У.П. Стрижак
В работе рассматривается, как сопоставление разных языковых картин мира выявляет проблемные точки в процессе обучения иностранным языкам на примере русского и японского языков. Также обосновывается положение, что понимание особенностей мировосприятия и принципов грамматической и лексической категоризации окружающей действительности будет способствовать формированию у обучающихся способности понимать особенности изучаемого иностранного языка на структурном уровне.
Изучение такого явления, как языковая картина мира, актуально для лингвистики и для лингводидактики. По мнению Л.В. Щербы, «практический интерес к методике у лингвиста-теоретика бывает вполне вознаграждён, так как зачастую наталкивает его на такие мысли, которые иначе могли бы и не зародиться. Надо всячески подчеркнуть справедливость и обратного: развитая лингвистическая теория. открывает им (практикам-методистам. — У.С.) новые горизонты» [11: c. 13]. Л.В. Щерба утверждает, что «в науке о языке мы рассматриваем вопрос о том, как происходят языковые явления и каковы действующие при этом факторы. В методике, опираясь на это знание, мы рассматриваем вопросы о том, что надо сделать, чтобы вызвать к жизни потребные нам языковые явления» [11: с. 12].
В свете вышеизложенного попробуем взглянуть на методику преподавания иностранного, в частности японского, языка с точки зрения лингвистики. Действительно, лексические, синтаксические, морфологические и другие особенности языка несут в себе информацию о специфике национальной ментальности, и понимание этих особенностей необходимо для эффективного овладения иностранным языком. В данной работе хотелось бы рассмотреть проблему сравнения различных языковых картин мира с точки зрения процесса обучения иностранному языку.
Вопрос о необходимости сопоставления разных языковых картин мира занимал многих исследователей. Так, у В. Гумбольдта мы находим мысль о том, что, сопоставляя различные языковые картины мира, мы обнаруживаем конфликты языков и культур, а «языки в отчётливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия» [5: с. 34; пер. с нем. О.А. Гулыга]. Т.М. Гуревич указывает на то, что необходимо сравнивать языковые картины мира изучаемых языков, при этом необходимо искать не только различия, чем часто предпочитают ограничиваться исследователи, но и общие черты, понимание которых может упростить изучение иностранного языка и повысить эффективность коммуникации [6: с. 36-37]. Согласно
С.Г. Тер-Минасовой, при сопоставлении языковых картин мира мы высвечиваем проблемные точки в обучении активным навыкам пользования языком, так как «проблемы лексической сочетаемости слов в речи и соответственно лексикографии, коммуникативного синтаксиса и многие другие <...> становятся очевидными лишь с уровня двух и более языков» [9: с. 42].
Действительно, положение о том, что при формировании межкультурной компетенции, приобщении к иной культуре в процессе изучения иностранного языка необходимо учить видеть сходства и различия между разными лингвокультурными пластами, не вызывает сомнений. Актуальным остаётся вопрос, как именно это целесообразно осуществлять. Зачастую всё сводится к включению культурологической информации на занятиях по иностранному языку, что не обеспечивает автоматически повышения эффективности изучения иностранного языка. На наш взгляд, в таком случае необходимо описывать и понимать связь между особенностями национального видения мира и их отражением в изучаемом языке. Предваряя освоение правил объяснением особенностей языковой картины мира, мы тем самым способствуем осознанному усвоению материала с учётом особенностей иного мировосприятия. В работах Т.М. Гуревич [14: с. 157], Т.К. Цветковой [10: с. 113-114] мы находим подтверждение того, что за ошибками часто стоит не незнание правил иностранного языка, а иное видение мира. Например, распространённой ошибкой при порождении высказывания является подстановка изученных иностранных слов в грамматические конструкции, свойственные родному языку, так как при этом мы неосознанно опираемся на опыт родного языка и по аналогии выбираем те способы выражения грамматических отношений, которые естественны для нашего родного языка.
Рассмотрим, каким образом понимание особенностей мировоззрения, отражающихся в японской и русской языковых картинах мира, может помочь выявить и исключить эти несоответствия при изучении японского языка.
Ситуацию с исследованиями по проблеме японской языковой картины мира освещает в своих трудах В.М. Алпатов [1, 2]. В нашей же статье мы хотели бы оттолкнуться от известных характеристик русской языковой картины мира и проанализировать, присущи ли эти свойства японской языковой картине мира, но в первую очередь проследить, как эти характеристики выражены в обоих языках. При этом, вслед за В.М. Алпатовым, мы будем придерживаться принципа первичности языковых явлений, а именно: «исходить из фактов языка <.. .> и идти от языковых примеров к объяснениям, а не наоборот» [1: с. 62].
В настоящее время учёные (Ю.Д. Апресян, Г.М. Богомазов, А.А. Зализняк, И.Б. Левонтина, А.Д. Шмелёв и др.) выделяют следующие характеристики русской языковой картины мира:
неподконтрольность субъекту, или неопределённость той силы, которая является причиной существующего положения вещей («Мне не спится» — ситуация неподвластна субъекту);
событийность как способность представлять описываемую ситуацию в виде разворачивающегося действия («Аптека находится на углу»: находит-ся, «находит себя», т. е. ситуация не статична, а с некоторой долей условности динамична — пример Г.М. Богомазова [3: с. 16]);
предсказательность — когда последующее явление может быть с большой долей вероятности предсказано предшествующим ходом построения выражения/предложения/текста (синтетизм глагола в немецком языке, формы согласования и управления в русском языке и др.);
тяготение к эксплицитности (принцип «не экономить на материале» [3: с. 17] при формировании/использовании лексических единиц: стал, встал, привстал, стою, постою — чёткое соответствие плана содержания плану выражения);
поляризация ценностных представлений, обусловленная в том числе особенностями русского православия (например, «тело» и «душа» как «низкое» и «высокое» начало);
тяготение к горизонтальности и бесконечности в пространственной категоризации (противопоставление концептосферы с положительным оттенком «широкий, долгий» концептосфере с отрицательным оттенком «короткий, тесный» и другие примеры) и др.
Сопоставим некоторые из этих характеристик русской языковой картины мира с подобными явлениями в японском языке.
Неподконтрольность субъекту как представление действия, не руководимого собственной волей субъекта. В русском языке наличествует большое количество примеров употребления соответствующих языковых средств, из которых мы можем предположительно сделать вывод о том, что такая категория свойственна русской языковой картине мира. Так, в своих работах Ю.Д. Апресян приводит лексический ряд, описывающий ситуацию, когда совершение определённого действия диктуется заведённым порядком вещей и «какая-то внешняя сила побуждает его совершить действие», а именно: слова ряда «невольно, нечаянно, ненароком»; «против воли» и «помимо воли»;
«поневоле» и «волей-неволей» и др.; кроме того, анализирует конструкцию глагол несовершенного вида в форме на -ся в сочетании с дательным падежом субъекта: «мне не работается», «сегодня легко пишется» и т. д. и перечисляет связанные с ней «лейтмотивы, характерные для русской языковой картины мира: наличие чужой воли; её неопределённость, непостижимость, таинственность для субъекта; ощущение неподвластности человеку хода событий» [13: с. 36-37, 169-171].
В японском языке похожие явления описывает Т.М. Гуревич — пассивные формы глагола, употребляющиеся в случае обозначения действия, обусловленного внешними обстоятельствами:кандзирарэру (чувствуется, что),омоварэру(думается,что... ) и др. [14: с. 158].
Действительно, такой вариант употребления глаголов подчёркивает снижение или полное устранение активности субъекта, а также освобождает деятеля от ответственности за результат действия, что можно признать характерным для японского мировидения.
Рассмотрим примеры, полученные нами от информантов-носителей японского языка с пояснениями, какие именно оттенки совершения действия обозначает вариант употребления глаголов в форме страдательного залога, обозначающего самопроизвольное действие:
описание действия, совершаемого под влиянием чего-либо:
(При звуках этой
мелодии вспоминаются студенческие времена) (здесь и далее перевод наш. — У.С.) (мелодия влияет) (1);
описание действия, совершаемого помимо воли субъекта:
(При взгляде на эту фотографию всплыли неприятные воспоминания) (не хотелось этого, но само собой так получилось) (2);
описание действия, совершаемого с долей неуверенности в собственной правоте:
(Это выступление мне кажется интересным) (точно не уверен, не могу сказать, вдруг моё мнение ошибочно) (3).
В приведённых примерах отражена непроизвольность совершения действия и выражено стремление оградить себя от возможных последствий за выполненное действие. При обучении японскому языку необходимо пояснять, что такие нюансы употребления часто невозможно перевести дословно и приходится применять описательные средства перевода. Так, в примере (1) перевод предложения «Когда слышу эту мелодию, вспоминаю студенческие времена» будет означать потерю скрытого значения непроизвольности, а предложенный нами перевод «При звуках этой мелодии вспоминаются студенческие времена» в значительной степени нарушает заданную грамматическую конструкцию японского предложения. (Проблема эквивалентности языковых структур при переводе заслуживает отдельного рассмотрения, до сих пор остаётся актуальным вопрос об отсутствии полных структурных аналогов в языках перевода и поисках способов передачи исходных языковых данных.)