Не будем с пренебрежением относиться к этим цифрам. Для того, чтобы оценить их значимость, приведем следующее сопоставление. По российским меркам стоимость продукции, на производство которой затрачивается один час высококвалифицированных работ, составляет около одной тысячи рублей.[42] Между тем сегодня 40 тыс. руб. – это (значительно превышающая реальную себестоимость) цена персонального компьютера или цветного телевизора высокого класса. Таким образом, даже по скромным отечественным нормам выходит, что уровень сложности каменного топора оказывается сопоставимым с высшими достижениями современной цивилизации. Словом, уже эти приблизительные подсчеты показывают необходимость выделения производства орудий в совершенно самостоятельный вид деятельности. А следовательно, и специализацию исполнителей, и становление первичных механизмов распределения совокупного продукта, поскольку специализация на изготовлении орудий предполагает выключение из процессов производства предметов непосредственного потребления.
Таким образом, вхождение новых орудий в деятельность человека и формирование сложных технологических цепей возможно только там, где никакой из результатов труда уже не может оставаться личным достоянием производителя. Изготовленный кем-то одним предмет должен становиться достоянием всего сообщества в целом. Именно поэтому любой продукт деятельности (не только орудие или полуфабрикат) может быть использован любым индивидом. Кстати, возможность начать действие, используя уже произведенное кем-то другим орудие, говорит о том же. Между тем ясно, что отчуждение результата предметной деятельности немыслимо без одновременного становления хотя бы элементарных принципов распределения конечного продукта; в сущности, это две стороны одной и той же медали.
Именно это отчуждение объясняет удивительные факты выживания инвалидов, фиксируемые уже на самых ранних этапах человеческой истории.
В 1953—1960 годах археологическая экспедиция под руководством Р. Солецки в пещере Шанидар (Северный Ирак) обнаружила многослойную стоянку древнекаменного века, возраст которой определяется в 50—70 тысяч лет. Нижние ее слои относятся к мустьерской культуре (позднейшая культура раннего палеолита), верхние — к позднему палеолиту. Самое интересное в пещере — это девять скелетов мужчин, среди них примерно сорокалетний инвалид. У него была повреждена левая глазница (скорее всего, он не видел левым глазом), сросшийся перелом левой стопы, изуродованная страшнейшим артритом нога и сильно стершиеся зубы. К тому же у него практически отсутствовала правая рука.[43] Ясно, что с такими повреждениями он не мог обеспечивать себя сам, а значит, его кормили и похоронили сородичи.
Но, думается, было бы неправильно видеть здесь даже зачатки гуманистических представлений. Утверждать о формировании начал альтруизма можно, как минимум, при двух условиях:
— подобные захоронения обнаруживаются в статистически значимых масштабах,
— они становятся тем более многочисленными, чем ближе ископаемые артефакты к вполне сложившейся цивилизации.
Между тем в действительности нет ни достаточно представительных масштабов, ни тем более увеличения частоты таких свидетельств; делать же ко многому обязывающий вывод на основе случайных наблюдений некорректно.
Напротив, все свидетельствует об обратном: уклад первобытного общества не возбраняет принимать в пищу человеческое мясо, уничтожать неблагополучных детей, убивать одряхлевших стариков и, разумеется, таких инвалидов. Более того, это диктуется законами его выживания. Многое от этого уклада остается еще и в античную, т.е. во вполне цивилизованную, эпоху. Так, уже в письменной истории, то есть во времени, отстоящем от упомянутой находки на несколько десятков тысяч лет, сохранились сведения о том, что эти законы продолжали действовать. На острове Хиос существовало правило, повелевавшее отравлять ядом цикуты всех стариков свыше 60 лет, чтобы остальные не испытывали недостатка в пище; в традициях Спарты было умерщвлять детей, физические свойства которых не соответствовали «предначертаниям законодателя» (выражение Аристотеля);[44] о лишении жизни младенцев, не отвечающих сложившимся стандартам, говорится в римских Законах XII таблиц;[45] есть основания полагать, что этот суровый обычай существовал и в законодательных установлениях многих других, если не подавляющего большинства античных городов. О нормах того времени свидетельствует то красноречивое обстоятельство, что в философские и правовые основания идеально устроенного государства будет закладываться требование: «пусть будет закон: ни одного калеку выращивать не следует».[46] Долгое время там, где предвидится рождение ребенка сверх установленного государственным нормативом числа детей, обязательным требованием является аборт, о чем говорит все тот же афинский философ.[47] Весьма распространенным явлением остается подкидывание детей (особенно девочек),[48] причиной чему в первую очередь оставались материальные соображения. О сюжетных мотивах, повествующих, как новорожденного младенца кладут в глиняный сосуд (царевич Кир), корзину из тростника (Моисей), куда-то еще и бросают на произвол судьбы, говорят книги Ветхого Завета,[49] сочинения Геродота.[50] Их распространенность может, конечно, рассматриваться как взаимопроникновение культур, но, думается, не будет ошибкой предположить и другое — широкую распространенность этого печального обряда, вызванную простым дефицитом необходимого продукта.
Словом, никакого конфликта с нравственным чувством человека во всем этом нет, а значит, нет и обязывающих к социальному призрению норм. Таким образом, забота о нетрудоспособных по каким-то альтруистическим соображениям на предшествующих этапах истории, скорее всего, исключена. Но там, где появляется избыток необходимого продукта, который к тому же претерпевает полное отчуждение от своего производителя, оказывается возможным успешное выживание даже неспособных к самостоятельному жизнеобеспечению инвалидов. Право на «ничей» продукт там, где нет острого дефицита, получает каждый. Поэтому в подобных захоронениях мы застаем лишь переходный этап от все еще полуживотных форм сосуществования к только зарождающейся социальности. Когда в полной мере заработают механизмы, регулирующие собственно общественную жизнь, этот «альтруизм» исчезнет, чтобы возродиться вновь лишь через несколько десятков тысяч лет.
Итак: отчуждаться должен любой продукт, будь то орудие, необходимое для добычи (производства) предметов непосредственного жизнеобеспечения, или собственно предмет удовлетворения базовых потребностей человека. Первое обстоятельство при стечении известных условий делает возможным использование уже готового средства любым, кто умеет пользоваться им, что существенно повышает шансы всей общины на выживание. Второе — возможность специализации на производстве орудий, что, в свою очередь, улучшает их технические характеристики.
Далее. На первых порах (находимый готовым) предмет окружающей среды может использоваться в качестве орудия только для удовлетворения какой-то одной потребности, а именно той, что испытывается в настоящий момент. Меж тем и отдельные орудия и тем более весь формирующийся орудийный фонд имеют свою логику развития. Эта логика развивается по двум основным направлениям:
— умножение кратности применения орудия,
— его универсализация.
Действительно, если в самом начале однажды использованное средство может быть выброшено тотчас же после достижения цели, то со временем оно начинает сохраняться и использоваться вновь. Там же, где сами орудия становятся продуктом сложного технологического процесса, их сохранение и повторное использование становится обязательным. К этому же обязывают и огромные трудозатраты на их производство, о которых уже говорилось выше. С дальнейшим же развитием средства труда становятся многоцелевыми, полифункциональными, иными словами, начинают использоваться в совершенно различных видах деятельности.
Таким образом, уже на ранних этапах истории процесс изготовления орудия утрачивает возможность переходить в непосредственное удовлетворение потребности, собственно же потребление может начаться без выполнения предшествующих операций по изготовлению необходимого средства. Другими словами оба звена единого процесса разделяются в пространстве и времени. Но, как уже сказано, со временем в единую цепь действий: производство орудия — производство предмета потребления — непосредственное потребление входят новые и новые средства. Все это усложняет ее, преобразуя в технологическую последовательность: «производство промежуточного орудия... — производство конечного орудия... производство предмета потребления — непосредственное потребление». Со временем пространственно-временной разрыв, возникающий между этими звеньями, делает каждое из них самостоятельным видом практики.
Это обстоятельство является ключевым, именно оно определяет весь ход дальнейшей истории жизни на нашей планете, а следовательно, и истории самого человека.
Производство орудия, которое не разрешается непосредственным удовлетворением потребности, означает разрушение целевой структуры деятельности. Впрочем, правильней, наверное, было бы сказать не разрушение, но качественное преобразование, ибо бесцельная деятельность для живого тела попросту невозможна. Но теперь в структуру сознательных целей субъекта как совершенно самостоятельное образование вторгается внешнее по отношению к нему и чуждое его собственной природе начало. На первых этапах им остается орудие, но в дальнейшем им может стать любой предмет, подлинное назначение которого вообще неизвестно производящему его субъекту. Со временем же сам человек исчезает из единой системы мотивации собственной жизнедеятельности; единственной целью всех его усилий становится не он сам, но нечто постороннее, до некоторой степени чуждое его биологической природе. Иными словами, то, чему надлежит составить начала культуры.