Сравнительно высокий уровень мобильности.
Сравнительно высокий уровень образования.
Создание масштабной системы социальной защиты.
Создание системы массового политического участия.
Формирование обширного комплекса ожиданий по отношению к правительству (государству) Мобилизационный характер урбанизации (города как конгломераты «заводских поселков»). Относительно высокий уровень социальной маргинальности. Относительно невысокий уровень экономического развития и общественного благосостояния.
Низкий уровень производительности и экономической эффективности в целом.
Негативное отношение к инновациям.
Негативное отношение к любым формам общественного плюрализма.
Акцент на экстенсивном развитии.
Низкий уровень государственно-административной эффективности.
Политическое участие мобилизационного типа.
Уничтожение гражданских и политических прав и свобод.
Разрушение гражданской ответственности.
Разрушение основ гражданского общества.
Отсутствие системы правления права 30 Т а б л и ц а 2 Современное и антисовременное общество: сравнение (продолжение) [5] Компоненты общественной структуры Современное общество Антисовременное общество Деятельность Сигналы Открытость Правовой уровень Причины и следствия Результаты деятельности Эффективность Сложная Цены и законы Прозрачность Да Прогнозируемы Действенные Да Сложная Правила, политика, взятки и личные контакты От относительной прозрачности до непрозрачности Жесткость, модифицированная неисполнением Непрогнозируемые Недейственные Нерегулярная Институциональная логика советского режима: верховная власть и бюрократия. Внутреннюю противоречивость анти-современной институциональной системы можно истолковать в терминах разрыва между структурами формальных, декларативно принятых институтов и неформальных институтов, существующих в виде сложных и многообразных практик политического патронажа, коррупции, теневой экономики и иных сетей клиентелистского взаимодействия [6]. Формальные институты в контексте антисовременного советского общества носили преимущественно фиктивный характер, и только невнимательному наблюдателю они могли показаться реальной фактурой общественной жизни. Подлинная общественная реальность в гораздо большей степени была связана с функционированием неформальных институтов. Система неформальных институтов, с одной стороны, позволяла трансформировать (и освоить таким образом) чуждые формы социального действия в духе привычных способов поведения и общения, а с другой – помогала снизить общественные и индивидуальные издержки, вызываемые недейственностью формальной структуры.
Одним из наиболее ярких проявлений антисовременного характера коммунистического общества была организация системы государственного управления. Здесь крылось существенное противоречие. С одной стороны, коммунистический тоталитарный проект общественных преобразований предполагал формирование максимально централизованной структуры общественного взаимодействия, создаваемой путем устранения институтов рыночного регулирования экономики, политического плюрализма, иных форм автономного социального действия. Координация работы такой общественной структуры требовала создания беспрецедентной по своим масштабам системы публичного управления. Именно этот институт должен был, по логике вещей, сыграть ключевую роль в осуществлении проекта коммунистической модернизации. С другой стороны, коммунистическая теория (в ее большевистском, ленинском варианте) включала в себя положение о том, что государство (как машина классового господства и подавления) в новых условиях исчезнет. Предполагалось, что освобожденное от социально-экономических противоречий капитализма, пронизанное духом нового гуманизма и энтузиазмом общество «естественным» образом, спонтанно найдет необходимые формы самоорганизации и самоуправления.
На отвлеченно идеологическом уровне существовало стремление устроить систему государственной администрации в духе прорыва к современному обществу – на рациональных началах «научного менеджмента» и планирования. Этот мотив стал неотъемлемой частью советской административной идеологии (или мифологии) и в 1960-е гг. пережил свое возрождение на фоне лозунгов «научно-технического прогресса» и т.п. Разумеется, все это модернизационное прекраснодушие имело мало общего с действительным положением дел. В реальности тоталитарная программа общественных преобразований привела к тотальному огосударствлению общественной жизни, к формированию традиционной для России бюрократической системы и бюрократизации общества в целом [7].
Основными политическими характеристиками этой системы были подчиненность бюрократии партийному (политическому) руководству и отсутствие всякого гражданского контроля над ее деятельностью. В новых исторических условиях были воспроизведены, как полагают многие, архетипические черты российской политической традиции, а именно – доминирование в политической системе двух институтов: персонифицированного политического руководства («Русской Власти») и бюрократии [8–10].
В принципе, бюрократии отводилась роль послушного инструмента в руках верховной власти. Бюрократия была призвана консолидировать, поддерживать соответствующий режим политического господства. Однако на деле она приобрела социальные и политические свойства, выходящие за рамки этой задачи. Бюрократия сама оформилась в подлинно политическое сословие, которому в обмен на лояльность были предоставлены весьма широкие властные полномочия по отношению к обществу. Возникли (вернее, пережили «реставрацию» в советском социально-политическом контексте) сложная система социальной стратификации (так называемая «сталинская рестратификация») и сеть неформальных институтов, которые определяли характер взаимодействия бюрократии и ее политических господ, с одной стороны, а также механизмы внутрибюрократического взаимодействия и «технологии» консолидации ресурсов (своего рода систему «неофеодального кормления») – с другой. Основными компонентами неформальной институциональной структуры в советском обществе были политический патронаж, разные формы клиентелизма и коррупции [11–13]. Таким образом, сформировался политический режим, обеспечивающий господство коммунистических лидеров и предполагающий особый порядок политической взаимозависимости, в котором бюрократия являлась ключевой опорой авторитарной верховной власти. Бюрократическая лояльность, в свою очередь, была обусловлена способностью и желанием политического руководства поддерживать «неофеодальный» порядок, предоставляющий бюрократии политические и социально-экономические преимущества.
Горбачевская перестройка как неудачный опыт авторитарного реформирования. Попытка реформ, предпринятая М.С. Горбачевым, подвергла сложившийся режим серьезному испытанию. По сути дела, на повестку дня в очередной раз был поставлен вопрос о программе модернизации. Однако признать, что всякие попытки осуществить этот исторический прорыв альтернативным, не-западным (антисовременным), а значит, и недемократическим путем являются бесперспективными, означало бы для коммунистического руководства политическую капитуляцию. Поэтому вновь речь шла о модернизации в контексте авторитарной политики, но в каком-то новом, «улучшенном» варианте.
Поиски этого варианта шли в пределах авторитарной либерализации, то есть в направлении мер, которые должны были несколько расширить экономические и политические права граждан. Такие меры, как предполагалось, помогли бы сделать коммунистическую систему более легитимной (политически открытой) и повысить уровень ее социально-экономической и административной эффективности, не затрагивая ее политических основ. В соответствии с правилами авторитарной модернизации, реализация этой институциональной перестройки была поручена самой бюрократии. Не желая отказаться от основ коммунистической системы, советское руководство по-прежнему видело в бюрократии ключевого политического агента. Но бюрократия не была способна, да и вовсе не хотела собственными руками разрушить порядок, который обеспечивал ей участие в системе авторитарного политического господства и эффективный контроль над общественными ресурсами. Неизбежным результатом в такой ситуации стал раскол между бюрократией и политическим руководством. Целостность режима, посредством которого верховная власть добивалась консолидации своего политического авторитета, была нарушена.
Для политического руководства одним из возможных выходов из создавшегося положения была политика реальной демократизации «сверху». Такая политика устранила бы традиционный режим взаимозависимости верховной власти и бюрократии. Правящая группа получила бы возможность провести институциональное преобразование общества и в то же время сохранить власть, правда, ценой отказа от коммунистического авторитаризма. Однако коммунистические лидеры не смогли сделать этот выбор в пользу полной открытости. В результате они оказались в крайне противоречивом положении. С одной стороны, сохранение коммунистической системы требовало достижения двух взаимообусловленных целей – укрепления ее легитимности и повышения уровня социально-экономической эффективности. Успешное решение этих задач было связано с поддержкой со стороны бюрократии. С другой стороны, для того чтобы добиться этого, необходима была глубокая институциональная перестройка советской политической и административной организации, что наносило огромный урон позициям этого «сословия». Такое противоречивое положение не могло не закончиться политическим провалом.
Реформы Горбачева были восприняты бюрократией как угроза ее общественно-политическому положению. Допущение (даже в весьма ограниченных масштабах) экономического плюрализма и политической открытости, ориентация на ценности эффективного управления вступили в противоречие с институциональной логикой ее деятельности. В условиях советской системы проблемы административной эффективности и гражданского контроля над деятельностью бюрократии имели отношение к формальной, внешней стороне системы, своего рода квазимодернизационной оболочке, прикрывавшей антисовременную институциональную «начинку». Поэтому постановка вопроса о необходимости добиваться подлинной социально-экономической и административной эффективности и ответственности бюрократии перед обществом, в сущности, означала выдвижение лозунга о необходимости заменить антисовременную институциональную логику коммунистической бюрократии логикой функционирования действительно современных институтов, устроенных на демократических началах.