В биологическом смысле с становлением человека не меняется ничего, и (до определенного возраста) будучи помещенным в известную социальную среду, любой индивид в состоянии развить в себе способность к творчеству. Врожденные особенности генотипа, разумеется, играют свою роль, но при прочих равных главным является другое — возможность с самого рождения дышать его воздухом. Исключения существовали всегда, есть и сегодня, но все же основными условиями формирования способности к инновационной деятельности, является включенность индивида в специфический сегмент общественных отношений. Вернее сказать, принадлежность к известному их полюсу, ибо все они, как правило, имеют четко выраженную полярность.
Как мы знаем, общественное разделение труда порождает разложение общества, в результате чего возникают два антагонистических класса — «господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых».[227] Благодаря ему же, среди прочих следствий, возникает и противоположность между умственным и физическим трудом. Однако мы уже видели, что определения «умственный» и «физический» далеко не исчерпывают собой все содержание этой стороны глобального процесса разделения. В действительности дихотомия проявляет себя по-разному: и как противоположность между творческой и репродуктивной деятельностью, и как противостояние организационных управленческих начал чисто исполнительской работе, и, разумеется, как отличие между деятельностью, результатом которой являются неосязаемые интеллектуальные и духовные ценности, и чисто вещественным процессом, преобразующим какой-нибудь материал. Сказанное представляет собой разные стороны одного и того же противопоставления «умственного» «физическому», поэтому в своей полноте оно может быть осознано только там, где во внимание будут приняты все его измерения (которые, впрочем, едва ли исчерпаны полностью приведенными здесь определениями).
Объективным основанием такого разделения общественного труда является то обстоятельство, что деятельность обретающего сознание человека претерпевает революционное изменение; в отличие от руководимой инстинктом активности животного, она начинает протекать в двух самостоятельных измерениях, которые условно могут быть обозначены как ментальное и физическое. Ключевым этапом любого осознанного процесса становится его предварительное моделирование. Отсюда и деятельность отдельно взятого индивида, и общественное производство в целом могут быть условно расчленены на стадию целеполагания и принятия решений и стадию реализации того, что уже выполнено во вневещественной, идеальной форме. При этом обе они могут быть разделены во времени и пространстве, что делает их относительно самостоятельными процессами, которые способны исполняться разными субъектами.
Отношения, благодаря которым цементируется классово развивающееся общество, закрепляют именно такое расчленение деятельности: процесс целеполагания и принятия решения становится исключительной привилегией одних социальных слоев, реализация творческого замысла — функцией других. При этом ясно, что по преимуществу первые — это и есть класс «господ и эксплуататоров», вторые — «рабов и эксплуатируемых».
Таким образом, главным условием формирования в индивиде способности к инновационной умственной, организационной, творческой деятельности становится принадлежность к тому полюсу общественных отношений, где формируются цели и принимаются все решения. Принадлежность к другому полюсу препятствует этому, и на долю индивида остается только исполнительский физический репродуктивный труд. Вернее сказать, работа, ибо в русском языке понятия работа и труд отделяются друг от друга разной мерой духовности.
Разумеется, принадлежность к тому социальному полюсу, исключительной прерогативой которого становится целеполагание и принятие решений, сама по себе не гарантирует воспитание творческой личности. Врожденные индивидуальные особенности и здесь играют известную роль. Поэтому речь может идти лишь о той или иной степени вероятности. Точно так же принадлежность к противоположному полюсу социума не обязательно влечет за собой пожизненное заключение в рамках простого исполнительства. Но все же в больших статистических массивах вероятность специализации на одних видах деятельности гораздо выше, чем возможность освоения других.
Право принятия решений — это всегда право вмешательства в текущий порядок вещей. В свою очередь, вмешательство неотделимо от его изменения, но именно изменение наличной данности и есть результат творчества. Поэтому право на творческое вмешательство существует только в том сегменте социума, где есть право распоряжения, и это обстоятельство позволяет объяснить тот загадочный факт, согласно которому одаренная личность, даже принадлежащая к «низам» общества, практически всегда обращала на себя внимание его противоположного полюса и изымалась из своего круга. Подобное изъятие не влекло за собой включение в состав привилегированных классов (хотя нередко случалось и такое) но в любом случае талант мог развиваться только под эгидой причастных к власти лиц или властных институтов. Ни сочувствием таланту, ни тщеславным желанием оставить, благодаря ему, свое имя в истории это не объяснить; ответ обязан найтись не в психологии индивидуума, но в анатомии общества. Но как только мы осознаем то непреложное обстоятельство, что способность к творчеству еще не есть право на него, и инстинкт самосохранения любой (не только тоталитарной) системы всегда ставил его под свой контроль, все встает на свои места. Впрочем, «поэт и царь» (в особенности в русской культуре) — это совершенно особая тема и она не поддается раскрытию там, где ищут лишь подчинения первого второму. Поэтому нелишне привести впечатление от встречи первого поэта России с монархом: «Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана, я увидел человека рыцарски прекрасного, величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых и язвительных слов угрозы и обиды я слышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно. «Как, — сказал мне Император, — и ты враг твоего Государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой? Пушкин, Пушкин, это нехорошо! Так быть не должно». Государь молчал, а мне казалось, что его звучный голос еще звучал у меня в ушах, располагая к доверию, призывая о помощи…» Не один лишь диктат, но и просьба о помощи составляют единство противоположностей, тайну этой вечной темы...
§ 50 Вещественный мир как средство формирования потребности к творчеству
Вторым (не менее важным и во многом производным от первого) условием формирования способности к творческим видам труда является включение индивида в специфическую потребительскую нишу, в особый вещный мир, который встречает его по рождении и продолжает формироваться вокруг него всю жизнь.
Не трудно понять, что способность к творчеству возникает прежде всего там, где даже вещный мир, который окружает будущего члена общества, представляет собой концентрированное выражение творчества, материализует в себе одухотворенный именно им труд.
Одним из выдающихся достоинств «Капитала» является представление неоспоримых доказательств того непреложного факта, что каждая создаваемая человеком вещь — это концентрат развитой системы отношений, господствующих в современном ему обществе. Поэтому ее изготовление представляет собой, кроме всего прочего (если вообще не прежде всего), воспроизводство этой системы. Правда, за невозможностью объять необъятное, Маркс ограничивает свой анализ исследованием преимущественно центрального звена общего экономического цикла — производства, но все то, что обнаруживается им в этом ключевом пункте, сохраняет свою справедливость и в остальных, не исключая потребления.
Как показывает его исследование, видимая поверхность вещей чаще маскирует их подлинную сущность, нежели обнажает ее, истина же обнаруживается лишь глубоко под нею. Вот так и здесь: функция продукта общественного производства заключается вовсе не в том, чтобы опосредовать обменные процессы между человеком и природой. Да и сам обмен — это, прежде всего, надбиологическое взаимодействие человека и общества, в котором он живет; метаболические же связи организма — не более чем условие, делающее его возможным. (В какой-то степени действие последних может быть уподоблено роли физических законов в жизни органических систем: так без земного притяжения невозможны даже процессы пищеварения.) Таким образом, не только производство, но и потребление человека служит ключевым средством индивидуализации всей системы общественных связей, в структуру которых он включается уже самим фактом своего рождения. Другими словами, главным назначением и этого звена единого экономического цикла является способность воспроизводить в субъекте труда всю совокупность ценностей его социума (и только во вторую очередь — служить удовлетворению какой-то отдельной потребности).
Этот вывод раскрывается, помимо всего, тем, что в производство каждой вещи вкладывается отнюдь не обезличенный, но обогащенный технической культурой, определенным социальным, эстетическим, наконец, духовно-нравственным содержанием труд. Поэтому ее производство — это не просто преобразование природных материалов и форм, но прежде всего материализация того, что составляет собой самую суть современного потребителю общества, современной ему цивилизации и культуры. Для того чтобы в полной мере понять это, достаточно вспомнить щит Ахиллеса из восемнадцатой песни Илиады,[228] в котором
множество дивного бог по замыслам творческим сделал.
Меж тем, однажды возникнув, эта тонкая материя уже не может исчезнуть, раствориться в небытии с завершением собственно производственного звена. Всеобщие законы сохранения, пусть и претерпевая известные мутации, продолжают действовать также и в человеческом обществе. А следовательно, творческое начало человеческой деятельности и все, что порождается им, обязано определять собою содержание остальных звеньев, не исключая потребления, чтобы воспроизвести в человеке способность его возрождения в новом производственном цикле. Так можно ли вообразить, чтобы созданный древним песнопевцем образ не вызвал бы ни в ком желания воспроизвести хотя бы бледную тень того великолепия, что создал