Ночами Аталия будила Саньку, они садились ужинать. Новая подруга уговаривала Саньку “пожалеть короля Августа”, пыталась выведать побольше о Петре и его маршалах. Саньке становился неприятен вкрадчивый голос подруги.
3
Аталия написала Карлу письмо, что наступил решительный момент. Окружение короля тоже советовало принять меры против Августа. Карл решился на ответные действия, даже был составлен общий план.
Карл с пятнадцатью тысячами отборных войск вышел на кораблях и взял курс на Копенгаген.
Он стоял на мостике в суконном серо-зеленом кафтане, застегнутом наглухо до черного галстука, и смазанных ботфортах с широкими раструбами, приспособленными для всех превратностей судьбы. Под маленькой, сплющенной с боков шляпой парик заплетен в косу и вложен в кожаный мешочек. Рука опиралась, как на трость, на длинную шпагу. Таким он отправился в долгий путь — завоевывать Европу.
4
Петр сидел в своей спальне и читал челобитные. “Вопль стоял по всей земле — уберут одного воеводу, другой хуже озорничает. Где взять людей?.. Вор на воре”. Тут же находился Никита Демидов. Он жаловался царю, что у него нынешней осенью забрали в солдаты лучших оружейных мастеров, “не хуже английских”. Никита поведал, что этой зимой он с сыном Акимфием был на Урале. Нашли железные горы, медь, серебряную руду, горный лен. Богатство лежит заброшенное. Кругом — пустыня. Есть там небольшой заводик, но управители спились от скуки. Хорошие рабочие разбежались. А вокруг могучий простор. Но нужны большие деньги. Урал безлюден.
Петр спросил, сколько нужно Демидову денег, людей? Царю срочно нужны были сто тысяч пудов чугунных ядер, пятьдесят тысяч пудов железа. Он соглашался отдать Демидову и Невьянский заводик, и весь Урал, обещал денег и людей; целыми волостями припишет людей. Петр жаловался, что берет у шведов железо по рублю пуд, а у Демидова будет брать по три гривенника (тридцать копеек). Но Демидов ответил, что меньше чем за пятьдесят копеек нельзя — прогорит дело. Петр согласился. Сказал Демидову все долги вернуть чугуном в три года. Демидов обещал вернуть раньше. * * * •
Сидя у окна, Петр думал о европейской политике: Август сгоряча ввязался в войну. Карл напал на Данию. Никто и помыслить не мог, что этот изнеженный юноша проявит разум и отвагу истинного полководца. Послы просили Петра, не дожидаясь мира с турками, вступить в войну со шведами. Но Петр точно знал: нельзя вступать в войну со шведами, “покуда крымский хан висит на хвосте”.
Петр собрался и поехал на Кукуй. Появившись неожиданно в доме Монс, Петр, как ему показалось, привел в ужас хозяйку. У нее было небольшое общество: пастор Штрумпф, Кенигсек и герцог фон Круп. Они играли в карты, а Петр сел в стороне на диван покурить. Но хозяйка смешала карты и сказала, что теперь будут ужинать. Гости стали собираться уходить, Анна жалобно попросила их остаться. Петр рассердился и вышел.
Встретив на улице солдат, Петр обратил внимание на плохое сукно. У сержанта Петр узнал, кто поставил сукно. Сукно на Сухаревскую швальню поставил новый завод Ивана Бровкина, его компаньонами стали Меншиков и Шафиров. Преображенский приказ уплатил вперед сто тысяч рублей за поставку кафтанного сукна. Меншиков хвалился, что поставит сукно не хуже гамбургского. Поставили дерюгу пополам с бумагой. “Меншиков в воровстве рожден, вором был, вором и остался”. Петр кинулся к Алексаш-ке. Тот сидел на кровати и отпивался рассолом после вчерашнего гуляния. Петр не здороваясь влетел в спальню и сунул в лицо Меншикову кафтан. Петр избил Алексашку, обломав об него трость. Обернувшись к Шафирову, Петр приказал дрянное сукно продать королю Августу, вернуть казне затраченную сумму, дал на это неделю сроку.
Взамен же Бровкин пусть поставит доброе сукно.
Потом приказал подать завтракать.
ГЛАВА IV
Великое посольство Украинцева получило приказ от царя уступить во всем туркам, не отдавать лишь Азова, а мир заключить. Наконец мир с турками был подписан.
Над Москвой гудел колокол Ивана Великого, шли сборы на войну со шведами.
Потом на запад двинулись сорок пять тысяч пеших и конных и тысяч десять телег.
“Из Москвы войска выходили нарядными, в шляпах с перьями, в зеленых кафтанах, в зеленых чулках, к шведской границе подходили босыми, по шею в грязи, без строя”.
Поняли тогда все, что “много придется слез пролить — воевать эту голодную землю”.
Алексей Бровкин строго вел ротное хозяйство: солдаты его были сыты, зря он их не обижал, ел с ними из одного котла, но редко какой день не наказывал очередного провинившегося. Однажды ночью, проверяя посты, Алешка услышал вой, подойдя ближе, он понял, что подвывает Андрюшка Голиков. Алексей вспомнил скит, сгоревший с людьми, Андрюшу, ошалевшего от всего увиденно- ' го. Голиков лежал под рогожей почти без памяти, не ел, не говорил. Старца Нектария тогда тоже взяли, но ночью он смог уйти, “черт его знает как”.
Андрюша сейчас мучался, ему было страшно пережитого и неведомого будущего. Алексей строго поговорил с солдатом: “Сказано — иди в поход, — иди. Сказано — умереть, — умри... Потому так надо”. Но Андрюша мало вникал в слова офицера, не понимал происходящего. Все ему казалось бессмыслицей.
* * *
Неожиданно в лагере появился царь в сопровождении Меншикова.
Солдат срочно построили в каре. Петр спросил у солдат, есть ли жалобы, но все смолчали. Царь стал говорить, что “завтра пойдем на Нарву. Трудов будет много, ребята. Сам свейский король Карлус идет навстречу. Надо его одолеть. Отечества нам отдать не можно. Здесь — Ям-город, Иван-город, Нарва — вся земля до моря наше бывшее отечество. Скоро одолеем и скоро отдохнем на зимних станах. Понятно, ребята?”
Федька Умойся Грязью ответил: “Одолеем, на это людей хватит”. Петр поблагодарил Бровкина за порядок в роте, приказал выдать тройную порцию водки. Меншиков шепнул старому другу, что у него в роте порядок, не в пример другим. “Отличись под Нарвой — в подполковники махнешь...” Передал привет от отца.
* * *
Верстах в двух от Нарвы навели плавучий мост через Нарову, стали перебираться конные полки Шереметева, Трубецкого. Нарвский гарнизон не препятствовал переправе — видимо, за малочисленностью боялись выйти в открытое поле.
23 сентября начали переправляться основные силы.
Все косились на бугор, где в железной кирасе на коне сидел царь, смотрел в подзорную трубу. Рядом неизменный Меншиков.
Пришедшие войска сразу же стали рыть окопы, обращенные к внешней стороне, — на случай подхода шведов. Ставились орудия, осадные машины.
Обороной Нарвы руководил опытный и отважный воин полковник Горн.
В подъезжавших близко к стенам Петра, Меншикова и инженера Гал-ларта стреляли из пушек, но они не кланялись ядрам.
Крепость стояла с высокими стенами. От валунов, из коих были сложены стены, чугунные ядра разлетались, как орехи. В крепости до трехсот пушек и тысячи две пехоты. “Врали разведчики, что Нарву можно было взять с налета”.
Инженер прикидывал, что понадобится сто двадцать тысяч ядер, не меньше сорока мортир и по две тысячи бомб на каждую, пятнадцать тысяч ручных гранат.
Незаметно открылись ворота Нарвы, и оттуда вышел отряд егерей и до полусотни конных. Меншиков секунду глядел на это, потом вскочил на коня и во главе драгун кинулся на неприятеля. Русские легко смяли врага, и те старались уйти. Инженер поздравил Петра с прекрасными кавалеристами. Царь ответил, что этого мало. Надо ждать ноябрьских морозов, чтобы подвезти ломовые пушки. “Одно — на бумаге, одно — на деле...”
Подскакавший Меншиков доложил царю о маленькой победе. Тот похвалил своего любимца.
На вечернем совете герцог фон Круп говорил, что день хорошей бомбардировки, и Нарва будет взята. Петр уверял, что два года подготовки ничего не дали — все плохо. Не военный лагерь, а табор. Обозы застряли в грязи за сотни верст. Карл со всеми войсками идет под Ригу. Если он разобьет там Августа, а это неизбежно, в ноябре нужно ожидать его тут.
Головин начал, что с Божией помощью... Но Петр перебил, что пушки нужны, ядра, солонина.
Затянули осенние дожди. Весь лагерь стоял по пояс в болоте. Люди начали болеть. Петр лично избил генерал-провиантмейстера, его помощника повесил. С пищей стало лучше, больше порядка. Шведов ждали к первым заморозкам. Наконец землю схватило морозцем. Стали подвозить пушки с огневыми припасами. Привезли две знаменитые пищали: “Лев” и “Медведь”, по триста двадцать пудов каждая, способные бросать ядра по три пуда. Но пороха подходящего не было. Петр лично зарядил пушку, увеличивая заряд пороху в полтора раза, не все орудия выдерживали такую нагрузку, некоторые рвались на части.
С 5 по 15 ноября Нарву бомбили без перерыва.
Две недели бомбардировки Нарвы ничего не дали: стены не разрушены, город не сожжен. На штурм генералы не решились. А под Нарву спешно двигался со своими войсками Карл.
Алексашка успокаивал Петра, что они одолеют Карла кавалерией. Русские оказались как в тисках: с одной стороны пушки Нарвы, а с другой — подступал Карл с войсками. Алексашка попросил царя отдать ему армию на три дня под его начало. Но Петр будто не слышал, главнокомандующим назначил герцога фон Крупа. “Дурак изрядный, но дело знает по-европейски — боевой... И наши иностранцы при нем будут бодрее”.
Сам же Петр уезжал в Новгород. Он был уверен, что Нарва — это только начало войны. А начинать надо с тылов. Таким войском не победить.
Генералам был прочитан указ о назначении Крупа главнокомандующим с неограниченными полномочиями, с главной задачей — взятием Нарвы и Иван-города. Петр сообщил, что по неотложным делам едет в Новгород.
К Нарве прибыл полк Шереметева, бежавший от шведов из-под Пига-нок, боясь окружения.
Алексей Бровкин ходил по валу, голодный, продуваемый насквозь злыми ветрами. Сегодня не выдали даже сухарей. Алексей, недавно мечтавший о славе и чине полковника, теперь хотел только в теплую землянку и похлебать горячей каши. Вскоре увидели неприятеля и подняли тревогу. Невооруженным глазом можно было видеть Карла, стоящего впереди всех. Потом Алексей увидел: Карл скакал одиноко близко ко рвам. “Тонкий, как палец, юноша в маленькой треуголке...” Ноги его вытянуты вперед, упирались в стремена. Насмешливое лицо обращено к стреляющим с палисада, шведы начали штурмовать палисад.
Андрюша Голиков отстреливался, а потом побежал и увидел, как Федька Умойся Грязью дрался со своим офицером.
Четыре тысячи шведских гренадеров смяли полки Головина, а те, в свою очередь, убегая, увлекли за собой полки Шереметева. Началось беспорядочное бегство. В пролом кинулась шведская конница и захватила мортиры “Лев” и “Медведь”, порубив прислугу.
Лагерь русских закрыла метель, ничего не было видно. Но и шведам она несла опасность: нарушала связь между наступающими колоннами. Шведы не выполнили главной своей задачи — прижать русских к крепостным стенам и уничтожить их в этих клещах. Центр, обороняемый Головиным, был сразу прорван, а вот фланги ожесточенно сопротивлялись. Там бились Семеновский и Преображенский полки, наиболее подготовленные в военном отношении.
“Палисады были разбиты, рвы завалены фашинами и трупами... Но русские отошли за рогатки... Они озверели от страха и крови... Выкрикивают ругательства и лезут на штыки...” Гренадеры оробели, и Карл лично повел их в атаку, но она ни к чему не привела.
Русские солдаты не верили офицерам. Герцог Круп, Галларт и Блюм-берг поскакали в плен, чтобы спастись от разъяренных солдат.
Русский лагерь оказался в бедственном положении. Головин посылал Бутурлина к Карлу просить мирно разойтись, чтобы не проливать христианской крови. Бутурлин не хотел бросать пушки. Позже, беседуя с Бутурлиным, шведы для вида поломались и разрешили русским войскам перебраться через Нарову с оружием и знаменами, но без пушек и обозов. Войско отпустили домой, а офицеров взяли в заложники. Карл с усмешкой говорил, что спасает их от мести солдат. “На рассвете остатки сорокапятитысячной русской армии — разутые, голодные, без командиров, без строя — двинулись обратной дорогой”. Весть о нарвской конфузии застигла Петра в Новгороде.
Ягужинский рассказывал царю подробности нарвской трагедии. Петр называл предателей и воров: Бутурлин, Долгорукий, Головин, Блюмберг... Сказал, что разгром этот послужит наукой: все равно побьем шведов. Мен-шикову царь приказал готовить Новгород к обороне. Сдавать его нельзя, если даже все погибнут. Ягужинскому Петр приказал нагрузить на сорок подвод печеный хлеб и двигаться навстречу войску.
Всем пришедшим монахам Петр велел выйти с лопатами и подводами на рытье оборонительных укреплений. “Покуда рвы не выкопаны, палисады не поставлены, службам в церквах не быть, кроме Софийского собора...” Пришедшим купцам Петр бодро говорил, что конфузил под Нарвой станет хорошей наукой. К весне нальют новых пушек, лучше прежних, обучат войска, вместо сдавшихся старых генералов назначат молодых. “Теперь войну и начинаем...” Вместо вложенного сейчас рубля Петр обещал через два года вернуть десять... “Все государство на ноги поднимем”. Бровкин ответил царю, что они связаны одной веревочкой — “куда ты, туда и мы”. Петр другого ответа и не ждал. А деньги на укрепление Новгорода нужны срочно.
Петр наказывал за непослушание и мздоимство: полуполковника Шеншина били плетьми и сослали в полк солдатом за отказ от работы. Начальника Алексея Поскочина повесили за то, что брал деньги за подводы — по пяти рублев отступного, чтобы освободиться от работы с подводами.
5
В Преображенский дворец никого не велено было пускать. Но князя-кесаря Ромодановского боялись пуще Петра. Поэтому Ромодановский беспрепятственно прошел в царскую спальню.
Петр закричал, что срочно нужны деньги, он уже сутки думает, где их взять? Приказал лишние колокола из монастырей поснимать: медь нужна. Акимфий с Урала обещал поставить к весне пятьдесят тысяч пудов чугуна. А вот: где взять деньги? Петр решил забрать деньги у монастырей: с посадских взять уже нечего, и без того разорены. Но Ромодановский советовал монастыри сейчас не трогать. “Сегодня — опасно...” Князь-кесарь пообещал Петру деньги. Они уехали без сопровождающих.
Приехали в Кремль. Вошли в палату Тайных дел. Отодвинув шкаф, обнаружили железную дверь. Ромодановский ответил, что однажды и Софья здесь побывала, но он не открыл ей дверь, якобы не смог преодолеть заржавленный замок. Сторож принес лом и топор. Петр с трудом открыл дверь ломом. В пыльной комнате на полках стояла серебряная и золотая посуда, кубки, большой золотой павлин с изумрудными глазами. Тут же лежали мешки с голландскими ефимками. Соболя, побитые молью, полусгнившие бархат и шелк. Петр удивился, почему Ромодановский раньше не поведал о сокровищнице. Тот отвечал, что дал слово отцу Петра не открывать тайны наследникам без крайней нужды.
Петр обрадовался: этих денег хватит на оснащение полка — “Карлу наложить, как нужно...”. Но колокола у монастырей все же придется взять.
ГЛАВА V 1
“В Европе посмеялись и скоро забыли о царе варваров, едва было не напугавшем прибалтийские народы, — как призраки рассеялись его вшивые рати”.
Все это было забыто, умер испанский король, в Европе началась война. Решалась судьба великих стран — кому, какому флоту владеть океанами. А у Карла была одна из сильнейших армий в Европе.
Карл решал: против Петра или Августа направить свой удар. У него уже кружилась голова в предчувствии славы второго Цезаря. Он выделил восьмитысячный корпус под командованием Шлиппенбаха и отправил его к границам России. Сам же разгромил войска Августа, устремился за ним и без боя вошел в Варшаву. Говорили, что “Карл не позволяет приблизиться к себе ни одной женщине, что он даже спит в своих ботфортах, что в начале сражения он появляется перед войском, — верхом, без шляпы, в неизменном серо-зеленом кафтане, застегнутом до шеи, — и с именем бога бросается первый на неприятеля, увлекает за собой войска...”.
Всю зиму Петр провел между Москвой, Новгородом и Воронежем, где шла постройка Черноморского флота.
В Москву было свезено девяносто тысяч пудов колокольной меди. Начальником работ по отливке новой артиллерии назначен знаток горного
дела, дьяк Виниус.
В Льеже закуплено пятнадцать тысяч новейших ружей, скорострельные пушки, подзорные трубы и страусовые перья для офицерских шляп. В Москве работали пять суконных и полотняных мануфактур. От зари до зари шли солдатские учения. Труднее всего было с офицерами, которые дурели от власти и чаще всего спивались. Верхоконных отбирали и отправляли в Новгород к Антипке Репнину.
К Новому году укрепили Новгород, Псков и Печерский монастырь. На севере укрепляли Холмогоры и Архангельск, в устье Двины строили каменную крепость Ново-Двинку.
20 июня в устье Северной Двины ворвался шведский военный флот. Открыл по крепости огонь со всех бортов. Один из четырех фрегатов сел на мель перед самой крепостью, за ним села яхта. Русские бросились в челны и с бою захватили и фрегат, и яхту — остальные суда без чести уплыли назад в Белое море.
Все лето шли стычки передовых отрядов Шереметева и Шлиппенбаха. Русские быстро оправились после поражения под Нарвой и “даже преуспели в военном искусстве и вооружении”, по словам Шлиппенбаха. Так шли дела до декабря 1701 года.
Узнав о том, что Шлвппенбах остановился на зимние квартиры, Шереметев напал на его лагерь и наголову разгромил шведов. Сам Шлиппенбах едва ушел верхом в Ревель.
Москва пышно праздновала эту победу. Меншиков вручил Шереметеву портрет царя, усыпанный бриллиантами, и звание генерал-фельдмаршала. Всем солдатам — участникам победы — выдано было по серебряному рублю.
Через шесть месяцев Борис Петрович Шереметев вновь встретился со Шлиппенбахом у Гумельсгофа — из семи тысяч шведы в этом кровавом бою потеряли пять с половиной тысяч убитыми. Ливонию защищать было некому — путь к приморским городам открыт. И Шереметев пошел разорять страну, города, и мызы, и древние замки рыцарей. Позже он писал царю, что в Ливонии все разорено, кроме Мариенбурга, Нарвы, Ревеля и Риги. Впоследствии крепость Мариенбург сдалась, но только для вида выбросили белый флаг, чтобы выпустить мирных жителей.
Летом крепость и склады охватил огонь, их взорвали прапорщик Вульф
и штык-юнкер Готшлих.
* * *
Крепость была взята. Шереметев ругал шведов, что допустили такие разрушения и лишние жертвы. Те просили о снисхождении, но Шереметев знать ничего не хотел. Проходя мимо обозов, Борис Петрович увидел темные блестящие глаза, полные слез, мольбы и молодости. Девушку лет семнадцати уводил усатый драгун, накинув на нее свой плащ. Борис Петрович прошел мимо.
* * *
Своему адъютанту Шереметев сказал, чтобы тот сходил во второй драгунский полк и у Оськи Демина забрал бабенку, пропадет там. Оське же передал рубль.
Ягужинский все мигом выполнил.
Легонько втолкнул в избу давешнюю девушку в голубом платье. Она у порога опустилась на колени, низко нагнула голову — явила собой покорность и мольбу. Из разговора с ней Борис Петрович узнал: зовут ее Екатерина, сирота. Была в услужении у пастора Эрнста Глюка. Далее она рассказала, что недавно вышла замуж за королевского кирасира. Последний раз видела мужа кинувшимся в озеро. Борис Петрович покормил Екатерину, обещал купить ей платья взамен пропавших. Очень нравилась ему эта женщина. Шереметев обещал сделать ее экономкой.
Разбитые под Нарвой войска возвращались в Новгород. Многие солдаты потом бежали к раскольникам, на Дон и за Волгу. Ушел и Федька Умойся Грязью, угрюмый, все видевший мужик. Ему бы и так не сносить головы за убийство поручика Мирбаха. В побег он сманил и Андрюшку Голикова. Андрюшке после нарвского ужаса все равно было, куда идти, лишь бы не под ружье. Зиму они перебились на Валдае. Андрюше страшно, как живут люди, хуже скотов, и работают, как лошади.
“Андрюшка сидит, сжимая голые, холодные ступни, раскачивается. Десятерым досыта хватило бы того, что за двадцать четыре года вынес Андрей. Живуч... И даже не хилым телом живуч, а неугасимым желанием уйти из мрака”. Он как бы ищет светлый край, продираясь через шипы и бурелом.
Федька предлагает прибиться к разбойникам, но Андрюшка йи в какую, хочет дойти до края земли.
4
Весной 1702 года из Голландии прибыли в Россию десять шлюзных мастеров руководить строительством канала Волга — Дон. Они должны соорудить тридцать один шлюз между Доном и Окой через Упу и Шать и от Вышнего Волочка шлюз между Тверицей и Метою. Вышневолоцкий шлюз должен соединить Каспийское море с Ладожским озером, Ивановскими шлюзами — Ладожское озеро, все Поволжье с Черным морем. В Архангельске Петру рассказывали об издавна известном пути из Белого моря в Ладогу — через Выг, Онего-озеро и Свирь. “Путь трудный — много переволок и порогов, но если прокопать протоки и поставить шлюзы до Онего-озера” — не с таким трудом дело пойдет. Узнав, что в обители пять тысяч человек, Петр очень удивился. “Ладно, снимайте саваны... Молитесь двумя перстами, хоть одним, — платите двойной оклад со всего хозяйства...” Денисов обрадовался, обещал прислать Петру добрых лодочников. Далее Петр обещал Денисову с промыслов и плавильных печей пошлины не брать десять лет, потом увеличил этот срок до пятнадцати лет. Петр предложил Денисову по всем вопросам обращаться в Москву к Виниусу. Только денег не просить, все равно не дадут.
В сентябре три русских войска соединились на берегах реки Назин близ крепости Нотебурга. (При новгородцах звалась она Орешек.) Сюда волокли солдаты несколько ладей из Ладожского озера. К ночи проволокли пятьдесят лодок с помостами для стрелков и спустили в Неву.
На рассвете русские с боем взяли шведские шанцы (передовые укрепления). В этот же день началась бомбардировка Нотебурга.
* * *
Через две недели шведы попросили выпустить из крепости мирных жителей. Алексей Бровкин рассвирепел: он сообщит Шереметеву только просьбу о сдаче крепости. Шведы удалились. Бомбардировка крепости возобновилась. А с зарей начался штурм. Солдат вели молодые офицеры: Михаила Голицын, Карпов и Александр Меншиков. Петр следил за ними в подзорную трубу. Не хватало людей, гранат, лодок, чтобы подвозить на остров, где стояла крепость, все необходимое. Шведы теснили русских, готовы были опрокинуть их в реку. Но на помощь пришел отряд Меншикова. Александр лично дрался на шпагах с комендантом крепости Шлиппенбахом и убил бы его, если бы шведы не утащили старика наверх.
Алексашка уже метался на верху стены, между зубцами.
Вскоре Шереметев указал на белый флаг, который выбросили шведы. “Уже пора бы, — тринадцать часов бьемся...” Погибло более пятисот штурмующих да около тысячи было раненых.
“Вот он тебе Орешек, — разгрызли”, — повторяли солдаты удрученно. Все беломорское приморье повезет товары прямым сплавом в Ладогу.
Туда, в Ладожское озеро, упирались все три великих пути от трех морей — Волга, Дон, Свирь. От четвертого — Балтийского моря — Ладогу отделял небольшой приток Нева, оберегаемый двумя крепостями — Нотебур-гом и Ниеншанцем. Голландский инженер Исаак Абрагам говорил Петру, указывая на карту: “Прокопав шлюзовые каналы, вы оживите мертвые моря, и сотни ваших рек, воды всей страны устремятся в великий поток Невы и понесут ваши корабли в открытый океан”.
На овладение Невой теперь были направлены помыслы Петра. Апраксин, сын адмирала, успешно воевал против шведов и отбросил их за Неву.
Алексей Бровкин (отец лично ездил в Нарву разменивать сына на пленного полковника, да еще дал в придачу триста ефимков) теперь должен был проплыть в челне по всему Выгу и проверить, пригодна ли река
для шлюзования.
На Выг-озеро и дальше двигались и войска, тащившие с собой две яхты.
* * *
В десяти верстах от военной дороги находилась Данилова обитель. Здесь бесконечно шли службы. Молельни обложены дровами, заготовлены солома и смола. Здесь два года молчальником просидел старец Нектарий. А сейчас он явился к молящимся и объявил, что Андрей Денисов продался антихристу (царю Петру).
Андрей Денисов испугался: и здесь найдутся охотники сжечь себя. Он начал кричать на старца, сколько можно жечь? Он, вероятно, весь мир хочет сжечь?! Обвинил Нектария в обмане. Сидя в яме, Нектарий питался курятиной. Кинулись люди к яме и откопали множество куриных костей. “Началось смущение”. Денисов воспользовался суматохой и ускакал к Петру. Он предложил царю продавать разведанное местное железо по тридцать пять копеек за пуд. Это гораздо ближе, чем везти с Урала, а качество лучше тульского. Денисов просил не засылать к ним попов, а позволить жить своим уставом. Иначе люди разбегутся и налаженное с таким трудом дело пропадет.
* * *
Вечером Петр спросил Кенигсека, о какой вещи говорил посланник, что она ему дороже всего на свете.
Кенигсек сразу протрезвел и стал врать, что сказал о табакерке, хранящейся у него в обозе. Он тут же пошел за ней, а по пути старался содрать с шеи медальон, но шнурок не рвался. Переходя через ручей, Кенигсек оступился и убился об камень. Петр лично осмотрел его и нашел на груди медальон с портретом Анны Монс и ее прядкой волос. На медальоне было нацарапано: “Любовь и верность”. Петр с горечью сказал Алексашке: “Не понимаю... Лгала-то как... Всю жизнь, с первого раза, что ли?..” Меншиков ответил, что давно хотел рассказать царю правду. Но Петр прервал его, не дал договорить. “Молчи, молчи, этого ты не смеешь...”
Взятую крепость Нотебург переименовали в Шлиссельбург — Ключ-город. Войска ушли на зимние квартиры, оставив в крепости гарнизон. Петр возвратился в Москву. Ему устроили пышную встречу. Две недели пировала Москва, пока не случился большой пожар. Петр лично тушил его, но ничего нельзя было поделать. Кремль сгорел дотла, кроме Житного двора и Кокош-киных хором. Едва успели спасти царевну Наталью с царевичем Алексеем.
По случаю возвращения из Голландии сына Гаврилы у Бровкина собралась вся семья: Алексей, недавно возведенный в полковники; Яков, воронежский штурман; Артамоша с женой Натальей, состоявший при Шафи-рове переводчиком в Посольском приказе. Наталья носила третьего ребенка, раздалась вширь, стала красивая, ленивая. Бровкин не мог наглядеться на сноху. Был и Роман Борисович с дочерьми. Антаниду в этом году выдали замуж за поручика Белкина — худородного, но на виду у царя. Ольга еще томилась в девках. Роман Борисович сильно одряхлел из-за того, что постоянно приходилось пить. Таких бояр было шесть, все из родовитых, взятых в потеху кто за глупость, как Буйносов, кто по наговору; в их обязанности входило скакать на деревянных конях, рубиться деревянными сабельками, когда царю было скучно.
Иван Артемич находился в приятном расположении. Пожар его не задел. Не хватало только его любимицы — Александры. Но она сейчас была в Гааге (с посольством Андрея Артамоновича Матвеева). Жили Волковы в отдельно снимаемом доме, держали чистокровных лошадей и даже двухмачтовую яхту. Бровкин удивлялся, хотя на эти прихоти сам посылал деньги в тайне от Петра.
Гаврила рассказывал, что Санька ведет светский образ жизни, часто катается на яхте, играет на арфе. Мужа редко выпускает к гостям, а тот и рад. Много читает, даже по-латыни, рад уединению, ездит на корабельные верфи, по кунсткамерам и на биржу.
Перед отъездом брата Санька говорила ему, что соскучилась в Голландии, где только и разговоров, что о деньгах и торговле. Она мечтает поехать в Париж, чтобы “с французским королем минувет станцевать”. Временами же тоскует по Москве.
В середине обеда появились Петр и Меншиков. Петр долго смотрел в окно на пожарище, сказал, что это гиблое место, “не помню, когда он и не горел...”.
Проэкзаменовав Гаврилу, Петр одобрил, что не зря тот проедал отцовские деньги.
Потом сказал Бровкину, что хочет отстраивать город на Неве, чтобы Иван Артемич гнал туда лесорубов. Бровкин озадаченно согласился.
* * *
Вернувшись в Москву, Петр отправил Меншикова к Монс взять у нее нашейный царский портрет, осыпанный алмазами. Прочих драгоценностей и денег забирать не велел. Оставил ее жить, где жила. Но с тем, чтобы никуда не ходила и нигде не показывалась. “С корнем, с кровью, как куст сорной травы, выдрал эту женщину из сердца. Забыл”.
Алексашка упомянул о Монс, чтобы проверить, не хочет ли Петр простить свою любовницу. Но ни один мускул на лице Петра не дрогнул. Меншиков смеясь стал рассказывать о Шереметеве, купившем за рубль у драгуна девку. А не хочет теперь уступить и за десять тысяч. Такая-де бойкая, веселая, как огонь. Меншиков увидел ее и забрал у старика, тот даже заплакал. Алексашка, знавший Петра, понял, что царь внимательно его слушал.
6
Бровкин, Свешников, Дубровский, Щеголин стали ставить на Яузе полотняные, суконные заводы, бумажные заведения, канатные сучильни. Купечество хотело скорее осваивать завоеванную Ингрию. Им разрешено брать необходимых рабочих из тюрем. Бровкин за семьсот рублей выкупил знаменитого мастера Жемова (состоящего за Разбойным приказом). С его помощью установил на лесопильне огненную машину, работающую от котла с паром. Рабочих людей не хватало. Крестьяне не хотели идти в заводскую кабалу, а про уральские заводы и рудники Акимфия Демидова ходили рассказы один страшнее другого. Из приписных к нему уездов люди от одного страха бежали без памяти.
После Рождества начался новый набор в войско. А по всем городам царские вербовщики набирали плотников, каменщиков, землекопов. От Москвы до Новгорода в извозную повинность переписывали поголовно.
Петр спросил Меншикова, почему не показывает ему Екатерину. Алексашка ответил, что девка так привязалась к нему, “прямо хоть женись на ней...”. “Что же не женишься?” —спросил царь. Меншиков ответил, что сам не родовитый, да еще на пленнице жениться? Вот ему сватают Арсень-еву Авдотью. Род древний, из Золотой Орды. Петр одобрил мысли своего любимца. Приказал Меншикову привести Екатерину. Алексашка побледнел, но пошел исполнять приказ. Вошла черноволосая молодка с подвижными бровями. Бойко подошла к Петру, присела в поклоне, поцеловала его руку. Петр предложил ей сесть. Она весело согласилась. Не отказалась от предложенного вина. Петр расспрашивал ее о прожитом, пошел в спальню и позвал Катерину посветить ему. Федька Умойся Грязью, угрюмый мужик со свежим клеймом на лбу, вбивал сваи на набережной маленького острова Яннисаари, по-фински — Заячий остров.
Шведы попытались войти в Неву и атаковать русских, но их корабли облепили галеры и взяли на абордаж. Петр ощущал острую нужду в рабочих. Он писал Ромодановскому, чтобы слали колодников и воров. “Сюда, на край земли, шли и шли рабочие люди без возврата”.
Тут начали строить новую крепость в шесть бастионов (“...Строить их шести начальникам: первый бастион строит бомбардир Петр Алексеев, второй — Меншиков, третий — князь Трубецкой, четвертый — князь-папа Зотов...”) Этой крепости решено дать название Питербурх. Отсюда до открытого моря рукой подать. Не хватало еды, люди болели и мерли. На место их везли все новых и новых рабочих и колодников.
“Федька Умойся Грязью, бросая волосы на воспаленный мокрый лоб, бил и бил дубовой кувалдой в сваи...” КНИГА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
В Москве скучно. Одни бездомные собаки бродят по безлюдным улицам. Все работают по новозаведенным мануфактурам, кузням. Колокольного звона больше не слышно. Колокола сняты и отвезены на Литейный двор, перелиты в пушки. Из боярских домов холопы взяты в солдаты, а сыновья — в ученье.
Царевна Наталья приехала в Измайловский дворец, построенный ее отцом. Ее встретили Анисья Толстая да две сестры Меншикова, Марфа и Анна, взятые для обучения политесу.
Толстая ахала на заграничный наряд царевны. Та похвасталась, что это платье ей прислала Санька (Александра Ивановна Волкова) из Гааги. Четвертая женщина стояла в стороне, скромно опустив руки. У нее были лукавые губы ярко-вишневого цвета и глаза вишневого же оттенка, румянец во всю щеку и темные кудрявые волосы. Наталья не понимала еще, приятна или нет ей эта мариенбургская полонянка, взятая под солдатской телегой к маршалу Шереметеву, выторгованная у него Меншиковым, а потом покорно отданная Петру.
Вскоре Катерину перевезли в домик на Арбате, купленный для нее, а затем в Измайловский дворец под присмотр Анисьи Толстой. Петр часто слал ей сюда коротенькие смешливые письма. Наталья спросила Катерину, а не хочет ли она и себе такое платье, как у царевны? Та ответила, что очень хочет.
Толстая скороговоркой сказала Наталье, что Катерина робеет перед царевной, не может понять, за что ее вдруг полюбил царь? Наталья приказала всем купаться. Катерина смущалась под пристальным взглядом царевны. Наталья подплыла к Катерине и сказала: “Красивая ты, Катерина, я рада, что братец тебя любит”. Катерина смущенно поблагодарила. Наталья сказала: если Катерина будет умна, царевна будет ей другом.
Царевна жаловалась, что упираются боярские роды, не хотят дочерей учить политесу. А брат Петр просит ее не оставлять их в покое. Вот к осени она заведет в Кремле “тиатр” (театр), сейчас переводит французские пьесы, сочиняет сама, возится с комедиантами. Вначале будет показано “Пещное действо”, а к приезду Петра, к Новому году, намерена царевна показать пьесу о Дон-Жуане. Наталья жалела, что рядом нет Александры Волковой. “Говорит бойко на трех языках, сочиняет вирши...” (стихи). Сейчас она в Гааге и из-за нее происходят дуэли, даже есть убитые. Сама же Волкова собирается в Париж, ко двору Людовика Четырнадцатого, — блистать. Толстая сказала Меншиковым: к этому успеху дорога через учение.
4
Царевны Екатерина и Марья после заключения Софьи в Новодевичий монастырь были выселены на Покровку. Их дворню кормили, но денег в руки не давали. Катьке было под сорок, Машка на год моложе. Вся Москва знала, что они бесятся с жиру и от нечего делать красятся, румянятся и скачут в танцах. Живут с певчими, рожают от них ребят и отдают тех ребят в Кимры на воспитание. Заставляют бабу продавать их ношенное, чтобы деньги потом отдать своим любовникам.
Наталья давно собиралась крутенько поговорить с сестрицами, урезонить. Теперь же царевны повадились ездить в Немецкую слободу, где у сахарницы набрали сладостей на десять рублей, а заплатить нечем, пообещали потом прислать. От сахарницы поехали к Анне Монс, просить деньги в рост, но та ничего не дала без заклада. Им захотелось есть, и они напросились на обед в дом сержанта Данилы Юдина. Потом напросились на обед к английскому купцу Вильяму Пилю. Так и ездили до ночи по слободе.
5
Наталья мчалась в карете по Немецкой слободе. Она понимала, что ее сестрицы насмешили всех иностранцев. Теперь будут говорить, что у “царя Петра сестры — варварки, голодные попрошайки”. До слез было стыдно царевне за своих незадачливых сестер. Она приказала своей придворной вызвать их от прусского посланника, где они сейчас находились. Вскоре сам посланник подбежал к карете, приглашая Наталью в гости. Но она жестко ответила, что не пойдет к нему. “Стыдными делами занимаешься, батюшка...”
Вскоре вышли царевны, как две копны, в широких платьях. Увидя сестру, испугались и всю дорогу молчали.
Войдя к ним в горницу, Наталья начала их отчитывать, пугать монастырским заточением. Как не стыдно попрошайничать, кто надоумил кланяться Монс? Наталья возмущалась: братец изо всех сил из пучины нас тянет, сам пилит и рубит, гвозди вбивает, под ядрами ходит, только чтоб из нас людей сделать. “А эти! Да ни один лютый враг того не догадается, что вы сделали...” Потом в комнату нагло влетели шуты и шутихи, затеяли потешную драку. Наталья прикрикнула, но ее голос потонул в общем гвалте. Так уезжать было нельзя. Наталья понимала, сестры только посмеются ей вслед. Вдруг все стихло, шуты стали разбегаться. В горенку вошел Ромодановс-кий. Он сказал, что выставит у терема сестриц стражу, дабы не выходили никуда. В баньке их живет распоп Гришка, варящий зелья: любовное, при-воротное и от зачатия. А также пишет подметные письма, сносится с Софьей, сидящей в Новодевичьем монастыре. Ромодановский пообещал Наталье во всем разобраться, а ее отослал, чтобы не маралась в эти дела.
ГЛАВА II
Три брата Бровкины — Алексей, Яков и Гаврила — сидели за столом. Редко это удавалось — неспешно поговорить за чаркой. Все были на государевой службе. Сейчас приказано ставить на левом берегу Невы амбары (цейхгаузы), у воды строить причалы и крепить весь берег сваями, готовиться к прибытию флота, который строили на Ладейном Поле на Свири. Там строили двадцатипушечные фрегаты, шнявы, бригантины, буера, галеры и шмаки. Алексей говорил, что голодно в этом краю, трудно достать продукты, хорошо, что догадались летом капусту вырастить. Здесь топь, дичь, но государь именно здесь облюбовал город. “Место военное, удобное”. Шведы очень беспокоят. В прошлом году навалились громадой, но их все же отбили.
В январе около Котлина острова опустили под лед ряжи с камнями и всю зиму возили и сыпали камень. Река еще не вскроется, а уже будет готов круглый бастион о пятидесяти пушках. Петр самолично соорудил его модель, велел назвать бастион Кроншлотом.
Яков вспомнил, как поспорил с царем об этом бастионе. Говорил, что волна будет заливать пушки. Петр побил его сгоряча, а утром позвал и сказал, что прав он (Бровкин), а не Петр. Остров подняли на двадцать вершков, как настаивал Яков.
Потом братья вспомнили, как всю зиму жили на печке без штанов. Санька им рассказывала страшные сказки.
Алексей начал жаловаться, что на строительстве храма Петра и Павла не хватает пил, топоров, все сложнее доставлять провизию для рабочих; от бескормицы падают лошади, на которых всю зиму возили камень с финского берега. Сейчас не сани нужны, а телеги, да колес не хватает.
Потом заговорили о европейском политесе, удивляясь, почему короли вместо мирного строительства воюют, разоряют свои народы. Карл мечтает завоевать Москву, провозгласить себя новым Александром Македонским. “Можно сказать: весь мир сошел с ума...” Братья затосковали, что живут одни, без женской ласки. На дурах не женятся, не о чем говорить, а барыни с белыми ручками, пляшущие на ассамблеях, сами за них не пойдут...
Потом Гаврила рассказал, что однажды прислали за ним от царя. Гаврила оделся и поехал в Кремль. Там он увидел царевну Наталью Алексеевну. Она стала расспрашивать Бровкина о театрах, которые он посещал в Париже. Гаврила рассказал все подробно о представлениях и карнавалах. Они спустились в “столовую избу”, где царевна намерена была организовать театр. На следующий день она читала Гавриле пьесу “Пещное действо”. Гаврила взялся за перестройку палаты под театр. Отец однажды сказал: “Близко огня ходишь, поостерегись...” Петр приказал Гавриле ехать в Питербурх строить гавань. Тем все и кончилось. Алексей сочувственно спросил брата: “И забыть ее не можешь?” Тот ответил, что не хочет забыть даже под страхом смерти. Братья выпили, к ним пришел Меншиков — бомбардир-поручик Преображенского полка, генерал-губернатор Ингрии, Карелии и Эстляндии, губернатор Шлиссельбурга.
Меншиков радостно приветствовал братьев Бровкиных. Он стал жаловаться на отсутствие женщин. “Александр Данилович не мог долго сидеть на одном месте, времени ему никогда не хватало, как и всем, кто работал с царем Петром; говорил он одно, сам думал другое и" разное. Приспособиться к нему было очень трудно, и человек он был опасный”. Все вместе вышли на улицу. Вся эта территория теперь называлась Питербурхской стороной. Всего же здесь стояла деревянная Троицкая церковь да дом Петра — чисто вырубленная изба в две горницы, снаружи обитая тесом и выкрашенная под кирпич, на крыше, на коньке, установлена деревянная мортира и две бомбы как бы с горящими фитилями. Через площадь построен голландский домик — “Аустерия четырех фрегатов” (ресторан). Меншиков напомнил Бровкиным, что к концу мая должны быть готовы все причалы, боны и амбары. Здесь, на Питербурхской стороне, все должно быть удобно для швартовки большого корабля. Прямо у дома Петра дом Меншикова (в ста саженях от избушки Петра был построен наспех глинобитный, штукатуренный, под высокой голландской крышей), “видимый издали”. Братья увидели санный караван — не иначе царь пожаловал. Меншиков кинулся давать распоряжения. Бровкины разошлись по своим делам.
Едва царь вылез из кожаного возка, ему салютовали пушки возле дома Меншикова и с бастионов Петропавловской крепости. Петр сказал, что пониже Шлиссельбурга чуть не утопли. Лед едва держит. Оглядевшись вокруг, воскликнул, что здесь парадиз (земной рай). В воздухе пахло морем.
3
Петр парился в бане с Меншиковым и беседовал о хвастовстве Карла, что не пропустит-де в Архангельск английских купцов, и все русские товары сгниют. Однако англичане спокойно прошли в Архангельск караваном под охраной фрегатов.
Меншиков удивлялся: в Париже не знают, что можно париться в бане веником. Но Петр возразил, мол, там другое хорошо знают, что нам не мешало бы перенять. Петр ругал русских купцов, называя их “чистыми варварами”, за то, что сначала стоят товар, потом стараются его сбыть. Не понимают, что подрывают этим доверие ко всему государству. Петр вначале с купцами по-хорошему говорил, “ну потом пришлось рассердиться...”. Меншиков ответил, что это от темноты, необразованности. Петр уверен: “без Питербурха нам — как телу без души”.
4
За столом у Меншикова сидели “новые люди” — те, что, по указанию Петра, считали “свою знатность по годности” — одним талантом своим выбились из курной избы, переобули лапти на гофтевые тупоносые башмаки с пряжками. И вместо горьких дум: “За что обрекаешь меня, господи, выть с голоду на холодном дворе?”, стали так вот, как сейчас, за полными блюдами, хочешь не хочешь, думать и говорить “о государевом”. Здесь были братья Бровкины, Федосей Скляев и Гаврила Авдеевич Меншиков — знаменитые корабельные мастера, сопровождающие Петра Алексеевича из Воронежа в Свирь; подрядчик — новгородец Брмолай Негоморский, поблескивающий глазами, как кот ночью; Терентий Буда — якорный мастер, да Ефим Тараканов — преславный резчик по дереву и золотильщик. За столом былии шотландец Роман Брюс, королевского рода, математик, и герой, отличившийся при штурме Шлиссельбурга, Михаил Михайлович Голицын, и много других нужных России людей.
За столом много кричали и спорили о выдаче провианта. Продукты шли из Новгорода, их не хватало. Каждый старался урвать себе, и сейчас за столом сводили счеты.
“Петр Алексеевич был сегодня доволен и тем, что Данилыч поставил назло шведам такой хороший дом, с Нептуном и морской девой на крыше, и тем, что за столом сидят все свои люди и спорят и горячатся о большом деле, не задумываясь, сколь оно опасно и удастся ли оно... и то, что здесь сходились далекие замыслы и трудные начинания...”
Вскоре Меншиков утихомирил гостей, чтобы не кричали про пшено, овес да сено: не за этим Петр Алексеевич приехал сюда.
Петр сказал, что поражение под Нарвой пошло русским на пользу. Без него, вероятно, не было бы этого города. А русские войска под командованием Шереметева и Репнина показали всему миру, что шведов можно бить “и в чистом поле, и на стенах”. Петр сказал, что ждать, когда Карл придет воевать эти места, не годится, надо самим идти и воевать с ним на дальних окраинах. Весной собираться в поход на Кексгольм, чтобы Ладожское озеро, как в старину, опять русским стало. Надо брать Нарву. “Промедление — смерти подобно”.
К вышедшему на крыльцо Петру подошел Андрюша Голиков, подал челобитную. Царь рассердился, что тот нарушает указ, подает прошение прямо царю, а не по инстанции. Но Андрюша сказал, что гибнет его талант, он мастер-живописец, из потомственных палехских мастеров, может писать портреты и корабли на море. Петр смягчился, когда услышал про корабли, но все же усомнился, не врет ли Андрюшка. Голиков сказал, что его работы нельзя принести, они написаны на стенах углем: больше не на чем и красок нет. Петр пошел за Голиковым посмотреть его рисунки.
Приблизились к низким землянкам, где ютились рабочие. В землянке, куда они вошли, спало на нарах человек двадцать. Один рабочий сидел у лучины и латал рубаху. Он не удивился приходу царя, а встал и молча поклонился, как в церкви.
Петр спрашивал рабочего о еде, одежде, много ли хворают. Тот отвечал, что кормят плохо. Одежда вся истлела. А хворых много: место тяжелое. На вопрос царя, почему остался зимовать, ответил, что и дома голодно. Остался на казенном хлебе, лес возит. Потом мужик достал и показал, каким заплесневелым хлебом кормят рабочих. Петр раздраженно спросил: “Я виноват, всех обобрал? ”
Рабочий ответил, что раньше легче жилось. А сейчас поборами замучили. Без конца людей забирают: то в драгуны, то на работы. Окудеют деревни: бабы да девки одни остались. “Конечно, государь, тебе виднее — что к чему...” Петр согласился, что ему виднее. Он взял у рабочего гнилой хлеб, разломил, понюхал и сунул в карман. Потом обратился к Андрюшке, чтобы тот показал свою работу. На стене изображена была морская баталия. Петра поразила точность изображения оснастки кораблей. Он узнал Алексашку с пистолетом и шпагой, лезущего по штурмовому трапу, и себя. Оказалось, что Голиков был при баталии гребцом на лодке. Петр спросил Андрюшку, что если его пошлют учиться в Голландию, не сопьется ли он там?
Вернувшийся к столу Петр был мрачен. Меншиков сразу обратил на это внимание и соображал, с чего бы это? Вдруг Петр сунул ему в лицо кусок плесневелого хлеба: “На, закуси!” Меншиков оправдывался, что хлебными поставками ведает Головкин. Но Петр заставил его есть этот хлеб: “Дерьмом людей кормишь — ешь сам...” Он напомнил Алексашке, что тот за все отвечает в Питербурхе. “За каждую душу человечью...”
6
Ночевать Петр ушел в свой дом, где потолки были низкие. Он любил тесные, уютные комнаты. Петру бы уснуть, но не спалось. У кровати, на кошме, сидел Алексашка, друг сердечный, и рассказывал о денежных затруднениях короля Августа. Он разорился на фаворитках, а потом жаловался Григорию Федоровичу Долгорукому, что его войска питаются одними сухарями, другую неделю жалованья не получают, занялись грабежом. Долгорукий дал королю из своих денег десять тысяч ефимков, и король опять кинулся веселиться с очередной фавориткой. Потом Меншиков прочитал Петру письмо Долгорукого, сообщавшего, что польские войска лишь пьянствовать горазды, а воевать с Карлом слабы.
Петр приказал Меншикову отправить Голикова в Москву написать портрет известной персоны. Алексашка начал было скалиться, но Петр пообещал поучить его дубиной. Он сознался, что скучает по Катерине. Внезапно они услышали, что стал лопаться лед. “Нева тронулась”. ГЛАВА III 1
Поход на Кексгольм был прерван в самом начале. Не успела лодка Петра пройти и половины пути до Шлиссельбурга, как его перехватил адъютант Петра Матвеевича Апраксина, Пашка Ягужинский. Он передал Петру письмо от ближнего стольника Апраксина бомбардиру Петру Алексеевичу. В письме Апраксин сообщал: по весне прибыл с тремя пехотными полками в устье Наровы. Вскоре туда подошли пять шведских кораблей. Они атаковали обоз русских. Но благодаря полевым пушкам русские разбили шведский фрегат и выбили остальные корабли из устья реки. Апраксин, патрулируя берег, не давал шведам выгрузиться. Подобравшись ночью к самым воротам Нарвы, драгуны захватили посланца ревельского губернатора к Горну, коменданту Нарвы. Этот посланец, капитан Сталь фон Голь-штейн, рассказал, что вскоре к Нарве прибудет Шлиппенбах с огромным войском. Шведы отправили тридцать пять судов с провизией для крепости, которая нуждается во всем: в продуктах, боеприпасах, защитниках.
Апраксин вначале не поверил в россказни капитана, но вскоре увидел весь горизонт в парусах и насчитали сорок вымпелов.
Он сообщал Петру, что против такой громады не выстоит. Остается только бесславно погибнуть.
Петр сразу же вернул свой караван от Шлиссельбурга и обещал Апраксину быть под Нарвой со всеми войсками через неделю. Стольнику же приказал до этого стоять насмерть, но не пропустить шведов к Нарве.
Павел Ягужинский повез ответ Апраксину. Проснувшийся поутру Карл был недоволен, что колесит вот уже год в поисках Августа, а тот бегает, как заяц, по необъятной Польше. Карл приходил в отчаяние: “Три года колесить по проклятой Польше! Три года, которые могли бы отдать ему полмира — от Вислы до Урала!”
Адъютант не уставал удивляться скудости завтрака короля. Тонкие кусочки хлеба, вареная морковка и солдатская похлебка. Он решил, что это необходимо королю для будущих мемуаров: “Несомненно, мировая слава — нелегкое бремя!”
Запив этот скудный завтрак водой из ручья, Карл пошел к прибывшей ночью фаворитке Августа, графине Козельской. Он было попытался запугать графиню, сказав, что, если она немедленно не покинет лагерь, ее примут за шпионку Августа. Но графиня защебетала так изысканно, что не дала королю вымолвить слова. Она напросилась на завтрак, так как, по ее словам, умирала от голода. Она льстила королю, что он затмил своей славой всех героев Европы.
Король привел даму в свою палатку, приказал подать завтрак, а своему адъютанту пригрозил, что никогда не забудет ему этой оплошности.
Завтрак был великолепен, и король со злорадством отметил: “Отлично! Я знаю теперь, чем питается этот негодяй Беркенгельм у себя в палатке...”
Графиня продолжала щебетать за завтраком, нто приехала спасти Польшу. “Это моя миссия, внушенная сердцем...” Она просила у “великодушного рыцаря” мира. Но Карл сказал, что согласится только на капитуляцию, и не Польши, которая уже покорена им, а Саксонии, где находится столица Августа. Потом графиня сообщила, что Петр с огромными войсками движется к Нарве. Это уже было серьезно.
3
Двор великолепного Августа расположился в полуразрушенном замке Сокаль Львовского воеводства. Было голодно и неуютно. Король подавлен. Он был декоронован. В Варшаве сидел второй польский король, Станислав Лещинский. Пол-Польши пылало от мужицких восстаний, недалеко стоял с войсками Карл, закрывая Августу путь в его родную Саксонию. Август ненавидел и боялся Карла, который любил лишь войну со страстью средневекового норманна. Он предпочел бы получить пулю в лоб, чем заключить мир, хотя бы самый выгодный для его королевства.
Сейчас Август очень надеялся на графиню Козельскую, повезшую важную весть о выступлении Петра с войсками. Это могло отвлечь короля от погони за Августом.
Появился злой Паткуль. Он ругал трусливого Петра, не принимающего решительных мер против Карла. Паткуль возмущался, что Петру захотелось Нарвы и Юрьева, потом он захочет завоевать Ревель и Ригу. Нет, его надо остановить. У него слишком большие аппетиты. К пирующему у пана Собе-щанского Августу прибыл русский генерал с сообщением. Петр отправил одиннадцать полков пехоты и пять казачьих полков в распоряжение Августа.
Посланцем Петра был киевский губернатор, командующий вспомогательными войсками, Дмитрий Михайлович Голицын, старший брат шлиссельбург-ского героя Михаилы Михайловича. С ним казачий атаман Данила Апостол.
Король Август очарован русскими войсками: “Какие солдаты!”
Вернувшись в Сокаль, он имел неприятную беседу с графиней Козельской, влепившей в конце разговора королю звонкую пощечину.