В 1995 Гинкас выпустил «историко-театральную репродукцию» "Казнь декабристов" по собственной пьесе. Столкнув прошлое и настоящее в границах одного времени-пространства, режиссер исследует человеческую природу, ее бездны, ее ограниченность и возможности. В спектакле замечательно проявились актерские индивидуальности Д.Супонина, Е.Сармонта, М.Виторгана, В.Пучкова, А.Коврижных. В 1998 Гинкас ставит в МТЮЗе "Золотой петушок" по сказке А.С.Пушкина.
Следующая работа Гинкаса, спектакль "Комната смеха" по пьесе О.А.Богаева «Русская народная почта», был поставлен в Театре-студии под руководством О.Табакова (1998), который сам сыграл главную роль. Спектакль "Пушкин. Дуэль. Смерть" (1999, МТЮЗ) - абсолютно авторский спектакль. Режиссер сочиняет сюжет на основе документов и сам решает пространство, работает без сценографа. За спектакли "Золотой петушок" и "Пушкин. Дуэль. Смерть" Гинкас был назван лучшим режиссером Всероссийского фестиваля «России первая любовь...». В том же 1999 поставлен «Черный монах» по повести А.П.Чехова. Это не инсценировка, играется почти полностью прозаический текст, отданный квартету исполнителей (С.Маковецкий, В.Кашпур, В.Верберг, И.Ясулович), в котором каждый ведет свою партию. Также в 1999 был проведен и осуществлен первый опыт экранизации – спектакль «Граф Нулин», совместно с телекомпанией «Игра». В 2000 Гинкас выпускает на большой сцене МТЮЗа спектакль "Счастливый принц О.Уайльда.
Трезвое осознание границ. Границ жизни, таланта, своих возможностей приходит со временем. Папа Гинкаса был очень упорный, энергичный, но - ограниченный человек. Было видно, как он бьется о границы своих возможностей. Мама была красивая женщина и талантливая мать. В ней было что-то артистическое, но соображений - совсем немного, хотя она много читала. Он очень чувствует те границы, в которые генетически заключен от рождения. И завидует некоторым, может быть, не очень глубоким, не очень умным, но как бы безграничным талантам. Завидует моцартианству, пушкинианству. Ведь даже Достоевский - человек, пробивающийся сквозь собственную ограниченность. Он пытался поворачиваться и так и эдак, уйти от пьес, потом от прозы, потом от слов. Ставил «Полифонию мира» и это по-прежнему был он. Поставил «Сны изгнания», но и это - он. Выпустил сказку «Золотой Петушок» - и это снова был он...
Гинкас много работает за рубежом. В 1988 поставил спектакль «Театр сторожа Никиты» по "Палате №6" Чехова (Хельсинки); «Преступление и наказание» по Достоевскому (там же 1990)- оба спектакля оформлял Л Л Боровский. С С М Бархиным осуществил постановку спектакля "Жизнь прекрасна" по "Даме с собачкой" Чехова (Стамбул. 1993. Хельсинки, 1994. Бостон,2003)
Преподавательская деятельность Гинкаса началась в 1985 в ГИТИСе им. А.В.Луначарского, продолжилась в Школе-студии им Вл. И.Немировича-Данченко при МХАТе и на Высших режиссерских курсах. В 2000 был снова приглашен Табаковым в Школу-студию при МХАТе Профессор Шведской театральной академии в Хельсинки. Неоднократно выезжал за рубеж для чтения лекций, проведения семинаров и лабораторий в театральных школах Великобритании, США, Норвегии и Финляндии. В 1998 руководил режиссерско-актерской лабораторией в Шекспировском Королевском театре.
«Дама с собачкой», «Черный монах» и «Скрипка Ротшильда»
«Я очень люблю пьесы Чехова и считаю «Вишневый сад» самой
гениальной и трудной пьесой всех времен и народов, и другие его пьесы тоже трудны
Я порой поражаюсь самоуверенности, если не сказать наглости, некоторых моих коллег, которые, не задумываясь, берутся ставить аж «Вишневый сад». Сам я ставил только «Чайку» со своими финскими студентами, это была чисто учебная работа, не претендующая ни на что. Прозу Чехова ставить нельзя сказать, что легче, но не так страшно. Мы играем прозу — это специфический вид театра, где проза ставится одним из действующих лиц игры, — мы играем в прозу, мы играем в Чехова, мы играем в этих героев...
«Дама с собачкой», «Черный монах» и «Скрипка Ротшильда» - с той точки зрения, с какой я на них смотрю. Эта трилогия имеет общее название - «Жизнь прекрасна... по Чехову». Она прекрасна, но - по Чехову. А если посмотреть по Чехову трезво и прямо, то, может, не очень-то и прекрасна. Наша трилогия — утро, день и вечер человеческой жизни.
«Дама с собачкой» — это утро, детство, юность, когда человек радостен, талантлив, уверен в себе, в жизни, в том, что и вечер будет замечателен. Ему легко — как в курортном романе — как у Гурова и Анны Сергеевны в начале знакомства. Что может быть приятнее и необязательнее курортного романа, легкого и не предвещающего ничего трагического? Тем не менее ближе к вечеру из легкомысленного курортного романа возникает подлинная глубокая любовь, что есть испытание для героев, и они не знают, хватит ли у них сил это испытание вынести...
«Черный монах» — это день, это время зрелости, середина жизни, когда ты в полном расцвете сил, хочешь испытать себя, на что ты способен... И прыгаешь выше головы, думая, что ты талантливее и сильнее, чем есть, хочешь постигнуть больше, чем человеку дано. Жизнь человеческая лимитирована — во-первых, годами, во-вторых, его возможностями... И очень многое человеку не дано — ни познать, ни понять. И есть места, куда ему и соваться-то нельзя — опасно, запрещено, табу. Это потусторонний мир, мир, лежащий за пределами человеческого сознания. Главный герой попытался туда пробраться и поплатился за это безумием, тем, что уничтожил сам себя и всех вокруг себя. Но при всем том он человек, попытавшийся стать большим, чем он есть.
«Скрипка Ротшильда» — вечер или даже ночь в «Жизнь прекрасна... по Чехову». Это конец жизни, глубокая старость, и осознание человеком того, что он «убыточно» прожил жизнь — так думает о себе главный герой повести гробовщик Никита. Он прожил жизнь, оценивая ее с точки зрения своей профессии, и не понимал, почему люди не торопятся умирать. Он видел только «расходную часть» жизни, бесконечные траты, не замечал своей жены, которая прожила рядом с ним полвека, не помнил о ребенке своем... И только после смерти жены он вдруг вспомнил ту вербу, под которой они встречались в молодости и пели, увидел красоту реки, около которой жил... Он стал понимать, что все в жизни прошло мимо него, и стал спрашивать себя (и нас, конечно), почему же жизнь «убыточна», а смерть «прибыточна» — не надо ни есть, ни пить, ни враждовать ни с кем, ни драться ни за что... Это гениальное чеховское
произведение.
Из энтервью Этери Кекелидзе
Пушкин, Чехов, Достоевский - три верные карты режиссера Камы Гинкаса. Неудивительно, что после спектаклей о Пушкине и трилогии «Жизнь прекрасна. По Чехову» режиссер вновь обратился к Достоевскому.
«Нелепая поэмка» по Достоевскому – это провокация. Блестящая провокация Достоевского по отношению к нам: можем ли мы согласиться с Великим Инквизитором, утверждающим, что для нас нет ничего незыблемее хлеба, что мы ненавидим свою свободу и готовы отдать ее первому встречному, что мы только плоть?..
«Темный грязный трактир, где по полу ползают безногие калеки, требующие милостыню, а за столом - два брата, два "русских мальчика", которым нет дела решительно ни до чего, кроме своих умственных построений. В бездну их философского диспута тебя и бросает режиссер, пробуждая поначалу смутные воспоминания о Великом Инквизиторе - что-то такое Иван Карамазов действительно рассказывал, но рядового читателя, как правило, больше волнуют другие страницы романа. То есть сопротивление зала ощущается в первые минуты спектакля почти физически - но скоро, как-то неожиданно для самого себя, зал подчиняется режиссерской воле и в абсолютной тишине погружается в размышление, чтобы, очнувшись, испытать забытое чувство уважения и к театру, и к себе, зрителю. Алеша Карамазов говорит о брате Иване: "Ум его в плену. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить".
Согласный муравейник Оживший в воспаленном сознании Ивана Карамазова Великий Инквизитор, его страстно и самоотверженно играет Игорь Ясулович, утверждает: люди мечтают о многом, но нужно им только одно - сбиться в стадо, устроиться в "общий и согласный муравейник", ибо человек по природе своей - раб. Обрати для него "камни в хлебы" - и он будет счастлив и покорится. Гинкас создает в своем спектакле потрясающий образ этого "муравейника": из нескольких калек и мастеровых, что были в трактире невольными свидетелями беседы двух братьев, непостижимым образом рождается послушное и голодное людское множество, страшная толпа, готовая растерзать любого, кто посягнет на ее хлеб, будь то сам Христос. Здесь есть и беременная, и младенец в коляске, и колченогий, и "двое в коробках", напоминающие одновременно о картинах Босха и Брейгеля и фильмах Феллини. В какой-то момент на груди этих людей засветятся телевизионные экраны, транслирующие уже сегодняшнюю жизнь. Это орущее, ползающее, танцующее, всегда что-то требующее людское множество пугающе близко - на расстоянии вытянутой руки, точно так же, как на московских вокзалах, или в электричках, или в подземных переходах, только здесь мимо него не пробежишь, пряча глаза. Гинкас заставляет думать о том, о чем думать не хочется. Он прочитал легенду Достоевского как притчу о непосильном бремени свободы. Христос указал людям дорогу к свободе, но рабам она не нужна, потому что свобода - прежде всего ответственность. Это перекликается с пушкинским: "К чему стадам дары свободы?" - и звучит поразительно современно, если учесть, что едва ли не две трети нашего населения мечтают о "сильной руке". "Мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь, как детскую игру" - эту мечту Великого Инквизитора двадцатый век воплощал неоднократно, но никто уроков, похоже, не извлек.