Как мы помним, полная структура представляет собой сумму постоянного капитала, капитала переменного и, наконец, прибавочной стоимости. Словом, сумму, в символьной форме представимую как
c + v + m.
Роль, которую играют в развитии производства структурные части капитала, различна.
Так, постоянный не порождает ничего нового, он лишь переносит свою стоимость на стоимость вновь создаваемого продукта. Поэтому, ничуть не приуменьшая значимости, можно сказать, что его функция до некоторой степени носит служебный вспомогательный характер. Главенствующую роль в развитии экономики выполняет переменный капитал. Именно он, по мысли Маркса, скрывает под собой начало, объясняющее всю тайну прибавочной стоимости — а значит, и развития всего общественного производства в целом. Ведь именно переменный капитал (и только он) обладает свойством изменять свою величину в процессе производства.
Существенную роль в процессе расширения масштабов и развития общественного производства в целом выполняет и прибавочная стоимость. Но вот здесь-то и необходимы определенные комментарии.
Дело в том, что прибавочная стоимость распадается на две неравные и различные по своему назначению доли. Одна из них — это капитализируемая часть, которая, в новом производственном цикле трансформируется в дополнительные средства производства, что вовлекаются в расширенный процесс (сюда включается также и «дельта качества» применяемых в новом цикле предметов труда и орудий), и в дополнительную рабочую силу (в том числе и получаемую за счет профессиональной переподготовки «дельту качества» ее способностей). Вторая представляет собой остающуюся вне движения общественного производства часть, которая, на первый взгляд, без остатка сгорает в процессе личного потребления господствующих слоев общества.
То обстоятельство, что расходуемая в личном потреблении доля не участвует в дальнейшем росте капитала («капиталист обогащается не пропорционально своему личному труду или урезыванию своего личного потребления»),[179] исключает ее из политико-экономического анализа. Поэтому только капитализируемая часть становится предметом дальнейшего изучения Маркса. А раз так, то, не вступая в принципиальное неразрешимое противоречие с основоположениями марксизма, можно было бы утверждать, что в контексте развития и расширения производства не подвергаемый капитализации остаток прибавочной стоимости допустимо исключить из структуры капитала. Поэтому полная форма последнего могла бы быть представлена следующим образом:
c + v + m — dm,
где dm означает собой некапитализируемую часть, остающуюся в распоряжении предпринимателя.
Повторим: это не только не противоречит Марксу, но и является прямым развитием его собственных выводов (только добросовестность исследователя препятствует ему пренебречь этой долей). Мы же попробуем взглянуть на некапитализируемую часть прибавочной стоимости в свете только что полученных выводов.
В ее материальном выражении часть прибавочной стоимости, которая остается в личном распоряжении предпринимателя (господствующих слоев общества), представляет собой — и это первое, что бросается в глаза — вещи, символизирующие власть и богатство. При этом понятно, что подобные символы складываются отнюдь не из тех потребительных стоимостей, которые образуют собой структуру того, что интуитивно определяется как необходимый продукт, т. е. совокупность, удовлетворяющая базисные потребности человеческого организма. Несмотря на то, что подавляющая часть этих символов призвана удовлетворять, в сущности, те же материальные и духовные потребности, которые испытывают и наемные работники, все они качественно отличаются от того, чем довольствуются последние.
Мы уже говорили о том, что все потребительные стоимости дифференцируются по тому признаку, который характеризует меру содержащейся в них «дельты качества». Здесь же даже поверхностный взгляд легко обнаруживает в самых утилитарных по своему назначению предметах гораздо большее, чем вынуждены довольствоваться социальные "низы". То есть не только повышенную добротность и подчеркнутые знакообразующие формы, но прямое воплощение материальной и духовной культуры человеческого общества, ибо едва ли не каждая вещь становится произведением настоящего искусства: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; к престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников; еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного сему не бывало ни в одном царстве. И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые, и все сосуды в доме из Ливанского дерева были из чистого золота; из серебра ничего не было, потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что…»[180] Подобного рода символы становились предметом подражания на протяжении целых тысячелетий. «По этому образцу и еще с большими затеями было устроено царское место в константинопольском дворце. Там около трона размещены были золотые львы и другие звери, механика которых была так устроена, что львы рыкали, а лежавшие у трона звери поднимались на ноги, как скоро кто приближался к престолу во время торжественных приемов. Страху и величия для простых глаз было несказанно много».[181] О пышности Версаля, которому подражали все европейские дворы, вообще умолчим, ибо ее живописали настоящие художники слова.
Но и капитализм не изобретает в сфере потребления практически ничего нового; как и при королевском дворе, «роскошь входит в представительские издержки капитала».[182] Вот только масштабы этого явления возрастают на порядок. Заметим вслед за Марксом: «Ближайший результат введения машин заключается в том, что они увеличивают прибавочную стоимость и вместе с тем массу продуктов, в которой она воплощается; следовательно, — в том, что вместе с той субстанцией, которую потребляет класс капиталистов и его окружение, они увеличивают и самые эти общественные слои. Возрастание богатства последних и постоянное относительное уменьшение числа рабочих, требуемых для производства необходимых жизненных средств, порождают вместе с новыми потребностями в роскоши и новые средства их удовлетворения. Все большая часть общественного продукта превращается в прибавочный продукт и все большая часть прибавочного продукта воспроизводится и потребляется все в более и более утонченных и разнообразных формах. Другими словами: производство предметов роскоши возрастает».[183]
Эра нового класса только начинается сдержанно и скромно: «До появления машинного производства фабриканты, сходясь по вечерам в трактирах, никогда не потребляли больше, чем стакан пунша за 6 пенсов и пачку табаку за 1 пенс. Лишь в 1758 г. увидели в первый раз — и это составило эпоху — «промышленника в собственном экипаже!»[184]
Правда, ни эта сдержанность, ни эта скромность не имеют ничего общего со скупостью пушкинского Барона, который, вздыхает над своими сундуками:
Ступайте, полно вам по свету рыскать,
Служа страстям и нуждам человека.
Усните здесь сном силы и покоя,
Как боги спят в глубоких небесах…[185]
В отличие от него, капиталист не хоронит свое богатство в подвалах, напротив, мелочно экономя на всем, пускает его в дело, и именно эта стратегия вскорости меняет все. Если уже упомянутый здесь Альфред Крупп начинал с полуразвалившегося сарая, то закат своей жизни он встречает на вилле «Хюгель». Это был,— пишет его биограф,— огромный величественный дворец со 180 помещениями, строительный материал для которого завозился аж из далеких каменоломен Шантильи под тогда враждебным Германии Парижем.[186] Правда, вкусы нового класса поначалу оставляют желать много лучшего, но ведь и гангстерское мировоззрение европейского дворянства, ничуть не погнушавшегося ограбить близкий по вере Константинополь, отнюдь не сразу породило образцы высокого стиля; к тому же очень скоро именно он, новый хозяин жизни, начинает диктовать свою моду. Отметим и появление предпринимателей-меценатов; в российской культуре имя одного из них навсегда осталось в названии национальной художественной галереи. Словом, не подвергаемая капитализации часть прибавочной стоимости предстает при ближайшем рассмотрении тем своеобразным анодом, который, растворяясь в процессах общественного обмена и потребления, осаждается, кроме всего прочего, и в виде нетленных памятников человеческому гению.
Поэтому сказать, что эта часть без остатка сгорает в личном потреблении капиталиста, решительно ничего не принося обществу, было бы не совсем правильным, ибо в действительности в его развитии она играет далеко не последнюю роль. Формируя собой весьма заметную часть национальной культуры, она, как, может быть, никакой другой институт, способствует и развитию производительных сил общества, и социальной динамике, перемешивающей все замкнутые своим образованием, бытом, родом занятий, доходами, психологией, часто религией социальные слои и вливающей новую кровь в так называемые «высшие» классы.
Нелишне будет заметить и то, что именно культура и именно это непрестанное перемешивание всех социальных страт способствуют внедрению в общественное сознание новых нравственных норм, согласно которым забота о слабых становится уже не благодеянием сильных, но неукоснительной обязанностью общества. Другими словами, не только классовая борьба, не только взрывные книги, подобные «Капиталу», но и некапитализируемая часть прибавочной стоимости способствуют исцелению многих общественных пороков.