Социальное творчество много контрастней искусства, и науки и черное здесь видится гораздо отчетливей и гораздо черней. Но ведь и память жертв атомных бомбардировок существует отдельно от почитания покорителей атомного ядра... и лишь эксцессы первоначального накопления, подобно пеплу Клааса, не перестают стучать в сердца пострадавших. Только предприниматель, как осужденный на вечное отвержение Агасфер, не находит себе прощения.
Конечно же, нравственное чувство человека не в состоянии примириться с тем, как:
...Она стояла на коленях воя.
Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Ее прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла...[215]
Но важно понять: логика развития рода не совпадает с логикой жизни индивида – и в то же время любая социальная инновация вносится конечной деятельностью именно частного лица. Может быть, с особой отчетливостью это было осознано упомянутым здесь флорентийским мыслителем. Именно он впервые задумался над тем, что многое из всей совокупности юридических и моральных ограничений, регламентирующих жизнедеятельность отдельной клетки-индивида, неприменимо к вектору развития целостного социального организма. А значит, хотим мы того или нет, в действиях любой творческой личности всегда обнаружатся контуры двух несовпадающих траекторий добра и зла. Назначение творчества, в том числе и творчества предпринимателя, состоит в утверждении некой гармонии, но ведь со времен Достоевского аксиоматично, что «Красота – это страшная и ужасная вещь! <...> Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. <...> Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».[216]
Да, основания для обвинений были и есть. Но во многом они существуют только благодаря отсутствию взаимопонимания, более того – простой готовности обеих сторон, общества и предпринимателя, понять друг друга и сделать шаг навстречу. Поэтому выход не в суверенизации собственника и не в экспроприациях собственности, но прежде всего в безусловном подчинении самого общества тем решениям, право принимать которые оно делегирует предпринимательскому цеху, и в столь же неукоснительном соблюдении последним пределов, которые оно устанавливает его свободе.
Справедливость такого положения вещей нередко осознается и самими собственниками — именно так рождаются меценаты и филантропы. В наши дни ярким примером подобного осознания является инициатива Билла Гейтса и Уоррена Баффета, которые принимают решение половину своего состояния направить на благотворительность. То же осознание движет владельцем одного из крупнейших в современной России холдинга.[217]
Выводы
1. Понятие собственности не может быть определено исключительно в терминах права, ибо являет собой более фундаментальное явление; плоскость права – это лишь одна из его возможных проекций.
2. В действительности режим владения, пользования, распоряжения никогда не определяется только номинальным собственником; законы социального строительства исключают возможность предельной концентрации всей полноты правомочий; в разной форме в этом принимает участие вся совокупность субъектов права и экономических отношений.
3. В полной мере понятие собственности может быть раскрыто только как специфическое измерение института самоорганизации и самоуправления жизнеобеспечением и развитием социума.
4. Функция собственности реализуется как специфический род социальной деятельности, и, как всякая творческая деятельность, она предъявляет своему субъекту особые требования.
ГЛАВА VIII. ФЕНОМЕН ОТЧУЖДЕНИЯ И ИНФРАСТРУКТУРА ВОСПРОИЗВОДСТВА
§ 47 Действительный субъект творчества
Несмотря на всю формальную строгость, сделанный выше вывод о закономерности экспроприации пролетариата (столь же чудовищный, сколь ограниченна справедливость заключения о необходимости экспроприации экспроприаторов) далек от истины, если не сказать органически несовместим с ней. Итоговое уравнение политической экономии может быть только синтетическим, объединяющим обнаруживаемые здесь противоположности и разрешающим все противоречия. Политическая экономия в принципе не может быть построена на фундаменте понятия о репродуктивном исполнительском труде, исключающем всякий элемент творчества. Но точно так же она не может быть построена и на фундаменте понятия о собственно творческой деятельности, которая, в свою очередь, исторгает всякий элемент репродукции. Строгость решения требует диалектического подхода.
Деление человеческой деятельности на деятельность творческую, созидательную и деятельность чисто репродуктивную, механическую — а следовательно, и могущую в принципе быть переданной механизму, будь то механическая рука или механический (электронный) интеллект — суть неизбежный продукт всемирно исторического развития. Но сложность состоит в том, что ни собственно творческого, ни строго репродуктивного труда в чистом виде попросту не существует. Мы можем говорить только о том, что один вид труда — по преимуществу творческий, другой — по преимуществу репродуктивный. Но только примитивный механистический подход может видеть в одной деятельности (художника, политического лидера, инженера, полководца, одним словом, «героя») чистое созидание, в другой (механической работе исполнителя, «толпы») — голую репродукцию. И такой подход легко опровергается не только абстрактными логическими построениями, но и объективной логикой самой жизни, реалиями истекшей истории.
В самом деле, правомерно ли видеть действительного создателя лишь в непосредственном выразителе той или иной идеи? Если да, то подлинным (исключительным, единственным) создателем теории относительности может быть только Альберт Эйнштейн. Но кто же тогда Лоренц, Пуанкаре, Мейкельсон, Мах, Минковский? Что повергло Бастилию — порыв Демулена? Но мы знаем, что задолго до него эту твердыню абсолютизма штурмовали Монтескье и Руссо. Однако и они не были первыми, ибо еще задолго до них на ее штурм шли поэты и художники Франции.
Творческая идея никогда не принадлежала какому-то одному «герою» — и не только в том смысле, что каждый из них «стоит на плечах» своих великих предшественников.
Мы рискнем высказать следующий тезис: не только полноправным соавтором Бетховена был Наполеон, но (забудем о временных несоответствиях) и наоборот: полноправным соавтором Наполеона был Бетховен. Джеймс Уатт был невозможен не только без современной ему физики и механики, но и без английских сукноделов. Точно так же сегодня полноправными соавторами спортивного рекорда являются и тренер, и физиологи, и инженеры, проектирующие спортивное оборудование, и, если угодно, фармацевты, помогающие обойти ограничения антидопингового контроля. Каков он, полный и исчерпывающий список соавторов какого-то дискретного творческого результата? На деле этого не знает никто, но если попытаться скрупулезно точно заполнить его всеми имеющими право на признание именами, мы неизбежно обнаружим, что всякий раз в него необходимо будет включить весь человеческий род, ибо любая творческая идея, сколь бы неожиданной и взрывной она ни была, в конечном счете строится из самого воздуха современной ей культуры. Если не понимать буквально, но использовать в качестве некоего художественного образа, поэтического иносказания, можно обратиться к созданному вдохновением Платона миру идей, который существует сам по себе, отдельно от вещественного.[218] Человеческое сознание и в самом деле не может породить что-либо из самого себя, если оно лишено возможности постоянного общения с этим миром инобытия общечеловеческой культуры. Появление на свет любой взрывной идеи возможно только в том случае, если очевидный всем ее формальный автор имел возможность дышать его воздухом с самого детства. А если нет?
Мы говорим все это вовсе не для того, чтобы «лишить» авторства или как либо принизить роль эдисонов, эйнштейнов и наполеонов. Мы настаиваем лишь на том, что любая отдельно взятая мысль, подобно какой-то сложной конструкции, складывается из неопределенно большого числа элементов. Причем — и на этом мы также настаиваем — элементов совершенно разнородных, ибо даже новые художественные идеи решительно невозможны без развития теоретической физики (вспомним о влиянии геометрии или воздействии открытий в области оптики на живопись) или более близкой предмету политэкономии технологии (возьмем очевидный пример музыки конструктивизма 20—30 годов, которому был не чужд и Шостакович).
Формальному создателю, то есть тому, кого мы привыкли считать единственным автором, принадлежит, наверное, лишь единый каркас, пронизывающий всю эту сложную конструкцию. Но попробуем лишить ее хотя бы одного элемента — и от всей конструкции не останется следа. Можно спорить с тем, чей вклад весомей, чей «камень» больше, но все же самое интересное состоит в том, что решающим, ключевым элементом является каждый из них, независимо от его условного «веса».
Если перевести разговор в плоскость темы, заданной настоящей работой, получается, что не только пролетариат является действительным создателем всех материальных ценностей нашего общества. Все эти ценности создаются и представителями тех социальных категорий, которые традиционно исключались из политико-экономических построений: врачи и художники, педагоги и полководцы.
Но, разумеется, и пролетариат имеет самое непосредственное отношение к созидаемой человеком цивилизации, ибо, повторяем, подлинным творцом в конечном счете является весь человеческий род, включая и всю череду уже закончивших свой путь поколений. Поэтому столь же ошибочно видеть субъект реально истекшей истории только в интеллигентах.