С.Л. Франк полагает, что возможность социального переворота зависит в первую очередь от попрания религиозных норм, принятых в обществе. Франк, анализируя причины столь мощного, все сметающего на своем пути явления, как русская революция, настаивает на крушении в народном сознании религиозной веры в "Царя-Батюшку" и, как следствие, лишении единственной опоры всего государственно-правового и культурного уклада жизни: "Русский народ потерял исконную цельность религиозной веры, он оторвался от старого и почувствовал, как Илья Муромец, тридцать три года пролежавший на печи, потребность расправить свои силы, пожить самочинно, стать самим хозяином своей жизни; но он не обрел и не мог обрести никакой новой положительной веры и потому обречен был впасть в чистый нигилизм - отречься от родины, от религии, от начала собственности и труда".
К сожалению, Франк не исследует вопрос о замещении религиозной составляющей российского общества идеологической составляющей. Именно идеологические нормы, которые определяются уставами и программами, пришли на смену религиозным после Октябрьской революции. Регламентация отношений собственности испытывала огромное и, в большинстве случаев, неоправданное влияние идеологического подхода. Значительное число законодательных правил воспроизводило политико-экономические постулаты, а иногда и просто политические лозунги. "Земля - крестьянам, заводы - рабочим! " - и, презрев какие бы то ни было ограничения со стороны норм права и морально-этических норм, идеологические нормы социал-большевизма возвысились до такой степени, что в стране практически молниеносно был произведен передел собственности и лишение прежних собственников даже домашнего скарба. В дальнейшем государство, национализировав собственность, защищало её, прежде всего, идеологическими нормами. Собственность, принадлежащая государству, колхозам, общественным организациям, была встроена в систему других общественных отношений. В то же время на фоне завышения идеологических норм религиозные нормы, например, вообще не принимались во внимание.
О важности увязывания идеологических, нравственных и религиозных норм с правовыми нормами пишет Н.Н. Алексеев. Рассуждая о путях преобразования капитализма, он указывает на то, что нельзя все процессы, происходящие в государстве, контролировать преимущественно юридическими нормами. Философ опирается, по его словам, на "евразийство, которое призывает к устранению капиталистического строя, исходя из утверждения преобладания духовных начал над материальными. Утверждение это оно черпает из глубоких корней православной веры, для которой идеал нестяжательства был всегда идеалом руководящим и высшим". Как видим, Н.Н. Алексеев склонен считать, что странам с традиционным православием всегда была присуща духовность, преобладающая над материальным, что им чужд "дух индустриализма". Суть нестяжательства, о которой пишет Алексеев, в отношении собственности так выражена Нилом Сорским: "Итак, подобает нам сохранять себя от сей душетленной страсти и молить Господа Бога, да отженет от нас сребролюбивый дух. Истинное отдаление от всякого вещелюбия состоит в том, чтобы не только не иметь имения, но и не желать приобрести оное, и это нас наставляет к душевной чистоте". По мнению преподобного Нила Сорского, собственность - это то, что развращает человека. Для святого хозяйственная деятельность имеет вспомогательное значение, ей не нужно отводить главного места в жизни, чтобы потребительство не противостояло практике духовного усовершенствования. Нил Сорский полагал, что нельзя сосредотачиваться на хозяйствовании как таковом без соотнесенности хозяйствования с жизнью духа. Хозяйство и собственность должны быть экономическими добродетелями.
О гармонизации социальных норм в контексте хозяйствования пишет B. C. Соловьев, который считает безнравственным возвышение экономической составляющей жизни общества. В книге "Оправдание добра" он сетует на то, что: "Главным делом все более и более становится вещественное богатство и сам общественный строй решительно превращается в плутократию. Общественная безнравственность заключается не в индивидуальной и наследственной собственности, не в разделении труда и капитала, не в неравенстве имуществ, а именно в плутократии, которая есть извращение должного общественного порядка, возведение низшей и служебной по существу области - экономической - на степень высшей и господствующей и низведение всего остального до значения средства и орудия материальных выгод". Философ рассуждает о том, что каждый, трудясь для себя, трудился бы вместе с тем и для всех остальных членов общества, а для этого недостаточно естественной связи экономических отношений, требуется также сознательное направление этих отношений к общему благу. Соловьев приходит к заключению, что: "Для истинного решения так называемого "социального вопроса", прежде всего, следует признать, что норма экономических отношений заключается не в них самих, а что они подлежат общей нравственной норме, как особая область её приложения".
На наш взгляд, очевидно, что в данном случае великий русский философ не учитывает специфику различных типов общества. Мы полагаем, что гармонировать, "подлежать общей нравственной норме" социальные нормы могут лишь при определенном типе общества, а именно - коллективистском. Действительность коллективистского общества - это целостность общества, заданного более или менее совершенным единством социальных норм, где противоестественно завышение или занижение значения нравственных, правовых, религиозных или каких-либо иных социальных норм. В индивидуалистическом же обществе, где занижаются нормы морали, имеет место и защищается частнособственническая мораль, и здесь мораль выступает как нечто теоретическое, а частнособственническая мораль - как нечто эмпирически существенное.
А.А. Богданов пишет о социальных нормах в различных типах общества в следующем ключе: "Мы видели, что капитализму свойственно гипертрофическое развитие социальных норм - права, морали и пр. - как раз вследствие анархичности его организации, вследствие многочисленности и глубины его противоречий, которые этими нормами вводятся в рамки и регулируются, насколько необходимо для поддержания единства и целости общества". Говоря здесь о гипертрофированном развитии норм морали, автор, очевидно, имеет в виду буржуазную, индивидуалистическую мораль. Необходимо отметить, что требование морали - "должное" - часто расходится с повседневной человеческой жизнью - "сущим". В индивидуалистическом обществе мораль существует как должное предписание, оказавшееся подчиненным нормам права. По этим причинам индивид, в первую очередь, будет беспокоиться о том, насколько его поступок соответствует правовым, а не моральным нормам. Критерий нравственности такой, какой индивид определит для себя сам. Богданов полагает, что устранение чрезмерного развития каких-либо норм возможно "только в атмосфере коллективизма, овладевшего всей жизнью общества". Помимо возвышения одних норм над другими в индивидуалистическом обществе автор указывает и на принудительность их характера: "Для индивидуалиста, неспособного непосредственно сознавать и чувствовать интересы коллектива, норма обязательна лишь постольку, поскольку она есть нечто над-человеческое и абсолютное". Однако Богданов не видит необходимости принуждения при определенных отношениях в обществе. Он пишет: "В самом деле, весь смысл нормативного принуждения основан на противоречии стремлений личности с интересами коллектива. Организация, устранившая это противоречие, не имеет потребности в принудительных нормах. Таков коллективизм". Таким образом, Богданов предполагает увязывание стремлений личности с интересами коллектива, совершенствование отношений в обществе.
В труде А.Н. Радищева "Опыт о законодательстве" отстаивается принцип единства совершенного и лучшего. Мыслитель берет на вооружение такие оформления совершенства, как простота и сложность. Он пишет: "Два рода пружин, кои оную приводят в движение, суть нравы и законы. Сии последние суть почти дополнение первых. Чем народ имеет нравы непорочнее, простее, совершеннее, тем меньше он нужды имеет в законах. Но чем больше они повреждены и удаляются от простоты, тем большую нужду имеет он в законах для восстановления рушившегося порядка". Автор, по сути, формулирует закон гармонии морали и права, институтов соблюдения морали и институтов соблюдения норм права. Радищев понимает, что в коллективистском обществе законы, нормы права не могут ставиться выше норм морали.
О стандартах социальных норм с точки зрения двух типов общества пишет Н.М. Чуринов: "... английские, американские, французские философы XVIII в., а также немецкие классические философы, восприняв древнюю западноевропейскую традицию теоретизирования, придали фундаментальное значение гносеологическому стандарту - стандарту свободы воли, который обычно интерпретируется как стандарт свободы. Эти философы доказали, что стандарт свободы предполагает реализацию свободы выбора морали, свободы выбора религии, свободы выбора идеологии, свободы совести, свободы слова и т.д. Они понимали, что в условиях реализации таких свобод (чтобы в жизни общества не наступил хаос) необходимо принижать значение норм морали, норм идеологии (что называется деидеологизацией), религиозных норм и т.п. и, следовательно, завышать значение норм права. Соответственно, необходимо завышать значение социальных институтов, ответственных за исполнение норм права, т.е. институтов государства, и занижать значение социальных институтов, ответственных за исполнение всех остальных социальных норм".