Зенон, Дарвин и Маркс/Ленин говорят в сущности об одном и том же, но разрешают вопрос по-разному. Теория Дарвина не имеет практически ничего общего с великим диалектическим законом, ибо она полностью отрицает разрыв непрерывности; природа не делает скачков — вот заимствованный у Лейбница основополагающий элемент кредо английского естествоиспытателя. Всем правит постепенность, и два принципиально разных состояния в его представлении разделяет бесчисленное множество промежуточных переходных этапов, каждый из которых едва отличен от смежного. В представлении Маркса/Ленина подчиняющийся своей жесткой внутренней логике качественный скачок разрывает цепь последовательных количественных изменений, внедряя в нее программный вирус иной логики, для того чтобы, завершив преобразование, открыть возможность новой цепи количественных превращений. У Зенона качественный переход совершается в каждом микроэлементе движения, в каждом его интервале, сколь бы микроскопичным он ни был.
Мудрец из Элеи рассматривает самый элементарный вид движения — механическое перемещение тела в пространстве, но уже в нем обнаруживает аномалию, которая подрывает, если вообще не уничтожает полностью, всякую возможность объяснить его с помощью простых интуитивных представлений. Движение в принципе невозможно, если считать, что летящая стрела в каждый данный момент обязана находиться только в том месте, которое ограничено ее собственными линейными размерами, контурами своего собственного тела; стрела не может одновременно быть и не быть в сумме точек своего пребывания. Если непреложен этот принцип, она обречена на абсолютную неподвижность.
Разумеется, Зенон нисколько не сомневается в том, что и стрела долетит до цели, и Ахиллес обгонит черепаху,[144] но оставившая след в истории двух с лишним тысячелетий интуиция подсказывает ему, что это достигается только благодаря действию каких-то скрытых, не поддающихся рациональному объяснению, сил. Кстати, и наиболее известной в истории попыткой опровержения его построений было такое же — принципиально нелогическое — действие. Еще древние оставили связанный с этим анекдот: будучи не в состоянии возразить аргументам Зенона, его оппонент (одни оговорят о Диогене, другие — об ученике Зенона, кинике Антисфене) стал молча ходить перед ним. Известные пушкинские стихи («Движенья нет, — сказал мудрец брадатый, другой смолчал и стал пред ним ходить...») созданы именно на этот классический сюжет. Таким образом, движение,— в неявной форме утверждает Зенон,— возможно только благодаря необъяснимой логической аномалии. Она проявляется в каждой точке траектории движущегося объекта, и, следовательно, служит диагнозом явной недостаточности современных ему знаний, бесспорным признаком существования каких-то иных, более сложных, законов макрокосма, скрывающихся под видимой поверхностью явлений.
Имя того начала, которое делает логически невозможное действительным, скрыто от Зенона. Между тем Дарвину оно хорошо знакомо — это Бог. Изучая куда более сложный вид движения — эволюционное преобразование живой материи, он, точно так же, как и Зенон, обнаруживает Его вмешательство в каждой точке восходящей траектории развивающейся природы. Только сила божественного творения способна сообщить импульс, ничто, кроме нее не в состоянии безостановочно поддерживать всеобщее развитие. (Поэтому вовсе не случайно Ватикан, через полтора столетия после выхода в свет его книги, открыто признает, что внутренняя логика его эволюционизма отнюдь не противоречит устоям христианской веры, но вполне согласуется с ними.) Именно это — от начала мира и до конца времен присутствующее в любом, сколь угодно малом, объеме вселенной — вмешательство божественного начала вступает в конфликт с насквозь пронизанным механицизмом рационалистическим сознанием натуралиста. Конфликт с собственной верой разрешается созданием логической конструкции, в которой каждая точка единой спирали развития решительно исключает все внематериальное и надприродное. Но и здесь он не может обойтись без вмешательства иррационального начала, ибо непрерывно, в каждой точке единого континуума развития действует принципиально внелогическая стихия, которой приписывается творческая роль,— естественный отбор. Говоря именно об этой роли Дарвин писал: «Я не усматриваю предела деятельности этой силы, медленно и прекрасно приспособляющей каждую форму к самым сложным жизненным отношениям».[145]
Опирающийся на Маркса, Ленин отчетливо видит роль все той же созидательной силы; именно она приводит в революционное движение целые классы и взламывает устои самых могущественных империй и общественно-экономических формаций. Правда, в отличие от Дарвина, в ее отождествлении ему уже не приходится вступать в разлад с самим собой и со своей собственной верой: органичный ему атеизм исключает любую монополию надмирного начала на неподвластность обыденной логике, на творчество. Вот свидетельство его соратника по партии, Г.Пятакова, человека, сделавшего многое для победы нового строя, а следовательно, хорошо знающего толк в том, что он говорит. Его приводит Н. Валентинов, встречавшийся с Пятаковым в Париже в 1928 году: «Старая теория, что власть пролетариата приходит лишь после накопления материальных условий и предпосылок, заменена Лениным новой теорией. Пролетариат и его партия могут прийти к власти без наличности этих предпосылок и уже потом создавать необходимую базу для социализма. Старая теория создавала табу, сковывала, связывала революционную волю, а новая полностью открывает ей дорогу. Вот в этом растаптывании так называемых «объективных предпосылок», в смелости не считаться с ними, в этом призыве к творящей воле, решающему и всеопределяющему фактору — весь Ленин».[146] Пусть в этом высказывании много такого, с чем не согласилась бы официальная партийная мысль ушедшей эпохи, но все же именно эта способность революционной партии возвыситься над ограничениями формального права и академической логики влекла за собой романтиков социалистического строительства. Социальное творчество может быть только функцией атакующих классов, и неподвластная никакому канону роль организующей пролетариат коммунистической партии[147] — это без всякого преувеличения одно из величайших открытий XX века. Можно спорить и спорить об историческом, социальном, наконец, нравственном содержании ленинизма, но учение о политической партии — бесспорный, к сожалению, до конца не осознанный еще и сегодня, вклад в развитие методологии познания и (прежде всего!) логической мысли, которая стремится постичь последнюю тайну всеобщего развития.
Незримое действие все того же начала, имя которому творчество, лежит и в основе развития всех элементов капитала. Поскольку именно оно присутствует в каждой точке непрерывно развертывающейся спирали развития общественного производства, ничто из его составляющих не остается равным самому себе уже в смежном интервале восхождения. Но творчество присуще исключительно субъекту труда; ни предмет последнего, ни его средство решительно не способны ни к какому самоизменению и уж тем более — саморазвитию. Поэтому понятие труда (взятого в его узком значении) не может быть сведено к представлению о структурированной совокупности простых механических движений исполнительных органов человеческого тела.
§ 30 Понятие расширенного воспроизводства
Исходный тезис Маркса состоит в том, что в основе всего создаваемого общественным производством лежит простой труд. Нечто, лишенное всякой индивидуальности; любая условная его единица по своему качественному составу абсолютно идентична любой другой (равной ей) единице, которая затрачивается в рамках любого другого производственного процесса. Но здесь, как уже говорилось, мы выходим за рамки его политико-экономического учения, ибо в чисто экономическом контексте этот тезис в принципе недоказуем. Решение кроется в диалектико-логическом фундаменте марксизма. Количество — это различие в пределах одного качества, именно поэтому труд, фигурирующий в логических построениях, которые следуют традиции немецкой философской мысли, совершенно однороден, качественно един. Поскольку же именно такой труд является исключительной субстанцией стоимости, то ее последовательное накопление, к которому, с точки зрения капитала, и сводится все развитие производства, не может быть ничем иным, кроме как последовательным накоплением труда. Совсем не случайно Маркс даже средства производства называет накопленным трудом.
Но если без исключения все виды труда представляют собой лишь разные количества качественно однородного начала, то откуда может взяться качественное преобразование самого производства, его непрерывное развитие и совершенствование? Другими словами, откуда может возникнуть какое-то другое качество?