Л. П. Дронова
Как есть люди необычной судьбы, так есть и слова необычной судьбы, путь которых отмечает взлеты и прозрения целых народов. И поэтому история таких слов, как добро, благо, зло, всегда притягательна как возможность понять, когда и как появилась значимость и глубина таящихся за ними смыслов.
Интересна в этом отношении история слова благой. В русском языке известна большая группа слов с корнем благ-/блаж-. В литературном русском языке само прилагательное благой в значении ‘хороший, добрый’ является устаревшим, известно существительное благо ‘благополучие, счастье, добро’, но чаще всего благо- является первой частью сложных слов со значением ‘хорошо, добро’ (благоволить, благодарить, благоустроенный, благоразумный, благополучие и т. п.). С корнем блаж- употребительны в литературном языке блаженный ‘в высшей степени счастливый’ (блаженно, блаженство, блаженствовать), разг. ‘глуповатый, чудаковатый’ (блаженненький; первонач. ‘юродивый’), блажь ‘нелепая причуда, прихоть, дурь’, в просторечии — блажить ‘поступать своенравно, сумасбродно; дурить’ (блажной) [МАС, I, 96]. В диалектных вариантах русского языка иная картина: благой — реже ‘хороший, добрый’, чаще — ‘глупый’, ‘взбалмошный’, ‘капризный’, ‘злой’ и ‘плохой’, благо ‘хорошо’ и ‘плохо’, благо (сущ.) ‘добро’ и ‘все плохое, злое’ [СРНГ, II, 305—306].
Наличие не только разнообразных, но и противоположных значений у слов на благ-, блаж- давно привлекало внимание исследователей (Б. А. Ларин, В. Н. Прохорова, О. И. Смирнова, О. Г. Порохова и др.). Было замечено, что производные от этих корней в «положительных» значениях имели широкое употребление в книжных памятниках начиная с древнейших из них (Остромирово евангелие и др.) и, часто являясь терминами новой на Руси христианской религии, «переводились» на древнерусский. Так, например, русским соответствием церковно-славянскому благо осознавалось слово добро (как отмечал Ф. П. Филин, слово добро употреблялось вместо благо в поздних списках Лаврентьевской летописи, где церковно-славянские слова обычно заменяются словами русской народной речи [Филин, 1949, 26]).
Другим русским соответствием славянским словам на благ- были слова с восточно-славянской огласовкой корня болог-, ср. как первую часть сложных слов в Русской Правде в списках XIV—XV вв. (Въ бологодъть ‘бесплатно, безвозмездно’, бологодъяти = благодъяти), существительное болого встречается в тексте Слова о полку Игореве (= благо: …а древо не бологомъ листвие срони), в Новгородской берестяной грамоте конца XIII — нач. XIV в. (Моги же водати от тога ти нама хоче болого), в старорусских текстах — наречие болозъ ‘хорошо’ [Словарь XI—XVII вв., I, 282; Арциховский, Борковский, 1963, 50]. При этом восточно-славянские варианты с полногласием единичны в древнерусских памятниках, исчезают они, видимо, довольно рано, почти не сохранившись в современных восточно-славянских языках: как след этого полногласного варианта — некоторые диалектные формы русского языка (пск. бологуй ‘старый, больной’, брянск. бологуе сущ. ‘добро, хорошее’, тверск. Бологое — название города; сев. и вост. (Даль) болозе ‘благо’, ‘хорошо’, ‘гораздо’, ‘ладно’, ‘хорошо, что’, ‘спасибо, что’), укр. диал. не-з-болуга ‘не с добра’, блр. балазе ‘хорошо’ [Журавлев, 1992, 80; ЕСУМ, I, 203; Гiстарычны слоўнiк, I, 48]. О. И. Смирнова, детально разбиравшая употребления слов на благ- в древнерусской письменности, отметила, что благ- в южно-славянской огласовке становится в древнерусском языке единственной формой этого слова и употребляется в письменности и вне религиозных контекстов, в памятниках разных жанров [Смирнова, 1966, 57—58].
Наличие у производных благ-, блаж- противоположных значений не имеет однозначного истолкования. Составители словаря русского языка XI—XVII вв. решили проблему в пользу энантиосемии [см.: Словарь XI—XVII вв., I, 191]: для благий (-ой) определяются значения: 1) ‘добрый, хороший’ с вариантом ‘благоприятный, удобный’; 2) ‘приятный, красивый, прекрасный’ и 3) ‘злой, свирепый’ с вариантом ‘плохой, негодный’. Традиция представления данного слова как энантиосемичного идет еще от В. И. Даля («Благiй или благой выражает два противоположных качества…» [Даль, I, 222]). Д. Зеленин и В. Хаверс полагали, что отицательные значения возникли в результате описательного табуистического употребления [Зеленин, 1930, II, 155; Havers, 1946, 133]. А. Г. Преображенский также говорит об энантиосемии как результате эвфемизации, но сравнивает слово благой в значениях ‘добрый, хороший’ и ‘глупый, дурак’ [Преображенский, I, 24]). Тождество слова благой в первом и втором значении предполагают М. Фасмер и О. Н. Трубачев (ср. О. Н. Трубачев: «…все-таки не кажется необходимым полное этимологическое разграничение слов благой (рус. диал.) ‘плохой, безумный, неразумный’ и благой ‘добрый’»), подобная точка зрения представлена в историко-этимологическом словаре П. Я. Черных, где благой ‘плохой, дурной’ помечено как «устар.» и «обл.» к благой — устар. ‘хороший’ [Фасмер, I, 171; Трубачев, 1970, 374; Черных, I, 92; Этымалагiчны слоўнiк, 355—356].
Некоторые не менее авторитетные этимологи считают, что это гетерогенные образования. Ф. Миклошич, Э. Бернекер и Ю. Покорный сопоставляют рус. благой ‘плохой’ как продолжение праслав. *blag- ‘плохой, слабый’ с лат. flaccus ‘вялый, слабый’, греч. β λ á ξ ‘вялый, расслабленный’, полагая их производными от и.-е.*bh(e)lg-, а благой ‘добрый, хороший’ как продолжение слав. *bolgъ ставится в иной ряд индоевропейских соответствий от и.-е. *bhel(e)g- (о них ниже) [Miklosich, 1886, 13, 17; Berneker, I, 58; Machek, 33; Pokorny, I, 124]. Э. Френкель также исходит из основы *blag-, сравнивая рус. благой ‘плохой’ со ст.-литов. blagnas ‘негодный, злой, плохой’, blagniškai ‘ungeeignet’, blãgnytis ‘трезветь (о чел.), проясняться (о погоде)’ и отделяя их от благой ‘хороший’ («Russ. blagoj etc. haben daher nichts gemeinsam mit abg. blag gut…»; литов. blõgas ‘плохой, слабый’, лтш. blgs ‘слабый, плохой, злой’ < слав.) [Fraenkel, 45—46]. Эта версия пока не опровергнута [см.: Аникин, 1998, 55], хотя В. Шмальштиг в рецензии на словарь Э. Френкеля предлагал расценивать этот случай как славянское заимствование в литовском [см.: Schmalstieg, 1956, 333—334]. Осторожно оценивает ситуацию в словаре балто-славянских схождений А. Е. Аникин, приводя раздельно *bolgъ ‘добрый, хороший’ и *bolgъ ‘плохой, недобрый, скверный’ и делая вывод о проблематичности реконструкции и этимологии *bolgъ ‘плохой’ [Аникин, 1998, 55]. И действительно, нельзя не согласиться с этим выводом: ведь и в том и в другом случае (лексическая ли это омонимия или этимологическая) остается сложным вопрос соотнесения временных и пространственных характеристик этого лексического явления при отсутствии надежных внешних схождений для предполагаемой Э. Френкелем балто-славянской изоглоссы и др.
Очевидно, что столь широкий диапазон решений вопроса о семантической структуре слова благой есть следствие неясности происхожденияе и этимологических связей и слав. *bolgъ ‘добрый, хороший’ [ЭССЯ, 2, 172—174]: «праслав. *bolgо имеет вид архаического слова, однако его происхождение и этимологические связи с точностью не установлены»; о разных этимологиях благой [ESJSSl, 2, 65]). Обычно слав. *bolgъ сравнивают с авест. br ayeiti ‘приветствует, воздает почести’, brg- ‘ритуал, обычай’, др.-инд. b?has-páti- ‘господин молитвы’ и т. п. (при этом недоказанным с точки зрения формы остается историческое тождество индо-иран. - r- < и.-е. - l- [Berneker, I, 69; Machek, 33; Фасмер, I, 188; ЭССЯ, 2, 173]). С тем же пластом иранской лексики сравнивает слав. *blagъ А. А. Зализняк, определяя это как собственно славяно-иранские схождения, это мнение поддержано в работе Д. И. Эдельман по истории славяно-иранских отношений [Зализняк, 1962, 34—36; Эдельман, 2002, 168]. Другой вариант — сопоставление с продолжениями и.-е. основы *bhelg- ‘блестеть, сверкать’ (др.-инд. bhбrga- ‘блеск’, литов. bálganas ‘беловатый, белесый’, тох. А, В pälk- ‘светить, гореть’, лат. fulgor, flagro ‘горю, пылаю’) [Фасмер, I, 188; Pok, I, 124; Черных, I, 92; Аникин, 1998, 55]. В «Этимологическом словаре славянских языков» допускается как формально правдоподобное также сближение *bol-g-o- и *bolьjь (ср. рус. более, больше), отклоняемое М. Фасмером по фонетическим соображениям [ЭССЯ, 2, 173; Фасмер, I, 188].
Как видим, все три предлагаемых решения оказываются на уровне «корневой этимологии», поддержкой для них является то, что они либо опираются на известную культурную модель, в которой ‘свет, светлый’ соотносится с полюсом положительной оценки, а соответственно ‘тьма, темный’ — с отрицательной, параметр большой величины (‘больше’) также может быть мотивирующим признаком общей положительной оценки (ср. вяче-, вели-, боле- как первая часть композитов), либо исходят из (как возможного) семантического развития ‘добро, благо’ < *‘то, что почитаемо’.
Многое в этимологии слов на благ-, блаж- касается особенностей развития их значений, весьма важным является выяснение исторических условий и времени, когда происходили изменения этих значений, хронологическое соотношение отдельных этапов этого процесса. Так, анализом особенностей употребления слов на благ- в древнерусской письменности и привлечением данных диалектной русской лексики О. И. Смирнова в статье «Один случай энантиосемии» подтверждает выдвигавшееся ранее предположение, что благой ‘плохой’ произошло путем переосмысления слова благой в значениях ‘своенравный, злой’ (которые образовались от благой ‘святой, юродивый’) [Смирнова, 1966, 56—67]. Этот вывод был скорректирован О. Г. Пороховой на основании соотнесения типов семантических изменений в словах на благ-, блаж- с ареалом распространения этих слов в «положительных» и «отрицательных» значениях, установления относительной хронологии рассмотренных семантических процессов. Результатом этого уточнения стало утверждение, что семантическое изменение ‘святой, юродивый’ > ‘глуповатый’ было исходным не для всех слов на благ-, блаж- в отрицательных значениях [см.: Порохова, 1968, 186—187]. Вследствие этого семантического изменения у слов блаженный, благой появились значения ‘глупый’, ‘бешеный’, ‘злой’, ‘своенравный’ и т. п. как выражение отрицательной характеристики умственных способностей и свойств характера. Другое дело, например, глагол блажить в значении ‘говорить вздор’ из словаря-дневника Ричарда Джемса, в значении которого «проявилось ироническое или скептическое отношение к содержанию церковно-славянского слова» [Ларин, 1959, 255]. Таким образом, значение ‘говорить вздор’ явилось результатом иронического переосмысления непосредственно старославянского слова блажити ‘восхвалять’, а не следствием влияния блажить ‘сходить с ума’, ‘иметь беспокойный характер’ (от блаженный, благой ‘глупый’, ‘взбалмошный’).