Наиболее значимыми компонентами этой ментальности являются идея «укрепления или восстановления российского государства», стремление к тому, чтобы вернуть России былую военную мощь и политическое значение в мире. Все эти весьма неопределенные и подчас противоречивые лозунги, по существу, представляют собой не что иное, как попытку сформулировать еще один модернизационный проект. Здесь мы не будем подробно говорить о содержании и качестве этого проекта. Отметим только две вещи. Прежде всего, следует сказать, что этот проект был выдержан в традиционном для России анти-современном духе. Во-вторых, нас будет интересовать выбор политической стратегии его реализации.
Б. Ельцин и его советники, как мы уже говорили, игнорировали политические задачи демократизации. Тем не менее, негативные последствия этой политики были поставлены в вину демократии. Путин, в принципе, имел возможность выбрать вариант осуществления подлинной демократизации, в соответствии с положением о том, что лучшее лекарство от общественных недугов, вызванных недостатком демократии, – это демократия в еще больших дозах. Некоторые наблюдатели были склонны рассматривать его деятельность в течение первых двух лет после триумфального избрания в 2000 г. именно как период преодоления негативных последствий ельцинского периода, необходимый для того, чтобы вернуться к задачам демократизации на новой, более стабильной основе. Однако достаточно быстро стало очевидным, что Путин выбрал другую – авторитарную – стратегию развития. Для нашего рассмотрения важно попытаться увидеть социально-политические результаты этого выбора, который следует считать не просто фактом индивидуальной биографии Владимира Владимировича Путина, но также и историческим выбором всего российского общества [19].
Авторитарный политический поворот повлек за собой существенные перемены в организации режима верховной власти. Второй российский президент отказался от политики шаткого равновесия, существовавшего в контексте институциональной неопределенности и поддерживаемого практикой сделок и компромиссов. В то же время он отказался и от перспективы институциализации демократической политики. В. Путин вернулся к более традиционному для России способу консолидации власти, предполагающему политическую централизацию авторитарного типа и опору на бюрократию.
Ведущие политические акторы эпохи Б. Ельцина – «олигархи» и региональные лидеры – не вписывались в образ нового режима верховной власти. Для него вновь единственной опорой, союзником и инструментом общественного развития стала бюрократия. На фоне институциональной неопределенности ельцинского режима бюрократия была второстепенным политическим актором. Впрочем, и в этом качестве она сумела сохранить важные социальные и экономические позиции в структуре российского общества. Во многом это произошло благодаря тому, что не была затронута та неформальная институциональная ткань, которая в свое время обеспечивала политическое влияние и материальное благополучие советской бюрократии. Более того, в условиях переходной экономики, а также отсутствия сколько-нибудь эффективных стратегий строительства политических и административных институтов демократического типа эта институциональная структура, составленная на основе отношений патронажа, клиентелизма и коррупции, стала еще более масштабной и всепроникающей [11, 20, 21].
Проект авторитарной модернизации возвращает бюрократии особый общественно-политический статус – статус, определяемый логикой ее традиционных отношений с верховной властью и обществом. Снижение политической роли «олигархов» и возрастающее давление на региональных лидеров делают бюрократию чрезвычайно важным игроком на политическом поле. Это открывает ей еще более широкий доступ к механизмам контроля над экономикой, поскольку, как известно, особый тип российского капитализма предполагает прямую конвертацию власти в богатство [22]. Начавшийся делом «ЮКОСа» передел собственности и рекрутирование нового «призыва олигархов» из среды близкой к президенту бюрократической элиты свидетельствовали об этом как нельзя лучше.
Президентский срок Д. Медведева (время правления «тандема») ничего не изменил в сложившейся режимной конструкции [23]. Несмотря на провозглашенную программу модернизации, которая предполагала открытие возможностей для инновационного развития во всех сферах российской общественной жизни, никаких серьезных институциональных сдвигов не произошло. Политические возможности младшего из двух «тандемократов» не позволили ему принять никаких сколько-нибудь серьезных мер, позволяющих нарушить политическую и социальную монополию бюрократии, чтобы сделать российский режим более открытым.
Заключение. Таким образом, в российских условиях авторитарная программа почти неизбежно приводит к 34 воспроизведению традиционной системы политического господства верховной власти и бюрократии. Любой возникающий на этой основе режим поддерживает антисовременные структуры социального взаимодействия и оказывается неспособным решать задачи современного развития. Простые аналогии с «успешными» случаями реализации авторитарной стратегии оказываются несостоятельными, так как характеристики режимных акторов (сил), участвовавших в формировании «эффективных» латиноамериканских или азиатских диктатур, разительным образом отличаются от того, что мы наблюдаем в нашей стране. Так, важнейшим условием, позволяющим «выживать» авторитарным системам, является наличие не только сплоченной, пронизанной духом общественного призвания и пользующейся авторитетом в обществе элиты, но также и эффективной бюрократии [10]. Ни российская верховная власть, ни российская бюрократия не отвечают этим требованиям. Постоянное их доминирование ведет к циклическому воспроизведению и углублению проблем общественно-исторического развития [24]. Выход из этого порочного институционального круга видится в переходе к подлинной демократизации – отказу от практики имитации современных общественнополитических институтов в пользу действительно современной структуры общественного взаимодействия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Обобщенную модель современных обществ, сформированную на основе обзора обширной литературы по модернизации, см. в [20].
2 Термин «исторические сочленения» используется в работах, связанных с одним из направлений «нового институционализма» – так называемым «историческим институционализмом» (см.: [25]). Он означает состояния институциональной неопределенности, которые возникают на сломах исторических эпох и предоставляют возможность формировать новую институциональную перспективу, преодолевая порочный круг зависимости от старой институциональной традиции.
Список литературы
1. Хантингтон С. Политический порядок в изменяющихся обществах. М. : Прогресс-Традиция, 2004. 480 с.
2. Palmer M. Political development: dilemmas and challenges. Itasca, Ill. : F.E. Peacock Publishers Inc., 1997. 315 p.
3. Dallin A. Causes of the Collapse of the USSR // Post-Soviet Affairs. 1992. Vol. 8, № 4. P. 279–302.
4. Rose R. Living in an Antimodern Society // East European Constitutional Review. 1999. Vol. 8, № 1–2. P. 68–75.
5. Lipset S. Consensus and conяict: essays in political sociology. New Brunswick : Transaction Books, 1985. 375 p.
6. Lauth H.-J. Informal institutions and democracy // Democratization. 2000. Vol. 7, № 4. P. 21–50.
7. Ryavec K. Russian bureaucracy: power and pathology. Lanham, Md. : Rowman & Littleёeld Pub., 2003. 283 p.
8. Пивоваров Ю. Русская политическая культура и political culture // Pro et Contra. 2002. Т. 6, № 2. С. 23–50.
9. Баталов Э. Политическая культура России сквозь призму civic culture // Pro et Contra. 2002. Т. 6, № 2. С. 7–22.
10. Шевцова Л. Как Россия не справилась с демократией // Pro et Contra. 2004. Т. 8, № 3. С. 36–55.
11. Ledeneva A. Russia’s economy of favours: blat, networking and informal exchange. Cambridge : Transaction Books, 1985. 233 p.
12. Lovell S., Ledeneva A., Rogachevskii A. Bribery and blat in Russia: negotiating reciprocity from the Middle Ages to the 1990s. N.Y. : St. Martin's Press, 2000. 295 p.
13. Willerton J. Patronage and politics in the USSR. Cambridge ; New York : Cambridge University Press, 1992. 305 p.
14. Solnick S. Stealing the state: control and collapse in Soviet institutions. Cambridge, Mass. : Harvard University Press, 1998. 337 p.
15. O’Donnel G., Schmitter K. Transitions from authoritarian rule. Tentative conclusions about uncertain democracies. Baltimore ; London : John Hopkins University Press, 1986. 81 p.
16. Гельман В. Как выйти из неопределенности? // Pro et Contra. 1998. Т. 3, № 3. С. 21–39.
17. Гельман В. Трансформации и режимы. Неопределенность и ее последствия // Гельман В., Рыженков С., Бри М. Россия регионов: трансформация политических режимов. М. : ВесьМир, 2000. С. 16–55.
18. Trogen P., Felker L. Regionalization in Russia, paper presented to the // SECOPA’98. January 21–23. 1998.
19. Sakwa R. Putin: Russia’s choice. 2004. N.Y. : Cambridge University Press, 1998. 338 p.
20. Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. М. : Московский общественный научный фонд, 1997. 301 c.
21. Афанасьев М. Российская Федерация: слабое государство и «президентская вертикаль». URL: http://www.polit.ru/research/ 2004/10/18/afanasiev.html
22. Перегудов С., Лапина Н., Семененко И. Группы интересов и российское государство. М. : УРСС, 1999. 352 с.
23. Виноградов М. Наступит ли «медведевская оттепель»? // Pro et Contra. 2008. Т. 12, № 5–6 (43). C. 63–74.
24. Гончаров Д. Структура территориальной политики // Полис. 2012. № 3. C. 63–74.
25. Thelen K, Steinmo S. Historical Institutionalism in Comparative Politics // Structuring Politics. Cambridge, 1992. P. 1–32. Статья представлена научной редакцией «Философия, социология, политология» 29 октября 2012 г.