Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 12 из 45)

— Встречаетесь ли вы там с сумасшедшими? Как они себя ведут? Если ли среди них опасные? — Играю­щие снова прекратили шлепанье картами.

Дейнеко спустил ноги с кровати на пол, придви­нулся к столу и возобновил набивку папирос:

— Мы видим только «тихих», — они безопасны... Иногда мы, за недостатком партнеров, зовем их иг­рать партию с нами... Один из них, бывший семинарист, часто играл с нами; он хороший игрок, вежливый, дер­жит счет выигранным очкам, раскладывает шары по полкам, как заправский маркер... только никогда не доводит игру до конца.

— Почему? — Все трое слушателей уставились на Дейнеко.

— Ну, — рассказчик закрыл коробку, стряхнув остатки табака с ее крышки, на которой были изоб­ражены три турчанки в шароварах, курящие длинные, изогнутые трубки.

— Этот парень, — он продолжал, — страдал ма­нией о спасении человечества. Он не хотел мочиться. Он терпел до тех пор, пока не падал на пол в конвуль­сиях от боли... — «что-то страшное постигнет человечество, если я не выдержу», — стонал он... Нам сказа­ли, что его в детстве строго наказывали за то, что он мочился в постель.

— Н-ну и... что? — хором поторапливали Дейнеко его слушатели.

— Мы спокойно продолжали игру, пробуя подка­тить его шар к борту бильярда, ближайшему к умы­вальнику на стене. Оглядывая нас подозрительно, он не позволял никому быть за его спиной около умы­вальника, пока он готовился сделать его удар.

После нескольких, таких же, наших дьявольских маневров, он терял свою настороженность, и тогда, один из нас, прошмыгнув за его спиной к умывальни­ку, открывал кран на полную струю... В ответ на жур­чащий звук выпущенной воды, он вдруг не выдержи­вал... и со страдальчески искаженным лицом, беспо­мощно стоял в луже вокруг его ног.

Вое захохотали, но оборвали смех, слушая про­должение.

— Он никогда не упрекнул нас... молча, с подня­тым подбородком, он уходил от нас, оставляя мокрые следы на полу.

— Бедняга, — сказал Скурский, ему было тяжело перенести подорванное к вам доверие.

— Они, фельдшера и сиделки просили нас проде­лывать это над ним, — пояснил Дейнеко, — иначе его пришлось бы им ловить, вязать и выкачивать.

Эти слова смягчили жестокость обмана над душев­нобольным. Они сидели некоторое время молча, ри­суя самим себе картину с обиженным семинаристом.

Скурский, точно вспомнив что-то, поднялся

— Мне надо явиться к фельдшеру и попросить его внести мое имя в Книгу для больных, прежде чем при­дет доктор. Стараясь выглядеть больным, он вышел.

Фельдшер сидел за столом в приемной комнате-аптеке и наполнял капсули белым порошком; его круг­лое, мясистое лицо расплылось в улыбку, увидев вхо­дящего Скурского:

— Здравствуйте, здравствуйте, — он откинулся на спинку стула и обмерил своими лукавыми глазами Скурского, — н-ус, а на какую же хворобу Вы жа­луетесь?

— Живот! — Скурский положил ладонь поперек живота.

— О, живот, — повторил фельдшер. Он стал серь­езным, опустил глаза на стол, отодвинул банку с капсулями и открыл Книгу для больных. — У меня есть другой больной — Жуков, тоже с жалобой на боли в желудке... Вы едите за тем же столом?

— Нет, Жуков — Старшего отделения, я — 3-го.

— Я подумал о том, что может быть экономный буфетчик скормил вам полузаплесневелые булочки или подкисшее молоко.

— Я думаю, что это была... рыба, — вспомнил Скурский совет Жукова.

— О, рыба?! — Он слегка поскреб себя за ухом, помигал глазами и, послюнив карандаш, вписал имя Скурского рядом с именем Жукова. — Первое, мы смеряем температуру, — он выдал термометр больно­му и сказал: — сидите здесь, а я обойду остальных. Взяв стеклянную банку, наполненную термометрами, он поднялся, большой, неуклюжий в своем перекрахмален­ном белом халате. — Имейте в виду, как бы серьезно Вы ни были бы больны, мы Вас вылечим ко дню Ва­шей свадьбы, — он засмеялся, — как же дела по жен­ской части? — Он подмигнул, — услада нашей жизни — а? Города в обмен давали бы — не взял бы.

Правильно?! — Его широкие плечи тряслись от сдерживаемого смеха, когда он выходил из комнаты.

Скурский с термометром под мышкой, сидел на стуле около выходной двери. На другой стороне кори­дора, над двойной стеклянной дверью, он прочел над­пись, красными буквами: «Заразное Отделение». Он поднялся, подошел и заглянул через стекло внутрь.

Две небольшие комнаты были соединены аркой; в ближайшей — стояли две, покрытые коричневого цвета одеялами, кровати; на ночных столиках одиноко блестели графины с водой и стаканы... В дальней ком­нате, поперек и, немного по диагонали, постели, десяти-одиннадцатилетний пансионер, в сером халате, ле­жал на животе; его коротко остриженная голова висе­ла вниз настолько, чтобы он мог видеть подол одея­ла, почти касающегося пола. Его левая рука была под­жата по его грудью, а в правой он держал, тонко за­остренную, круглую, деревянную палочку.

Для сохранения баланса, его левая ступня в белом носке, была просунута между прутьев металлической решетки кровати; ночная туфля, с стоптанным на одну сторону задником лежала тут же на полу...

Заинтересованный Скурский продолжал наблюдать за лежавшим неподвижно мальцем, который вдруг за­шевелился, протянул руку к ночному столику, на кото­ром, кроме книг, стеклянных бутылочек с висевшими на них рецептами и баночек, было что-то, что он, пе­ретерев между пальцами, посолил на пол, после чего он снова замер...

— Что он там делает и почему в карантине, — спросил Скурский, снова входя, одновременно с фельд­шером в приемную-аптеку.

— О, Федоренко, — углы мясистого рта фельд­шера приподнялись в лукавой улыбке, — кормит и пы­тается, как острогой глушить мышей... у него, воз­можно, коклюш... пока чувствует себя хорошо, ест с аппетитом, украдкой читает Пинкертона, дразнит и тревожит ночными звонками больничного дядьку, Гаврилу.., скучает в одиночестве... без компаньона. Ему ос­талась еще неделя карантина. Доктор потерял старшего сына от коклюша, поэтому-то он более чем осторожен с кашляющими детьми.

Они сели у стола. Прокопыч возобновил свою ра­боту с порошками, напевая в полголоса какую-то ме­лодию. Скурский смотрел, как росла кучка наполнен­ных порошком капсулей в банке и слушал снова:

«Мы расстались молча и навсегда,

Без слез и без упре-е-коов»...

Круглолицый, веснущатый пансионер, возраста Фе­доренко, вошел в коридор через главную дверь; в его левой руке, прижатой к бедру, было несколько книжек в цветных обложках, а его правая — бережно несла клетку с двумя щеглами. Он прошел прямо к застекленной двери, ведущей в заразное отделение.

Там он остановился перед Федоренко; не имея возможности слышать друг друга через двойную дверь они жестикулируя обменивались кивками, шевелением губ, движениями пальцев, указывающих, то на книги, на щеглов или складывающихся, на только им понят­ные цифры.

После некоторого времени этого немого разгово­ра, пришелец оставил свои книги и клетку с птицами на полу у двери и, пока глаза Федоренко уставились на щеглов, его приятель направился в приемную больни­цы, заглянув по дороге в окно пансионского двора.

Среднего роста, седой мужчина, в коричневом кос­тюме, привязал свою вороную, с коротко подстрижен­ной гривой, лошадь к перилам лестницы, ведущей к задней двери воспитательского корпуса. Взяв неболь­шой, черной кожи, саквояж из кабриолета, он, до­вольно бодро, на немного кривых ногах, направился к главной двери больницы.

— Доктор идет! — крикнул, вновь прибывший, ма­лец у окна.

Все больные с термометрами явились в приемную.

— Нормальная... нормальная... у Вас... тоже, — пов­торял Прокопыч, стряхивая термометры опуская их в банку со спиртом, и вдруг спохватился:

— А комнату... комнату проветрили? — Он с бес­покойством глядел на Дейнеко и Быкова. — Не дай Бог, доктор узнает, что кто-то курил в больнице.

— Да, да, проветрили, — уверил фельдшера Бы­ков, потом шлепнув ладонью по своей щеке, — порт­сигар... портсигар.., забыл на столе, — он ринулся из комнаты, но... натолкнулся в коридоре на входящего доктора.

— Как Вы, Быков? Все еще рези беспокоят?

— Нет, Альфред Германович, резей больше нет.

— На Ваше счастье, лабораторное исследование дало отрицательный ответ, — тут доктор понизил го­лос, но все же его лаконические: — Гонококков не най­дено... Впредь будьте осторожны... угроза исключения из Гимназии.., — были слышны в приемной.

— Здравствуйте, — произнес, безлично, доктор, входя в аптеку... — Прокопыч, выпишите Быкова, — сказал он, не дожидаясь ответа на его приветствие.

Его карие глаза быстро обежали лица больных пансионеров. Положив свой саквояж на стул, он одел очки на свой, немного загнутый книзу, острый нос и открыл больничную книгу.

Была довольно долгая пауза в затихшей комнате.

— Жуков и Скурский, — покажите мне ваши языли.

Оба повиновались. Доктор глядел поверх своих очков:

— Была рвота..?

— Н-ет! — ответил Скурский.

— Прокопыч, дайте ему слабительного и выпиши­те его.

— Меня тошнило, — вставил Жуков. Доктор молча поднял глаза на Жукова.

— Ваша температура нормальна, — он медленно протянул слова, глядя в больничную книгу опять. По­ка он думал, его палец легонько царапал его белую, коротко подстриженную бороду.

— Напишите записку буфетчику — держать Жу­кова на больничной диете в течение недели... и выпи­шите его тоже.

— Слушаюсь, Альфред Германович, — Прокопыч продвинулся немного вперед с лицом серьезным, де­ловым и потным.

Глаза озадаченных Жукова и Скурского выразили удивление и досаду, когда они обменялись взглядами...

— Как Ваше предплечье, Дейнеко? — Доктор ты­кал свой палец в сизую опухоль ниже локтя, юноши. — На следующей неделе снимем гипс. Сможете играть на Вашей гитаре... Хорошо для упражнения... для уси­ления кровообращения в пальцах... Но без француз­ской борьбы... пока.