Как бы то ни было с определенностью утверждать, что рабочее время, которое необходимо для производства новой совокупности товаров и услуг, должно только снижаться, невозможно. Конкретный состав потребительной стоимости, обеспечивающей воспроизводство интегрального работника, никак не связан с величиной стоимости, поэтому изменение первой может сопровождаться как увеличением, так и снижением второй. Последняя, впрочем, может остаться и неизменной. В «Капитале» же из трех этих возможностей остается только одна.
§ 26 Этапы развития общественного производства и редукция труда
И все же основания — как исторические, так и логические — именно для такого заключения существуют. Обратимся к их рассмотрению.
Поступательное сокращение необходимого времени в общей структуре рабочего дня эквивалентно заключению о снижении стоимости рабочей силы. Вспомним основные положения «Капитала» (мы приводим их не в той последовательности, в какой они появляются на его страницах, но так, чтобы они могли составить собой определенную логику).
1. Становление и развитие капиталистического производства исторически проходит по рельефно очерченному Марксом руслу: ремесленное производство — простая кооперация — мануфактура — фабрика. При этом нужно помнить, что если первые три ступени этого интегрального процесса характеризуются почти исключительно ручным трудом, то последняя — трудом машинным.
Уже мануфактура превращает былого мастера, способного к высококвалифицированному, сложному труду, в «частичного» работника, который, говоря словами Маркса, «теряет мало-помалу привычку, а вместе с тем и способность заниматься своим старым ремеслом в его полном объеме».[124] «Из индивидуального продукта самостоятельного ремесленника, выполняющего многие операции, товар превращается в общественный продукт союза ремесленников, каждый из которых выполняет непрерывно лишь одну и ту же частичную операцию».[125] А вместе с тем и сам работник превращается в бесконечно убывающую «дробь», о которой уже говорилось выше, где речь шла об отчуждении человека.
Внедрение машин приводит к качественному скачку в развитии всех форм труда. Это связано с той революцией, которую она совершает в производстве. Машина, по определению Маркса, отличается от простого орудия тем, что берет на себя выполнение технологической функции, то есть то, что, собственно, и составляет содержание производственного процесса: «рабочая машина — это такой механизм, который, получив соответственное движение, совершает своими орудиями те самые операции, которые раньше совершал рабочий подобными же орудиями».[126] То, что ранее выполняла искусная человеческая рука, и что требовало долгого времени профессионального обучения и тренировок, передается искусственно созданному устройству, и на долю человека, говоря с некоторой долей преувеличения, остается только вовремя нажимать какие-то рычаги и крутить рукояти. В результате положение, порождаемое мануфактурой, машинным производством доводится до своего логического предела.
2. Понятно, что развитие этого процесса сказывается на характере самого труда. Мы помним, что в исходном пункте труд, еще не оторвавшийся от ремесленного, представляет собой очень сложное образование, начало, сопоставимое едва ли не с деятельностью художника. Ведь даже само понятие шедевра рождается отнюдь не в сфере искусства, но именно в ремесленнической среде,– это просто род экзаменационного задания, которое согласно цеховым обычаям средневековой Европы должен был выполнить подмастерье, чтобы доказать свое мастерство и быть принятым в члены цеха. В конечном же пункте своей эволюции массовое производство перерождается до такой степени, что оказывается возможным привлечение к нему не прошедших никакой профессиональной подготовки женщин и малолетних детей. О масштабах этого явления свидетельствуют протесты общественности, дебаты в парламентах, правительственные и королевские указы: «вредные последствия фабричной системы, угрожая хозяйственному и политическому развитию нации, требовали немедленного вмешательства государства. <...> В Англии возбуждающим толчком послужила эпидемия 1802 года, которая вышла из фабричных районов и дала повод для правительственного расследования. <...> Во Франции аналогичную роль сыграло в 1841 году обширное исследование <...> развернувшее на основании объективных данных картину несомненного и глубокого вырождения рабочего класса. В Германии источником первого закона 1839 г. послужили петиции и доклады прусскому королю о физической и моральной деградации населения рейнской провинции».[127] В результате в Англии в 1839 г. было запрещено использовать на шерстяных и хлопчатобумажных фабриках труд детей моложе 9 лет, в 1842 г. – использовать на подземных горных работах труд женщин и детей моложе 10 лет (до этого разрешалось принимать на работу пятилетних). Во Франции закон 1841 года устанавливал минимальный рабочий возраст 8 лет. В Пруссии первой регламентирующей нормой был королевский указ 1839 г., который запрещал фабричную работу детям моложе 9 лет. [128]
Все эти данные о вовлечении в производство женщин и малолетних детей говорят о том, что труд последовательно становится все более простым, если не сказать примитивным, сам же человек из суверенного субъекта деятельности превращается в своеобразный придаток узкоспециализированной машины. Крупная промышленность,— пишет Маркс,— «технически уничтожает мануфактурное разделение труда, пожизненно прикрепляющее к одной частичной операции всего человека, и в то же время капиталистическая форма крупной промышленности воспроизводит это разделение труда в еще более чудовищном виде <…> посредством превращения рабочего в наделенный сознанием придаток частичной машины».[129]
Подводя предварительный итог этой исторической тенденции, Маркс пишет: «…мы должны прежде всего констатировать тот очевидный факт, что рабочий, выполняющий всю жизнь одну и ту же простую операцию, превращает все свое тело в ее автоматически односторонний орган и потому употребляет на нее меньше времени, чем ремесленник, который совершает попеременно целый ряд операций. Но комбинированный совокупный рабочий, образующий живой механизм мануфактуры, состоит исключительно из таких односторонних частичных рабочих».[130]
Дополним свидетельства об использовании женского и детского труда тем, что уже в середине XVIII века некоторые мануфактуры предпочитают употреблять «полуидиотов» для выполнения некоторых простых операций.[131] Не остаются в стороне и инвалиды. Способность капиталистического производства использовать труд людей с ограниченными возможностями блестяще иллюстрируется статистикой, которую приводит Форд: «Во время последнего статистического подсчета у нас работало 9563 человека, стоящих в физическом отношении ниже среднего уровня. Из них 123 были с изувеченной или ампутированной кистью или рукою. Один потерял обе руки, 4 были совершенно слепых, 207 почти слепых на один глаз, 37 глухонемых, 60 эпилептиков, 4 лишенных ступни или ноги. Остальные имели менее значительные повреждения».[132]
(Впрочем, не будем впадать в крайности обличения: то, что делал Форд, вполне достойно уважения, ибо здесь можно видеть первые формы социальной реабилитации людей с ограниченными возможностями. Но не будем впадать и в противоположную крайность, Маркс остается прав, поскольку такая забота об инвалидах означает вытеснение из производства здоровых мужчин, обязанных кормить свои семьи. Словом, социальные истины далеко неоднозначны.)
Добавим к сказанному, что машина, как уже говорилось выше, начинает определять не только структуру собственной деятельности работника (траекторию и темп движения исполнительных органов его тела, уровень развиваемых ими усилий и т. д.), но и основные антропометрические характеристики его тела.
3. Сложный труд, по словам Маркса, представляет собой ничто иное, как «возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого».[133]
Это очень важное положение; им утверждается, что сложный труд решительно ничем не отличается от простого в качественном отношении: ведь если между ними существуют только количественные отличия, то никаких качественных не существует. Здесь мы сталкиваемся с ключевым положением диалектической логики, которая является нормативным началом как для самого Маркса (одного из ее создателей), так и для его последователей. Количественные различия существуют только там, где есть хотя бы какое-нибудь внутреннее единство, принадлежность к одному классу явлений; никакие количественные сравнения невозможны там, где вещи самим своим существом отличаются друг от друга. Так, например, можно ранжировать между собой Моцарта и Сальери, но нет решительно никаких оснований для сравнения того же Моцарта и Эйнштейна. Таким образом, сама возможность соизмерения различных видов труда логически эквивалентна утверждению о том, что ключевые характеристики самого сложного труда свойственны и предельно простому. Смысл этого замечания станет ясным позднее, когда мы станем подробней говорить о творчестве.