Тем временем миллионы людей занимаются поисками своей идентичности или какого-то магического средства, которое помогло бы им вновь обрести свою личность, мгновенно дало бы ощущение близости или экстаза, привело бы их к более "высокому" состоянию сознания.
К концу 70-х годов движение за развитие человеческих возможностей, распространяясь на восток от Калифорнии, породило около 8 тыс. разных "терапий", состоящих из обрывков психоанализа, восточной религии, экспериментов с сексом, различных игр и стародавнего возрожденчества(3). Как сказано в одном критическом обзоре, "эти методы были аккуратно упакованы и распространялись от одного побережья до другого под такими названиями, как Динамика сознания, Арика и Психический контроль Сил вы. Трансцендентальная медитация уже рекламировалась на равных с техникой быстрого чтения; сайентологи популяризировали свою дианетику с 50-х годов. В то же время религиозные культы Америки не остались в стороне, они без лишнего шума разворачивали свою деятельность по всей стране, собирая огромные денежные средства и вербуя новых членов"(4).
Более важным, чем растущая индустрия человеческого потенциала, является движение христиан-евангелистов. Обращаясь к более бедным и менее образованным слоям населения, искусно используя возможности радио и телевидения, "возродившееся" движение расширяется. На гребне волны торгаши от религии посылают своих последователей бороться за спасение в обществе, которое они изображают как упадническое и обреченное.
Эта волна нездоровья не обрушилась на все части технологического мира с равной силой. По этой причине читатели в Европе и других странах могут отмахнуться от него как от чисто американского явления, а в самих Соединенных Штатах некоторые все еще относятся к этому как к еще одному проявлению пресловутой странности калифорнийцев.
И те, и другие сильно ошибаются. Если психические нарушения и дезинтеграция наиболее заметно проявляются в Соединенных Штатах, особенно в Калифорнии, это просто отражает тот факт, что Третья волна добралась сюда немного раньше, опрокинув социальные структуры Второй волны быстрее и с большей наглядностью.
В самом деле, нечто вроде паранойи нависло над многими сообществами, и не только в Соединенных Штатах. В Риме и Турине террористы расхаживают по улицам. В Париже и даже в некогда мирном Лондоне увеличиваются случаи нападения на людей и вандализма. В Чикаго пожилые люди боятся ходить по улицам после наступления темноты. В Нью-Йорке в школах и подземках очень много насилия. А в Калифорнии один журнал предлагает читателям якобы практическое руководство по "стрельбе из стрелкового оружия, по дрессировке собак на нападение, по охранным сигнализациям, средствам индивидуальной безопасности, курсам самообороны и электронным системам безопасности " (5).
В воздухе ощущается запах болезни. Это запах умирающей цивилизации Второй волны.
Наступление на одиночество
Чтобы создать желаемую эмоциональную жизнь и здоровую психосферу для зарождающейся цивилизации будущего, мы должны признать три основных требования любой личности: потребности в общности, структуре и смысле. Поняв, как крах общества Второй волны подрывает эти потребности, мы смогли бы приступить к созданию более здоровой психологической среды для нас самих и наших детей в будущем.
Прежде всего любое приличное общество должно породить чувство общности. Общность противостоит одиночеству, а чувство принадлежности к общности придает людям уверенность. Однако в наше время институты, от которых зависит общность, разрушаются во всех технологических обществах. Результат - распространение чумы одиночества.
От Лос-Анжелеса до Ленинграда подростки, несчастливые супружеские пары, родители-одиночки, простые рабочие и пожилые люди - все жалуются на социальную изоляцию. Родители признаются, что их дети слишком заняты, чтобы навестить их или даже позвонить. Одинокие незнакомые люди в барах или прачечных изливают друг другу душу, рассказывая, по выражению одного социолога, "эти бесконечно печальные истории". В клубах и на дискотеках для разведенных встречаются отчаявшиеся одинокие люди.
Фактор одиночества недооценивается в экономике. Сколько жен, принадлежащих к верхушке среднего класса, доведенных до отчаяния звенящей пустотой своих обеспеченных пригородных домов, пошли на рынок труда, чтобы не потерять рассудок? Сколько домашних животных (и машин, нагруженных кормом для них) покупается, чтобы нарушить молчание пусто го дома? За счет одиночества существует большая часть туристического бизнеса и индустрии развлечений. Оно вносит свой вклад в употребление наркотиков, депрессию и уменьшает производительность труда. И оно создает доходную индустрию "одиноких сердец", цель которой - помочь одинокому человеку найти и окольцевать мистера или мисс "То, что надо".
Болезненность одиночества, разумеется, не новое явление. Но в наше время одиночество так широко распространилось, что стало, как ни парадоксально, общим явлением.
Общность, однако, требует большего, чем эмоционально удовлетворительные связи между индивидами. Она также требует крепких уз лояльности между индивидами и их организациями. Людям недостает дружбы, сегодня миллионы чувствуют себя отрезанными и от институтов, частью которых они являются. Они жаждут получить институты, достойные их уважения, привязанности и лояльности.
Нечто подобное предлагает корпорация.
По мере того как компании укрупняются и становятся более безликими и начинают заниматься множеством самых разных видов деятельности, у сотрудников почти не остается ощущения общего дела. У них нет чувства общности. Само понятие "корпоративной лояльности" звучит архаично. Действительно, лояльность компании многие рассматривают как предательство самого себя. В популярном романе Флетчера Кнебеля о большом бизнесе "The Bottom Line" героиня раздраженно бросает своему мужу-начальнику: "Лояльность компании! Меня от этого тошнит"(6).
За исключением Японии, где все еще существует система пожизненной занятости и корпоративный патернализм (хотя для всё уменьшающегося процента ра бочей силы), отношения на работе становятся все более непрочными и эмоционально неудовлетворительными. Даже когда компании предпринимают усилия для укрепления социальных связей между сотрудниками (ежегодный пикник, спонсирование команды по игре в кегли из числа работников, рождественский прием в офисе), профессиональные отношения по большей части весьма поверхностны.
Поэтому сегодня мало кто испытывает чувство принадлежности к чему-то большему и лучшему, чем он сам. Это теплое чувство причастности возникает спонтанно время от времени в периоды кризисов, стресса, катастроф или массовых волнений. Например, крупные студенческие выступления 60-х годов вызвали прилив чувства общности. Антиядерные демонстрации наших дней делают то же самое. Но и эти движения, и чувства, которые они вызывают, преходящи. Общности не хватает.
Нашей возрастающей социальной разнородностью можно объяснить феномен одиночества. Разъединяя общество, подчеркивая различия, а не сходство, мы помогаем людям индивидуализироваться, создаем возможности для каждого реализовать свой потенциал. Но мы также затрудняем человеческие контакты. Поскольку чем больше мы индивидуализируемся, тем труднее нам становится выбрать себе спутника жизни с близкими интересами, ценностями, привычками или вкусами. Друзей тоже сложнее найти. Каждый становится более разборчивым в социальных связях. В результате возникают неудачные взаимоотношения. Или нет никаких взаимоотношений. 6. Разрушение массового общества, таким образом, хотя и обещает большую степень индивидуального самовыражения, распространяет, по крайней мере сей час, боль изолированности. Если зарождающееся общество Третьей волны не хочет быть холоднометаллическим, с пустотой вместо сердца, оно должно наступать на эту проблему по всему фронту. Оно должно возродить общность.
Как к этому приступить?
Признав, что одиночество - теперь не личная проблема каждого, а общественная, вызванная дезинтеграцией институтов Второй волны, мы многое сумеем сделать. Можно начать там, где обычно начинается общность, - в семье, расширяя сократившиеся функции.
Со времени индустриальной революции семья постоянно освобождается от бремени совместного проживания со старшими членами семьи. Если мы сняли эту ответственность с семьи, возможно, пришло время частично восстановить ее. Только подверженный ностальгии глупец одобрил бы разрушение систем общественных и частных пенсионных фондов или полную зависимость, как некогда, старых людей от своих семейств. Но почему не предложить налоговые или другие стимулы семьям (в том числе неполным и нетрадиционным), которые заботятся о своих пожилых членах, а не отправляют их в безликие "дома" для престарелых. Почему не вознаградить, а не наказывать экономически тех, кто сохраняет и укрепляет семейные узы между поколениями?
Этот же принцип можно также распространить на другие функции семьи. Следует поощрять семьи играть большую - не меньшую - роль в воспитании молодых. Родителям, желающим учить своих детей дома, школы обязаны помогать, а не относиться к ним как к чудакам или нарушителям закона. Родители также должны все больше оказывать влияние на школы.
В то же время многое для пробуждения чувства общности могут сделать сами школы. Может, не стоит оценивать чисто индивидуальные успехи учащихся, а сделать так, что оценки каждого учащегося зависят от успехов всего класса или какой-то группы в классе. Это уже в детском возрасте наглядно подтвердит мысль о том, что каждый из нас несет ответственность за других. Немного воображения и поощрения - и воспитатели придумают многие другие, лучшие способы воспитания чувства общности.