1.2. Общекультурная ситуация. Между «смертью Бога» Ф.Ницше и «смертью человека» М.Фуко
Вся эта ситуация нашла отражение в культуре, искусстве, науке. После объявления Ф.Ницше «смерти Бога» культура сосредоточилась на Символе. Отношения, складывающиеся в обществе, стали трактоваться по аналогии с отношениями, складывающимися между значимыми единицами языка и речи. Появились методы структурного языкознания (Ф.Соссюр), социологии языка (Сепир, Уорф), гумбольдтианское учение о внутренней форме; К.Юнг обнаружил архетипы — символы коллективного бессознательного; К.Ясперс открыл в языке шифры изначального смысла Бытия; М.Хайдеггер — голос Бытия; холисты — выраженный в символе культурный миф народа; Ж.Лакан — обнаружил, что даже бессознательное структурировано как язык. «Для экзистенциалистов, персонологов, неофрейдистов, представителей философской антропологии символ — это тоннель, лаз в подполье культуры, соприкосновение с невидимой глазу плазмой, создающей своими импульсами напряжение на поверхности культуры, конфликты современной жизни. Их корни — там, в глубинах бытия. И философия культуры «спускается» к ним, к Эросу, и Танатосу, жизни и смерти» (Каган, 1998, с.161).
К.Леви-Стросс и Р.Барт применив этот метод соответственно к исследованию древней и современной культуры, положили основание структурализму и постструктурализму. Структурализм исходит из того, что человеком в мире управляют неосознанные структуры, зашифрованные в языке. Сама культура структурирована как язык: в ней можно найти значимые оппозиции, параллелизм, семантические и реляционные значения. Процессы, происходящие в культуре, следовательно, можно истолковывать как сообщения. «Экономику и политику, города и жилище, одежду и вещи, ритуалы, культуры и мифы — все можно рассматривать как текст, содержащий сообщения, вернее, бесконечное количество сообщений. В этих накатывающих друг на друга волнах «означающих», так и не достигающих ни одного определенного «означаемого», сам язык предстает как сообщение» (там же, с.162). В каждом тексте выявляются напластования других текстов, в любом сообщении — другие сообщения. По существу, тексты и сообщения представляют из себя коллажи, составленные если не из прямых цитат и заимствований, то во всяком случае — из чужих мыслей. Поэтому при первом же погружении «аналитического скальпеля» в конкретный текст — последний распадается на молекулы обрывков из других текстов, и так происходит почти до бесконечности. По сравнению с распыленностью и размытостью сообщений язык, на котором они составлены, являет собой твердость и крепость своей структуры, способной «выразить из себя» все новые сообщения. Именно механизм порождения текстов, спрятанный в языке, а не сами тексты, интересует структуралистов.
С афористической точностью выразил это свойственное современной культуре предпочтение языка как средства сообщения самому сообщению М.Мак Люен, назвав одну из своих книг «Medium is the Message» («Средство сообщения — это само сообщение»).
Работу с текстами культуры, начатую структурализмом, продолжил поструктурализм. Чтобы преодолеть противоречие между жизнью и культурой, поструктурализм предложил брать текст в момент его становления, чтобы «заглянуть» под маску культуры, в ту «преисподню», где нет еще готовых форм, а исходные «наивности» еще не претерпели метаморфоз. Подобный процесс исследования получил название деконструкции. Постмодернистское искусство выступило как пример деконструкции классических текстов, стремясь к обновлению жизни любой ценой, высвобождению ее из-под деспотизма отвердевших ментальных норм. «Деконструкция» — термин предложенный Ж.Деррида — не является методом, в смысле стандартных научных процедур или правил, не является «критикой» ни в общепринятом, ни в кантовском смысле. «Не является она и «анализом» — предприятием по расчленению и разборке какого-то целого на отдельные, далее неразложимые элементы, поскольку эти «ценности», равно как и анализ, сами суть некоторые философемы, подлежащие деконструкции» (Деррида, цит. по Керимов, 1998, с.230).
Хрестоматийным постмодернистским текстом можно считать работу Л.Фидлера «Пересекайте рвы, засыпайте границы» (1969), в которой ставится задача снятия границ между элитарной и массовой культурами, между реальным и ирреальным. Писатель, по этой концепции, должен стать «двойным агентом», осуществлять связь между технологизированным миром и мифом (чудом, вымыслом), отвечать в равной мере и элитарному, и популярному вкусам. Произведение искусства должно стать многоязычным, приобрести двойную структуру, как на социологическом, так и на семантическом уровнях. Ч.Дженкс ввел понятие «двойного кодирования», которое подразумевает возможность автора одновременно апеллировать к массе и профессионалам.
Классическим романом постмодерна стало произведение Умберто Эко «Имя Розы», сравнимаемое многими критиками со слоеным пирогом, адресованным различным социальным слоям читателей. У.Эко резко противопоставлял постмодерн модернизму, которому «дальше идти некуда, поскольку он разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до чистого холста, до дырки в холсте». Это отвержение модернизма предлагается разрешить особым образом: «постмодернизм — это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить: без наивности» (У.Эко, цит. по Каган, 1998, с.353).
М.Хайдеггер, считающийся одним из отцов постмодерна пошел дальше Фидлера и Эко. Во имя «демократизации» культуры он объявил отказ от трансцендентных идеалов и о «снижении» верховных ценностей. Он объяснил это не стремлением к слепому разрушению и не суетой обновленчества, но необходимостью придать миру такой смысл, который не унижает его до роли переходного двора в некую потусторонность.
Своего пика постмодернистское ощущение достигло на Западе в 80-е годы, причем, с одной стороны ощущалась исчерпанность постмодернистских представлений, с другой — ничего нового им на смену не пришло, более того, создавалось впечатление, что постмодернизм втягивал в поле своего воздействия все новые и новые сферы культурного сознания. В эти годы продолжалась «методологическая агрессия» литературоведения в другие сферы знания. Дж.Каллер писал: «В 60-е и 70-е годы литературоведение, казалось, было занято импортированием теоретических моделей, вопросов и перспектив из таких областей, как лингвистика, антропология, философия, история идей и психоанализ. Но в 80-х годах ситуация, кажется изменилась: литературоведение стало экспортером теоретического дискурса, в то время, как другие дисциплины — право, антропология, история искусства, даже психоанализ — приняли к сведению то, что литературные критики называют «теорией», и обратились к ней для стимулирования своих собственных изысканий» (цит. по Ильин, 1998, с.170).
Однако общий итог — негативен: постмодернистская научно-познавательная парадигма оказалась способной лишь на нигилистическую критику и не давала положительных ответов. Кармен Видаль написала по этому поводу в 1993 г.: В 80-е годы смысл был утерян, и мы играли с означающими. Объекты, включая человека, существовали только как знаки. Стремление к бесконечности. Бессмысленная свобода. Эстетика исчезновения. Социальное дезертирство. Деидеологизация. Общественная сфера стала пустыней, где трансполитический характер, бесчеловечность нашего асоциального и поверхностного мира превратилась в экстатическую критику культуры» (цит. по Ильин, 1998, с.171).