Эти тайные речевые употребления может разделить каждый, значит, они создают социальные связи. Тайный язык - это "национальная самозащита против промывания мозгов со стороны пропаганды", он помогает превозмочь страх, сохранить национальную идентичность и внутреннюю свободу. Принцип таков: в Польше сложилось антиобщество как сознательная альтернатива тому обществу, которое навязывается населению. Это антиобщество производит антиязык, который является "родным языком для подавляющего большинства населения", даже если он не отражён в словарях. Этот тайный язык, "отражающий ценности отбщества", направлен против номенклатуры, которая сама по себе есть что-то вроде антиобщества.
Антиязык касается не только лексики и терминологии, но также проявляется в согласовании и изменении флексий: некоторые несклоняемые сиглы или акронимы склоняются в антиязыке, другие изменяют род. Также наблюдается сатирическое использование русских слов, изменённых на польский манер: польское слово humanizm издевательски превращается в gumanizm, произносимый с русской фонетикой, в выражении "socjalistyczny gumanizm", чтобы показать, что речь идёт лишь о пародии на гуманизм. Аналогично, русское слово nachal'stvo ("шефы", "управляющие") используется в антиязыке в ополяченной форме naczalstwo, чтобы обозначить управление предприятием, с сильной коннотацией деспотизма. "Пуристы" протестуют против опасности вторжения русизмов в польский язык, но А. Вежбицка не видит никакого риска: напротив, это противоядие от русификации и советизации, которая поощрялась режимом, эффективный механизм самозащиты.
Задача данной статьи - изучить антитоталитарный язык через разговорные наименования польской политической полиции со времён установления коммунистической власти. Пример: UB (Urzad Bezpieczenstwa Publicznego, "Комитет общественной безопасности", польский аналог советского КГБ). А. Вежбицка начинает лингвистическую работу над эволюцией образа политической полиции, изучая элементы, отражающие изменения политической ситуации и изменения народного отношения. Таким образом, она предлагает семантический метаязык, одновременно "независимый от языка" и основанный на естественном языке. Через парафразы слов, выражений, конструкций на интуитивно понятном метаязыке и в "простых терминах" станет возможным провести точно сравнение сходств и различий между различными понятиями.
Этот метаязык, бесконечно более обеднённый, чем basic English Огдена, состоит из пятнадцати "семантических примитивов", элементарных концептуальных блоков, которые сами не получают определения, и в терминах которых можно определить все другие слова или конструкции. В него входят: "я, вы, кто-то, что-то, это, хотеть, думать (о), говорить, воображать, знать, место, мир, становиться, плохой, хороший". В данном случае, добавляется базовая (= не определяемая) семантическая единица: "институт".
Возьмём пример UB, "акронима, который приобрёл столько негативных коннотаций" (ср. Gestapo), который никогда не использовался в официальном языке (где говорится Bezpieczenstwo, "Безопасность", или organy), как будто бы официальный язык не осмеливался использовать это слово перед народом". "Семантическое разложение", которое предлагает А. Вежбицка, даёт следующие результаты:
- институт Х и люди, которые в него входят
- я думаю о нём что-то плохое
- я думаю о нём как:
- а) он делает плохие вещи людям
- б) он не хочет, чтобы люди знали, что он делает
- в) он может сделать плохие вещи кому угодно
- я знаю, что другие люди думают о нём то же самое
- я ощущаю что-то плохое, думая о нём
- я знаю, что другие люди ощущают то же самое
- я знаю, что не нужно ничего о нём говорить.
Термин UB - это явно слово антиязыка, поскольку оно никогда не употребляется в официальном языке. В этом последнем прибегают либо к пассивным или безличным конструкциям: "операция проводится против...", либо к описательным выражениям, как apparat bezpieczenstwa ("аппарат безопасности"). UB стало настоящим словом, произносимым как "ube", среднего рода, в то время как заглавное слово синтагмы (urzad) - мужского рода.
По той же схеме, слово ubowcy (члены UB) будет раскладываться так:
- люди, которые принадлежат институту Х
- я думаю про них:
- а) они хотят делать одно и то же вместе
- б) они делают людям плохие вещи
- в) они могут сделать плохие вещи кому угодно
- я знаю, что другие люди думают про них то же самое
- я ощущаю что-то плохое, думая о них
- я знаю, что другие люди думают то же самое.
A. Вежбицка подчёркивает, что такие слова как ubowcy, ubowski (прилагательные) не зарегистрированы в словарях, "типичный пример того, как при тоталитарном режиме работает лексикография".
Большое внимание уделяется морфологической деривации: слово bezpieka, "полусознательное искажение bezpieczenstwo", имеет тот же суффикс, что и слово klika, banda, который означает "люди, которые хотят делать что-то плохое вместе", и который в то же время является увеличительным, что включается в "семантическую формулу": "большая вещь, которая делает плохие вещи и хочет делать плохие вещи".
Статья стремится показать "социальную связь", которая основывается на этом антиязыке: что делают люди, когда используют такие производные формы, как ubek или ubal (образованные от UB), чтобы вложить в эти слова те же "прагматические значения", что и другие люди? Как люди могут уверенно использовать новые слова, как esbecja, ubecja, не сомневаясь, что будут поняты так, как они этого хотели? Ответ в том, что "прагматическое значение" легко расшифровать благодаря суффиксальному словообразованию. Если новые слова, как ubecja, могут очень быстро "прижиться" и начать использоваться в сходных контекстах, то это потому, что их прагматический смысл немедленно определяется (на подсознательном уровне) благодаря формальным и семантическим связям, которые связывают их с другими словами.
Итак, задача лингвиста - сформулировать эти связи на сознательном уровне, сделать их очевидными. Исходя из положения о том, что "язык - это зеркало истории", А. Вежбицка может таким образом показать, что народное отношение к политической полиции глубоко изменилось в период между террором при Беруте и активным сопротивлением при Ярузельском.
Это изменение может быть измерено благодаря сведению терминов антиязыка к семантическим примитивам, позволяющим проводить сравнение.
Другой способ добиваться чистоты своего языка находим в издании Prestavba hospodarského mechanismu ("Перестройка экономических механизмов"), очень официальном тексте издательства Prace (Труд), вышедшем в Праге в 1987 году. Книга подаётся как словарь базовых понятий социалистической экономики в том виде, в котором она осуществляется в данный момент в Чехословакии. Это алфавитное представление правильной интерпретации слов собственного языка, задающее конкретные рамки, в которых то или иное слово должно быть понято и использовано. Такое внимание, уделяемое семантической точности словоупотребления, косвенно указывает на то, что вероятно могли быть и другие способы интерпретировать эти понятия, отсюда и необходимость перевода на правильный язык.
В целом объясняемые слова принадлежат области экономики; так, слово chozrascot, фонетическая транскрипция русского слова хозрасчёт, обозначающего бухгалтерскую автономию предприятий, или vedeckotechnicka revoluce, "научно-техническая революция", калька с русского. Но другие понятия вводятся в более широкий контекст, например, "информирование трудящихся: неотъемлемая часть демократического стиля управления"; "уровень жизни: /... / содержание этого понятия сейчас относительно стабилизировалось"; "догматизм: см. ревизионизм"; "информация: правильный субъективный образ объективного мира".
4. Деревянный язык - это язык, который мы производим
Случается, что авторы официального дискурса металингвистически осознают свой собственный текст и что власть задаётся вопросами по поводу своей языковой практики. Но в таком случае рефлексия направлена скорей на те языковые формы, которые служат препятствием для получения сообщения и его эффективности, а не на сам "язык" как таковой. Так происходит в книге Povejmo naravnost!: Jezikovni odsevi birokratskih odkIonov v samoupravni druzbi in jezik mnoznicnih obcil (Давайте говорить прямо! языковые отражения бюрократических отклонений в обществе самоуправления и в языке средств массовой информации), опубликованной в Любляне в 1985 году. Это текст конференции, организованной рабочей группой по языку средств массовой информации ("словенский язык в его общественном употреблении"), в рамках Союза синдикатов Словении. Конференция принимает исходную посылку: социализм самоуправления основывается на "языковом соглашении". Вот почему "непонятно, как за 30 лет усилий по развитию самоуправления мы дошли до того, что язык, используемый органами и представителями общества самоуправления, совершенно запутан и остаётся серьёзным препятствием для коммуникации" (с. 7).
Эта работа задумана не только как "борьба против индивидуальных языковых слабостей", но также и как "подготовка к выявлению и ликвидации социальных отношений, которые эти языковые слабости производят или позволяют" (с. 5). Речь идёт о том, чтобы бороться не только против английского и сербохорватского влияния на словенский язык, но ещё и против его "бюрократизации". "Язык бюрократии" самоуправления очень далёк от альтернативного языка, который здесь получает название "повседневный язык" (vsakdanji jezik). Часть работ, представленных в этой книге, пытается численно представить этот разрыв при помощи статистических методов, сравнивая научно-технические и бюрократические тексты и газетные статьи о политической жизни. Осуществляется подсчёт слов, чтобы высчитать процент абстрактных существительных, пассивных и безличных конструкций, определить синтаксическую сложность предложений, и т.д. Одна из характеристик бюрократического языка - это злоупотребление безличными оборотами: вместо того, чтобы сказать "я объявляю приговор обвиняемому", скорее скажут "обвиняемому объявляется приговор" (с. 9). В бюрократическом языке, автор текста "пытается нейтрализовать свою причастность, чтобы перевести возможный конфликт на абстрактный уровень" (там же). Отмечаются другие характерные черты: обилие аналитических сказуемых (imeti mocan vpliv, "осуществлять сильное влияние" вместо mocno vplivati "сильно влиять"), использование эвфемизмов (negativni financni saldo, "негативное финансовое сольдо" вместо izguba, "убытки").