Кровью сердца написана повесть К. Воробьева "Это мы, Господи" - еще одна страница, самая кошмарная и бесчеловечная, из летописи второй мировой войны. В этом произведении мы видим новый трагический лик войны - плен. Мои друзья утверждают, что в плену были разные люди: мужественные находили силы бороться, устраивали побеги; слабые узники покорились и ждали своей участи, такие вызывают только жалость и презрение. Я с этим не согласна. Пленные заслуживают нашего милосердия. Меня до сих пор не отпускает боль, которую я почувствовала, прочитав повесть "Это мы, Господи". В самом заглавии мне слышится голос-стон измученных пленных: "Мы готовы к смерти, к тому, , чтобы быть принятыми Тобой, Господи. Мы прошли все круги ада, но свой крест несли до конца, не потеряли в себе человеческое".
Потрясают картины плена, в которых отразилась невероятная трагедия безвинных жертв: "В лагере были эсэсовцы, вооруженные... железными лопатами. Они уже стояли, выстроившись в ряд. Еще не успели закрыться ворота лагеря за изможденным майором Величко, как эсэсовцы с нечеловеческим иканьем врезались в гущу и начали убивать их. Брызгала кровь, шматками летела срубленная ударом лопаты кожа. Лагерь огласился рыком осатаневших убийц, стонами убиваемых, тяжелым топотом ног в страхе метавшихся людей. Умер на руках у Сергея капитан Николаев. Лопата глубоко вошла ему в голову, раздвоив череп". Безмерные страдания, жуткое обличье полуживых существ, скелетов, обтянутых кожей, стон, вырывающийся из окровавленного рта: "Это мы, Господи", - картины, обрушившиеся на меня со страшной силой. Что же ожидало людей? Свобода? Да, но очень кратковременная, а потом снова плен, но теперь уже в советских концлагерях, где человеческая жизнь превращалась в лагерную пыль...
Мои размышления были прерваны появлением молодоженов. Они несли к гранитному постаменту цветы, чтобы поклониться светлой памяти тех, кто сберег для них сегодняшний день и возможность осуществить свою мечту. И именно в этот миг я отчетливо поняла, как справедливы строки поэта:
В восьмидесятых рождены
Войны не знаем мы, и все же
В какой-то мере все мы тоже