Вся советская журналистика этого периода направлена на популяризацию достижений социалистического строительства. Репортеры едут на стройки, поднимаются на Останкинскую башню, ведут репортаж из Политехнического музея. Задача прессы, которая находится под каблуком ЦК, показать народу как строится светлое будущее. Но среди выдающих и не очень журналистов выделяется прекрасный журналист, фельетонист и писатель – Кольцов Михаил Ефимович (24.06 1898 – 2.02.1940).
Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд) был знаменитым литератором, членом-корреспондентом АН СССР. Особого внимания заслуживает его вклад в развитие русской журналистики.
С момента основания Михаил Кольцов работал в «Вечерней Москве», существует даже легенда о том, что именно он придумал название газеты (взамен данного при рождении имени «Трудовая копейка»). Именно Кольцову мы обязаны существованием одного из самых маститых российских журналов – «Огонька». Михаилу Ефимовичу пришло в голову организовать журнал наподобие дореволюционного «Огонька», который был хорошо иллюстрирован и очень популярен. Как ни странно это выглядит теперь, его название компетентные органы расценили как попытку ревизии «старого мира» и пытались настоять на его замене на что-нибудь более соответствующее политике партии (например, «Красный журнал»).[5]
Кольцов был обречен с 1924 года. По мнению Сталина, он «распоясался» - например, в одной из публикаций назвал только что рожденный советский червонец «сытым дитем новой эпохи». Кольцов раздражал вождя своей самостоятельностью и неугодливостью, тем, что осмеливался печатать многое, что Сталину не нравилось. Вызвав Кольцова в 1924 году, вождь народов сказал следующее: «Журнал «Огонек» - неплохой журнал, живой. Но некоторые члены ЦК замечают в нем определенный сервилизм...» - «Сервилизм? - спрашивает Кольцов. - В чем это выражается?» - «Некоторые члены ЦК считают, - раздраженно продолжали Сталин, - что вы скоро будете печатать, по каким туалетам ходит Троцкий».
Кольцов стал оправдываться: «Огонек» - массовый журнал, и мы считали своей обязанностью давать очерки о наших, так сказать, руководителях.
После этого разговора в «Огоньке» действительно была опубликована целая серия снимков: Троцкий на охоте, Троцкий с женой и тому подобное. Не напечатать их Кольцов не мог: это означало бы, что он струсил.
Наступил 37-й год, до ареста оставалось полтора года.
В ночь с 12 на 13 декабря 1938 года Кольцов был арестован. Незадолго до этого он был назначен одним из двух главных редакторов «Правды». За пять дней до ареста в Большом театре давали правительственный спектакль. Сталин позвал Кольцова в свою ложу, начал обсуждать какие-то газетные дела, был настроен очень дружелюбно, попросил Кольцов сделать доклад в связи с годовщиной выхода в свет «Краткого курса истории ВКП (б)». Доклад состоялся в Центральном доме литераторов. Это было вечером 12 декабря 1938 года. После выступления Кольцов поехал в редакцию «Правды». Там его уже ждали.
13 месяцев Михаил Кольцов провел в заключении. Его пытали, а затем расстреляли. После смерти Сталина Михаил Ефимович Кольцов был посмертно реабилитирован.[6]
Михаил Кольцов – личность, безусловно, одаренная и неординарная. Он интересен не только своей легендарной судьбой, но и тем, что стоял у истоков публицистического стиля. В его ярких очерках и статьях отражалась эпоха и ее язык.
2.2. Языковые средства создания эмоционально-экспрессивной лексики в публицистике М.Е.Кольцова
Для исследования с целью выявления языковой стратегии создания положительного и отрицательного образов в статьях Михаила Кольцова, за образец мы берем статьи журнала «Огонёк» в период с 1933 по 1934 годы. Журнал «Огонек» - советский, общественно-политический журнал. Он может служить источником для изучения публицистического стиля Советской эпохи в 30-е годы. Именно в это время складывается язык Советской публицистики, в том числе и на страницах «Огонька».
Первый номер «Огонька» вышел в свет в четверг 9 (21) декабря 1899 года как еженедельное иллюстрированное литературно-художественное приложение к газете «Биржевые ведомости», которую выпускал в Петербурге крупный издатель С. М. Проппер. С 1902 года «Огонек» стал самостоятельным, самым дешевым и очень популярным журналом с тиражом в 120 тысяч экземпляров, отставая по тиражу только от ежемесячной «Нивы». В начале века «Огонек» выходил на восьми страницах в 1/8 печатного листа. Примерно одну треть журнала уже в те годы занимали фоторепортажи. В революцию выпуск «Огонька», как и многих других газет и журналов, прекратился. И хотя в начале двадцатых годов в российской журналистике началось оживление, ни одно из новых изданий не смогло заменить такой родной и знакомый «старорежимный» «Огонек». В 1923 году несколько московских журналистов, писателей и издательских работников объединились вокруг Михаила Кольцова, одного из самых ярких очеркистов и главных редакторов первых двух десятилетий советской власти, поддержав его идею о возрождении «Огонька». Кольцов говорил: «Мы решили попробовать, удастся ли со старым названием поставить советский журнал». Вся редакция помещалась в тесной комнате в одном из московских переулков. Журнал выходил на шероховатой бумаге, то раз в неделю, то раз в десять дней. На конец 1923 года тираж «Огонька» составил 42 тысячи экземпляров. Через год тираж вырос до 125 тысяч, а уже в 1925 году достиг полумиллиона экземпляров. Социальный заказ – показать строительство новой жизни. Тогда же сформировались основные стилистические особенности: хороший литературный язык, введение официозного идеологического стандарта. Кроме того, была сделана ставка на иллюстративный ряд, на классический макет, на присутствие в каждом номере обязательных элементов (довольно скоро таким элементом стал кроссворд). Уже после репрессированного Кольцова, в частности, при Алексее Суркове окончательно оформились «фирменные» черты «огоньковского» стиля: портрет знаменитого человека на обложке, рассказ и стихи в каждом номере, иногда - детектив с продолжением, фоторепортаж и яркие цветные слайды, имеющие декоративный характер, а также так называемая «вкладка», имевшая в истории советской культуры уникальную функцию - с помощью цветных репродукций громадные массы людей знакомились с шедеврами мировой культуры, с русской классикой и с официозной советской живописью. Так с помощью «Огонька» очень активно и действенно формировались эстетические вкусы поколений, «эстетика миллионов».[7]
«Новый этикет».
Пленум обкома стоит на базаре. Он выровнялся вдоль длинных пустых торговых плетушек, которые служили барьером. Напротив - такой же плетеный барьер, за ним стеной стоят люди в широких приплюснутых папахах с белыми башлыками на плечах.
В промежутке – узкая полоса мокрой земли, на нее опущены тысяча пристальных, серых, испытывающих глаз со всех сторон.
Первым, открывающим процессию, идет по смотровой полосе исполкомовский кадильяк. Его эмаль масляно блестит, протертая мягкой замшей, колпаки на осях кружатся плавным серебром, хрусталь окон снисходительно играет с солнечным лучом. Дорогой и мощный зверь, кичась яркой никельной сбруей.
Неслышно катится вдоль публики. Его провожают с холодным одобрением и сейчас же забывают об элегантном чужаке.
Стая поджарых фордов с легким дребезгом спешит за рослым кадильяком.
Распорядитель придерживают быструю рысь, чтобы дать разглядеть ремонт. Тут нет новых машин. Но каждая обращает на себя внимание своим взглядом и скромно подмазанным ссадинами говорят: «Еще побегаю».
Радиаторные пробки трогательно выточены из старой латуни, заусеницы и заплаты на крыльях чистенько заделаны лаком.
После фордов идут автобусы. Самый важный из них – почтовый. На нем шикарная вывеска «Начальник – Эльбрус».
Туристические колымаги тоже внушают доверие. За ними плетутся несколько некогда родовитых, теперь совсем убогих и опустившихся машин. Жестко громыхают молодые и уже обшарпанные трудовой жизнью амовские грузовики.
Шествие механического транспорта замыкает страшная развалина неизвестной марки. Отвратительные клубы фиолетового дыма прут из всех щелей ее облупленного, заржавевшего, морщинистого тела. Двери стучат, подвывая, как отваливающая челюсть мертвеца. Колеса шатаются на осях и пишут по грязи пьяные восьмушки. Чудовище проползло несколько метров и застряло у всех на виду под всеобщий хохот и свист. Человек за рулем тоже придурковато улыбался - это единственное, что ему оставалось. Избежать насмешек было невозможно. Секретарь обкома приказал вывести на предвесенний смотр решительно все. Что не может двигаться самоходом, то притащить на буксире или взвалить на телегу. Ничего не припрятать, ничего не утаить<…>[8]