— Первая дверь налево. Он к вам выйдет, — лаконично сказала она мягким низким голосом.
Бароненко вошел в приемную и сел на плюшевое кресло около двери ведущей в другую комнату откуда доносилось женское пение.
Голос певицы был чист, нежен и печален, как будто она о чем-то просила. Затем, точно в ответ на желаемый отклик, он приобрел больше силы и уверенности, как будто исполненная надежда внесла ноты радости и вызова. Песня кончилась такими стаккато и трелями, что Бароненко сидел неподвижно с широко открытыми глазами.
«Вот это соловей, — подумал он. — Как же мне получить первое место на конкурсе соревнования певцов, если там будут такие таланты как она?».
Он открыл портфель, вынул газету и снова прочел, обведенное красным карандашом объявление:
«В поисках новых талантов. Временно в городе. Бесплатная проба голосов. Выигравший в соревновании получит годовую стипендию в Консерваторию. Просьба к лицам с голосами посредственного качества, нас не беспокоить».
Бароненко отложил газету в сторону. Певица закончила свою арию такой высокой и выдержанной нотой, что пораженный Бароненко убедился не только в отличном качестве ее голоса, но также и в исключительном контроле ее дыхания. Это омрачило его надежды на победу на конкурсе. Настала тишина. Мужской голос что-то говорил. Бароненко, с учащенным биением сердца, напряг свой слух, чтобы уловить слова маэстро.
— Диафрагма... поддержка... Я Вам покажу, — доносилось оттуда.
Потом верхняя нота была повторена певицей, но уже без прежнего блеска... затем дрогнула и... замолкла. Последовало несколько слов профессора и снова высокая вибрирующая, прерывающаяся и приглушенная нота.
Бароненко не мог устоять, чтобы не выяснить эти мистические экзерсисы. Круто наклонившись через ручку кресла, он взглянул через щель не совсем закрытой двери. То что он увидел сначала смутило его, но потом его лицо расплылось в лукавую улыбку.
Низкорослый, в бархатной куртке, учитель пения стоял плотно прижавшись сзади к ученице. Его руки обхватили ее талию и сошлись где-то спереди на ее животе и, может быть, немного выше.
— Ваша диафрагма... тут... подверните ее кверху. — Его голос слегка дрожал. — Верхнее «до» требует поддержки.
Черноглазая певица с пунцовыми губами и с таким же лицом, опешенная, смущенная, смотрела в сторону двери.
Бароненко едва успел выпрямиться в кресле и спешно уткнуться в свою газету, когда маэстро захлопнул довольно громко дверь Он продолжал говорить что-то, но ученица молчала.
Наконец, певица вышла и поспешила к выходу. Бароненко узнал ее. Она была одной из трех дочерей дьякона местного Кафедрального Собора. Все три сестры пели голосами ангелов.
В соседней комнате настала тишина. Где-то в дальней части квартиры были слышны звон посуды, звук откупоренной бутылки, заглушенный разговор.
Бароненко чувствовал одиночество и робость. Чтобы их побороть, он вспомнил подбодрявшие слова Кукушкина:
— Не стесняйся, Петя. Ты их всех заткнешь за пояс. Запоешь, камни будут слушать тебя и трава перестанет расти, — гудел бас Кукушкина. — Природа создала твои лицевые кости под счастливым углом и дала голосовые связки, по звуку подобные серебряным струнам. Тебе только и остается открыть рот и... петь. Твои слушатели будут очарованы. Я знаю. Я вижу их лица — лица богомольцев в Соборе. Когда Апостола читаешь или поешь соло на клиросе, я вижу влажные глаза и слезы восторга женщин, движущиеся в молитве губы мужчин и их религиозный подъем. Иди смело на пробу к этому итальянскому маэстро. Только не соглашайся брать у него уроки. Тебе не нужно этой музыкальной «мороки», бесконечных завываний в упражнениях на а, о, у, и, через которые проходят остальные попавшие в сети самозванцев-учителей пения, выкачивающих их деньги под предлогом поставить их голоса «в маску». Иди, только переменись из гимназиста в штатского. Можешь взять мой костюм. Маэстро не станет тратить свое время выслушивать какого-то безденежного школьника.
Бароненко глубоко задумался. Потом вздохнув, рассеянно проглядывал главные новости газеты:
«Трехсотлетие Дома Романовых... Потешные в среднеучебных заведениях... 150 шахтеров расстреляны на Ленских приисках, в далекой Сибири... Отчет А. Ф. Керенского в Государственной Думе о причинах забастовки на Лене... Черниговский Губернатор Маклаков назначен Министром Внутренних Дел...».
Остального Бароненко не дочитал. Он сложил газету в свой портфель и продолжал свое тягостное, нервное ожидание. Его беспокоила мысль о том, чтобы не опоздать на спевку пансионского хора — он был его регентом.
Думая о том, что может быть впустившая его женщина не доложила о нем профессору, он хотел даже пойти и снова позвонить у парадной двери. Но в тот момент дверь открылась. В приемную вошел маэстро.
Его желто-карие глаза быстро оглядели мешковатый пиджак и мятые штаны Бароненко. Прикоснувшись носовым платком куда-то между крючковатым носом и завернутыми кверху седеющими усами, он засунул его в боковой карман малиновой бархатной куртки.
— Кто вас послал ко мне? — спросил он с нотой высокомерия.
— По объявлению... в местной газете... о конкурсе певцов, — сказал скромно Бароненко.
Профессор молчал. Заложив руки в карманы брюк, он мерно покачивался взад и вперед. Один из его ботинок поскрипывал.
— Почему Вы думаете, что Вы заслуживаете участвовать в этом соревновании? — Он отступил немного назад и смерил взглядом Бароненко с головы до ног. — Какой у Вас опыт в пении и кто Вам сказал, что Вы поете лучше других? Или... или потому, что Вы наслаждаетесь звуками своего собственного пения, а? — Он прищурил глаза. — Вы думаете, что у меня достаточно свободного времени, чтобы прослушивать каждого, который думает, что он хорош?
Опешенный Бароненко молчал.
— Ну, отвечайте, молодой человек. Почему я должен бы быть заинтересованным прослушать Ваше пение. — Он заложил руки за спину и зашагал по комнате.
— Я солист Архиерейского хора, неуверенно сообщил Бароненко.
Маэстро остановился и некоторое время стоял молча, поджав свои узкие, синеватые губы. Потом в более мягком тоне:
— Хорошо, где Ваши ноты? Ммм, «Le, Cor», по-французски... Гмм! — Просмотрев вкратце ноты взятые из рук Бароненко, он сделал повелительный жест рукой, приглашая молодого певца, следовать за ним. Они оба вошли в Студию. Профессор проиграл на рояле интродукцию аккомпанемента к песне, легко и быстро. Тогда Бароненко запел.
Он начал с высокой сильной ноты — ноты полной металла, как звук серебряной трубы — трубы зовущей необъяснимой красотой, увлекающей в таинственную зелень гор. Ее призыв разбивался на сонм отголосков и они отозвались эхом по долине внизу. Он пел слегка закинув голову назад с полузакрытыми глазами, как .бы наслаждаясь своим пребыванием в крутых горах с глубокими ущельями, где каскады водопадов рокочут в унисон с зовущей трубой.
Извозчик с бородой просунутой между частоколом загородки, стоял уставившись глазами на окно откуда лились чудесные звуки. К нему присоединился застывший на месте почтальон. А низкие, густые, сочные ноты певца плыли ровно и мягко. Он пел и было невероятно, что этот молодой человек в сером «с чужого плеча» пиджаке, мог породить сладостное трепетание в груди и такие волнующие, ласкающие уши, звуки... А звуки лились волной похожей на аромат...
Маэстро одобрительно кивал головой и шевелил губами. Его маленькие руки аккомпанировали певцу мелодичными аккордами, еще больше украшая и без того красивый баритон Бароненко.
Женщина, впустившая Бароненко в дом, стояла у задней двери Студии. Она была неподвижна, ее полные губы были полуоткрыты, большие светящиеся глаза смотрели на певца. Одна рука с зажатым полотенцем была у ее груди; в другой была видна тарелка. Казалось, что она забыла дышать...
Когда пианиссимо поющего замерло, маэстро поднялся со стула.
— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Ваш голос отличного качества. — Он зашагал по комнате. — Да, Basso cantante — это Ваш голос. — Он остановился перед Бароненко. — Но Вы не готовы быть солистом. Вы должны пройти школу Bell — Canto... Шаляпин тоже брал уроки пения... Также Карузо. Вам нужно развивать мышцы диафрагмы... подобрать и... кверху. —
Его ладони сделали несколько кругов в воздухе перед животом.
Бароненко улыбнулся, вспомнив как профессор, обняв дочь дьякона, искал у нее место диафрагмы. Профессор счел это за знак согласия и продолжал:
— Кроме того, Вам нужны упражнения путем внутреннего массажа Ваших лицевых, лобовых костей Вашей маски. — Он согнул ладонь и приставил ее к переносью. — Маску массируют пением с закрытым ртом — мычанием. Только не горловым мычанием, а правильным. Для этого Вы должны выпустить, продуть как бы полдюйма воздуха через нос. Понятно? Вот так! — Профессор, продув воздух через нос, промычал гамму — это прозвучало, как мягко вибрирующая струна виолончели. — Так же как и игла ведет нитку в определенную дыру, так и этот пробивной воздух ведет через нос звук Вашего мычания в купол Вашей маски... Ясно? — Он внимательно смотрел в глаза молодого человека, как бы проверяя результаты своих слов.
— И когда этот звук попадет туда, зажмите его в маске, не давайте ему выпасть оттуда. Для этого расширяйте Ваши синусы при помощи улыбки. Улыбайтесь широко во время создания звука с закрытым ртом... Понятно? — Он сделал паузу. Его глаза снова оглядели костюм Барненко, который так просил утюга.
— У Вас есть деньги? — И не дожидаясь ответа:
— я не могу взять Вас бесплатным учеником. Это будет несправедливо в отношении меня. Каждый должен уважать свой труд. Он должен быть оплачен... Так что... — Он ждал.
— У меня нет денег, — начал Бароненко.
— Я не хочу дать Вам только несколько уроков, — перебил его маэстро, — после которых Вы уйдете узнав мою систему постановки голоса... О, нет! — Он потряс своим указательным пальцем. Вы должны заплатить мне 300 рублей вперед за весь курс. — Он глядел не мигая, прямо в лицо певца.