Патриотизм Достоевского никогда не был официальным, 'мундирным', но всегда покоился именно на глубокой вере в духовные силы народа. Буржуазному идеалу, основанному на формуле 'всеобщего счастья', Достоевский противопоставлял идею государства, устроенного на основаниях истинно духовной свободы: 'Я хочу не такого общества, где бы я не мог сделать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам...'
Утопия? Конечно же, утопия. Но ведь именно она питала и художественный гений Достоевского. Да, Россия пошла не по Достоевскому. И даже вопреки его утопиям. Но в одном не ошиблось его сердце, его пророческое видение, составлявшее сокровенное зерно его мироотношения, его идеологии, его творчества в целом, - в великом будущем своего народа, своей страны, которым он всегда служил и продолжает служить и нынче. В которых всегда черпал силы для своих гениальных творений и в которых мы, его потомки и наследники, продолжаем черпать силы в нашу эпоху.
Наверное, художественная ценность романа 'Бесы' и его идейное содержание до сих пор еще не поняты нами. Рассматривая это произведение главным образом как тенденциозное, как 'злобный памфлет', 'пародию' на революционеров и революцию, некоторые исследователи, как правило, делали из этой посылки и соответствующей вывод о романе как о художественной неудаче Достоевского. Ибо известно, ложная идея никогда еще не приводила к великим художественным открытиям. Как справедливо утверждал Белинский, когда человек отдается лжи, его покидают ум и талант.
Естественно, что в конкретной обстановке начала 70-х годов прошлого века, когда появился роман Достоевского, он мог быть воспринят прежде всего как непосредственный отклик на 'злобу дня', а потому и оценен как преимущественно наиболее тенденциозное из произведений Достоевского, как прежде всего насыщенный озлобленностью памфлет против русского освободительного движения 1860-х годов, против идей революции и социализма. Однако подобные оценки принадлежат не только прошлому веку.
Сюжет 'Бесов' вобрал в себя реальный факт - убийство члена тайного общества 'Народная расправа', слушателя Петровской земледельческой академии И. Иванова членами этого общества во главе с его организатором - Сергеем Нечаевым. Этот один из ближайших сподвижников Михаила Бакунина, усвоив в Женеве его анархические идеи, взялся провести их на практике в России, организовав для начала в Москве общество 'Народная расправа'.
Во время судебного разбирательства, по отчетам о нем в газетах Достоевский познакомился как с 'сюжетом' исполнения 'женевских идей', так и с самими этими идеями, которые нашли художественное отражение в романе. Разработанный и взятый на практическое вооружение группой Нечаева 'Катехизис революционера' требовал, чтобы революционер 'задавил единой холодною страстью революционного дела' все человеческие чувства, в том числе и чувство чести, ибо 'наше дело - страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение'. Революционерам предлагалось, 'чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта', для чего рекомендовали соединиться с 'диким разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России'. Предлагалось в качестве одного из действенных методов 'скомпрометировать донельзя' 'множество высокопоставленных скотов или личностей', сделать их 'своими рабами и их руками мутить государство'.
Достоевский был знаком не только с 'Катехизисом', но и непосредственно с речами теоретиков анархизма на конгрессе Лиги мира и свободы в Женеве. Он не выдумывал ни философию, ни методы, ни цели своих 'бесов', а брал их из реальной жизни. Герцен, оценивая деятельность того же типа революционеров - 'Собакевичей нигилизма', как он их называл, - считал, что они 'заслуживают изучения, потому что и они выражают современный тип, очень определенно вошедший, очень часто повторявшийся, переходную форму болезни нашего развития из прежнего застоя'.
Конечно, современники Достоевского не могли не знать о реальности материала, легшего в основу его романа. Обвиняли его не за выдуман-ность, а за то, что писатель обвинял в нечаевшине якобы всех революционеров. Тем не менее материал, легший в основу романа, был живым, конкретным и отнюдь не второстепенным для характера, методов и целей будущих революций, а стало быть, и судеб России и всего мира.
Достоевский был прежде всего писатель, мыслитель, художник, а не теоретик революции. Он мог не разобраться в истинной расстановке сил внутри общего революционного движения, но он прекрасно разобрался в тех перспективах, в тех 'будущих итогах нынешних событий', которые несли России и миру теория и практика, подобные бакунизму и нечаевшине.
'Ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет, - писал Достоевский. - Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру свершившийся факт. Моя фантазия может в высшей степени разниться с бывшей действительностью, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева, но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству'. Что же это за тип? 'Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом', - провозглашает Шигалев, один из теоретиков бесовского мироустроения в романе.
Достоевский, при всей сложности своего отношения к социалистам и революции вообще, отнюдь не ставил знак равенства между бесовством и революционностью. Во всяком случае, объективный смысл художественного произведения далеко не всегда равнозначен субъективным установкам автора. В самом деле, с одной стороны, сам Петр Верховенский в минуты откровенного неистовства признается: 'Я ведь мошенник, а не социалист'. С другой...
Шигалевщина как идеологическое обоснование практических устремлений Петра Верховенского в 'Бесах' слишком напоминает идеологию Великого инквизитора, чтобы ее можно было рассматривать исключительно в рамках конкретного исторического явления. Шигалев, по словам одного из персонажей романа, 'предлагает в виде конечного разрешения вопрос - разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает полную свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо'.
Тип бесовского, инквизиторского мироустроения, пророчески угаданный Достоевским, проявил себя в разного рода античеловеческих воплощениях 'мифов XX века': в фашистском национал-социализме во главе с бесноватым фюрером, в репрессивном сталинизме, в теории и практике сионизма... Уже одно это предвидение 'будущих итогов настоящих событий' не дает права рассматривать роман 'Бесы' как памфлет на революцию.