов, полагаясь на мнение своего предшественника: «Несмотря на многообещающее[xii] название книги, автору не удалось представить грамматический строй русского языка в строгой системе и последовательном изложении. Большая часть фактов осталась без глубокого лингвистического анализа»[xiii]. Более объективно выглядит оценка В. В. Виноградова: «Книга проф. И. Тимковского привлекала внимание к фактам языка, к речевому опыту. Она содержала не только сведения по логической грамматике, но и свежий материал по русскому языку» (Виноградов В. В. Из истории изучения русского синтаксиса… С. 128—129). Очевидно, В. В. Виноградов имел в виду не только разнообразные, удачно подобранные примеры, но и структуру книги, по-новому представившую сам предмет русского языка, где теория и история являются звеньями общей цепи «лингвистического организма». Последняя как раз только в начале XIX столетия получила импульс в своем развитии.
Поэтому на фоне интереса к «всеобщей грамматике» весьма оригинальны и познавательны рассуждения И. Ф. Тимковского в другой области. Ученый одним из первых говорит об этапах развития русского языка, его «древностях» и связи с другими языками, опираясь при этом уже не на западную традицию, а на те еще малочисленные попытки научного изучения проблемы, которые под влиянием Н. М. Карамзина, А. С. Шишкова и позднее А. Х. Востокова обретут целенаправленное русло. Этому посвящена отдельная глава (VIII) «Опытного способа…», разнящаяся с тем, что представлено в других книгах. И хотя рассуждения И. Ф. Тимковского очень отрывочны, и их нельзя назвать состоятельными (с точки зрения современной науки), все же они содержат начатки сравнительно-исторического изучения отечественного языка и весьма оригинальны по форме, потому и заслуживают нашего внимания. «Язык, — пишет он, — есть одно из племенных отличий всякого народа. В свойстве и переменах того и другого действующие причины так совокупны, что история народа содержит в себе и историю языка его» (с. 43). Вот как определяет ученый место родного языка в кругу других: «В глубочайшей древности языка славенского обретается некоторое сходство его с ученым, народу неведомым языком в Индии, самскрет, или самскрыт, которым одни брамины говорят и пишут. Большее сходство явствует с кельтским, а потому и с языками ближайших народов кельтского поколения. Судя же по произведению славян, как и однородных им венетов, или вендов, от сарматов, или савро-мидов, корнем языка их мидский принимаем» (там же). Можно согласиться с мнением Ф. М. Березина, что «автор впервые русском языкознании говорит о тесной связи истории языка и истории народа»[xiv]. Обоснованно выглядят (теперь уже с точки зрения современных этимологических исследований) взгляды И. Ф. Тимковского и на родство славянского языка с санскритом и кельтскими языками, на различие русского и старославянского языков и др.
Существенным представляется схема эволюции письменно-литературного языка, в которой И. Ф. Тимковский выделяет пять периодов (заметим, что это одна из первых научных классификаций исторического развития русского языка по его памятникам):
«а. К первому (здесь и далее подчеркнуто нами.— О. Н.) относятся начальные переводы книг церковных и составляют древнейшие памятники в словесности. <…> Правда, первые оных книг переводы не таковы были, как теперь их имеем, но по векам несколько переменены в словах, как то судить можем и по дошедшим до нас старинных тех книг рукописям и печатным изданиям. Приметны вышедшие в них при самом переводе многие выражения по свойству восточных и греческого языков. <…>
б. Ко второму 1) Русская правда <…>. 2) Повести временных лет <…>. 3) Слово о полку Игореве <…>. 4) Поучение, или духовная, Владимира Мономаха детям своим.
в. К третьему 1) продолжатели Несторовой летописи <…> Симон Суздальский, Иоанн Новгородский и другие, полагаемые в XIII и трех следующих веках. 2) Договорные и другие грамоты князей с XIII века <…>. 3) Судебник царя Ивана Васильевича. 4) Уложение царя Алексия Михайловича. 5) Приказные и другие сочинения тех времен.
г. Четвертый период составляют последняя половина XVII века и начало XVIII. Сюда принадлежат: 1) Уставы, указы и слог судебных дел. 2) Разные богословские, философские, риторские и пиитические сочинения духовных, как то особенно Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича. <…> 4) Другие к наукам относящиеся сочинения и переводы. 5) Избранные исторические и другие народные песни того времени.
д) Пятый период поставляет Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова основателями нынешнего чистого слога, филологией и критикою обработанного» (с.48—49).
И. Ф. Тимковский подмечает и такие свойства родного («славенского») языка, как незамкнутость, открытость, способствовавшие его распространению на большой территории. «Рассуждая все изменения российского языка по месту и времени, видим, — пишет ученый, — что он при всех приращениях и изворотах не только удержал силу славенского (языка. — О. Н.) в существе и высшем употреблении своем; но и тем племенам в сем виде сообщился, которые с славянами смешались» (с. 50). Автор подчеркивает и тот факт, что языки «славенский» и русский суть одного происхождения, но, «кроме введения чужих слов», имеют ряд существенных отличий друг от друга:
«а. В выговоре букв, а паче гласных, и в ударении.
б. В прибавке или выпущении некоторых букв и слогов и в грамматических переменах слов; <…> Наприм<ер>: град, город; древа, древеса, дерева, деревья; нощию, ночью; князи, князья; врази, враги; чту, читаю <…> (здесь и далее курсив наш. — О. Н.).
в. В произведении, сложении и значении слов. Многие слова прежние оставлены, новые окончания в словопроизведении приняты, иных слов значение переменилось.
г. В словосопряжении и управлении, напр<имер>: солнце сияет свет мой; радоватися о Господе; идущим им, очистишася; оже ся буду где описал.
д. В слоге. Речь возвышенная, а наипаче письменный высокий слог придерживаются более слов, словопроизведения, словосопряжения и выговора славенского, не удаляясь впрочем к обветшалому употреблению. Речь и письмо простые следуют общенародному изяществу своего времени» (там же).