Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 15 из 45)

— У меня нет таких денег, — повторил Бароненко.

— Хорошо, достаньте 200 рублей. Остальные... по­том.

Бароненко отрицательно покачал головой.

— Н-ну... тогда... — Профессор пожевал губами.

— Приходите когда у Вас будут деньги! — Он закрыл крышку рояля, сунул в руки Бароненко его ноты и мелкими шаркающими шажками подошел настолько близко, что заставил сконфуженного Бароненко отсту­пить за дверь, которая тотчас громко захлопнулась.

Около пятнадцати воспитанников пансионского хо­ра, собрались для еженедельной спевки вокруг пианино в большом рекреационном зале. Ожидая своего ре­гента Бароненко, они проводили время каждый по-своему.

Второй бас Доброгаев стоял у пианино. Его ука­зательный палец тихонько ударял нижнее «до» басо­вого ключа. Из его выпяченных, закругленных губ вы­катилось ответное «до». Он перенес палец на один кла­виш ниже.

Господа, сюда! Миша будет пробовать октавное «Си!» — возбужденно звал Левченко.

Хористы окружили пианино. Миша расстегнул две пуговицы ворота своей парусиновой косоворотки, не­много расставил ноги и втянул свой подбородок. Из раздутой шеи и закругленного рта, раздался звук дале­кого замирающего грома. Лицо Миши покраснело, гла­за расширились в старании удержать волну этого, вну­шающего благоговейный страх, звука.

Все зааплодировали.

— Он взял!.. Взял! Ай — да Мишка!

— Слушай, Миша, завтра утром в церкви, во вре­мя «Херувимской», вступи октавой ниже наших басов

— это будет нижнее контр-Си. То, что ты только что взял... Только подумай, как замажется правый клирос ! Их Чуприна никогда не мог взять ниже чем «Ре».

— Его «Ре», в нем мяса нет... никакой густоты. Так скрипят ржавые петли на воротах от ветра. — Он за­смеялся.

— Как жаба на болоте, — добавил другой.

— Заблудившийся в лесу блеющий старый козел

— вот кто он:

— Мишка, не подгадь!

— Если выпью водки на ночь, то утром возьму да­же Си-бемоль, — басил Доброгаев.

— Господа, разрешите, нам нужно пианино на не­много... попрактиковаться в мазурке, — вдруг появился краснощекий малец, с веселыми глазами.

— Играй, Гамалея! — И тот с таким подъемом за­играл этот стремительный польский танец, полный му­зыкального блеска и отчетливого ритма, что три или четыре пары юнцов скользящим бегом, щелканьем каблуков и притоптыванием в темп танца, ярко пред­ставили картину веселящейся молодости с ее удалью, смехом и шумом.

— У нас в Пансионе теперь мода на танцы. Дон Пэдро пригласил красивую молодую балерину, чтобы учить пансионеров танцам. Все 52 пансионера влюбле­ны в нее, — сказал один из 52-х.

Все певчие окружили Бароненко, как только он вошел в зал. Вопросы сыпались со всех сторон:

— Как прошла проба?

— Ты выиграл?

— Чего-нибудь особенного видел?

— Были там хорошенькие соревновательницы? Все молча слушали доклад Бароненко о его посе­щении дома проф. Сонкини и сам он говорил вполго­лоса. Администрация Гимназии запрещала гимназистам принимать участие в каких бы то ни было обществен­ных делах не имеющих отношения к задачам и про­грамме школы.

Когда пансионеры услышали про необыкновенную систему постановки голоса Сонкини — «выпустить полдюйма воздуха», все громко захохотали, предлагая различные версии этого приема.

— Этому макароннику повезло. Дочь дьякона мог­ла залепить ему прямо в маску.

— Вот торгаш... 300 рублей!.. да еще вперед!

— Разозлился, почти вытолкнул, а? Даже фамилии не спросил?

— Расскажи еще про этого паршивца.

— Некогда. Мне надо сходить в церковь и взять на клиросе ноты Херувимской, Бортнянского. Мы ее разучим сейчас. Громов, займи их пока. Расскажи про твою учительницу пения — не чета Сонкини.— Баро-ненко побежал вниз по лестница.

Предчувствуя развлечение, воспитанники скучились вокруг Громова. Сидя на табурете у пианино тот огля­дел лица окружающих и начал:

— Моя учительница Ирма Лакцери — жрица сво­ей новой религии — пения. — Он сделал паузу. Его глаза стали серьезными. — Она начинает свои занятия с новым учеником с своих наставлений: «вы должны заставить Ваших слушателей испытывать все то, что Вы выражаете в Вашей песне: страдание, ненависть, слезы или ввести в мир мечтаний, любви, смеха — та­кого смеха, от которого они хватались бы за бока. Без всего этого Ваше пение будет сухо, пресно и да­же мертво... даже если бы Вы обладали голосом рав­ным голосу Архангела. Потом она говорит, — его гла­за заблестели, — что каждый физически здоровый че­ловек, может развить в себе приятный голос. Конечно в известном объеме, в зависимости от размеров голо­совых связок или формы костных камер лица». — Он приблизил свою ладонь к переносице и скулам. Боль­шие лица — большие резонаторы — рождают большие голоса.

Легкая улыбка появилась на лице Громова. Он за­мигал своими белесыми ресницами и добавил:

— Она учит так же, как и Сонкини — улыбаться во время пения и даже больше — растягивать мышцы лица в гримасу... точно Вы нюхаете что-то скверно пах­нущее. Это положение мышц лица позволяет Вам удержать звук в резонаторах.

Шутки и советы сыпались среди хохота довольно долго, прежде чем Громов, мог продолжать.

— Она берет только один рубль за урок. Я взял у нее несколько уроков и... — добавил он с уверенно­стью, — теперь я на верном пути к профессии певца. Я легко могу взять верхнее соль. Вот слушайте. — Он повернулся к пианино, набрал полную грудь воздуха и, ударяя одним пальцем по клавишам, пропел:

— Йо соло прелого! — Его напряженное, качаю­щееся, верхнее соль было резким и крикливым.

— Э-эй! Кому там перешибли я..о? — раздалось из спальни нижнего этажа.

Громов подернул плечом и прервал пение. Пан­сионеры-хористы сидели молча, пытаясь не смотреть на помрачневшего Громова.

По лестнице взбежал Бароненко с разрумянивши­мися щеками и возбужденными глазами:

— Господа, господа! — счастливо кричал он, раз­махивая лимонного цвета бумагой. — Читай! — Он су­нул телеграмму в руку Громова и засверкал белыми зубами в радостной улыбке.

«За заслуги в деле благолепия... духовного... свет­ского хоров Пансиона,— чеканил Громов, — ив по­ощрение дальнейшего развития Богом данного певче­ского таланта, Съезд Черниговских Дворян постановил наградить воспитанника Бароненко стипендией... на 4-х годичный курс в Санкт-Петербурской Императорской Консерватории по классу пения.

Поздравляю, Предводитель Дворянства, Муханов».

Долго гремело и разносилось по залам Пансиона дружное «Ура» и высоко взлетал кверху подбрасывае­мый 15-ю хористами хохочущий Бароненко.

ДИРЕКТОРА, ВОСПИТАТЕЛИ, ДЯДЬКИ

и прочие служители Дворянского Пансиона.

УЧИТЕЛЯ ГИМНАЗИИ

Директор Клодовский, с лицом доброго Мефисто­феля, худой, спокойный несмотря на свои 28 лет, мед­лительный в движениях, в речи и решениях. Ходил с руками в карманах брюк, вечно их подтягивая. Только раз мы видели его вышедшим из себя.

Обутый в модные сандалии, он вступил в свежую лепеху оставленную пансионской коровой, которая за­брела из своего загона на заднем дворе на поле спор­тивной площадки Пансиона.

Бедный дворник был весь в поту перед гневным лицом директора, теперь уже с лицом настоящего Ме­фистофеля. Молодая, привлекательная жена директора была постоянной участницей в постановках драмати­ческого кружка организованного воспитателем Первого Отделения, Суровым.

По причинам нам неизвестным, Клодовский был переведен на должность Директора Реального Учили­ща, где-то около Москвы.

Небольшая лысоватая голова с умными карими глазами, с коротко подстриженной седеющей бородой и усами, на большом и тучном, но подвижном теле — все это было внешним образом нового Директора Пан­сиона, Петра Яковлевича Дорошенко. Его хорошо мо­дулированный низкий голос часто прерывался в разговоре случайным «э-э», что придавало ему покрови­тельственную важность. Крупный помещик, Главный врач Городского Госпиталя города Глухова, он пред­почел малодоходное, но почетное положение директо­ра Пансиона, уступая просьбам и настояниям дворян Черниговской губернии.

Он управлял подведомственным ему Дворянским Учреждением, умно, успешно и гладко. Как врач знав­ший психологию и взрослых и детей, он был строг, но справедлив и заботлив к воспитанникам и к их об­служивающим.

Пансионер получивший неудовлетворительную от­метку непременно вызывался директором для объясне­ний. Вопреки прочно установившемуся выражению, по какому предмету получена двойка, Директор, неизмен­но, повторял: «Из чего же Вы не успеваете?».

Получив ответ, он также неизменно, со скорбью в глазах, цедил свое «э-э», укоризненно чмокал языком и сокрушенно качал головой. Больше всего достава­лось воспитателю не уследившему вовремя отсталость ленивца.

За его импозантность и имя Петр, пансионеры прозвали его «Дон Пэдро».

Вскоре после своего назначения Директором Пан­сиона, Дорошенко знакомился с пансионерами, обходя их Отделения, во время вечерних занятий. Он показал им часть замка взорвавшегося ружья, которую он, как хирург, извлек из черепа охотника.

Обводя своими пытливыми глазами юношей, слу­шая их вопросы и замечания, наблюдая их реакцию на демонстрируемый несчастный случай, он получал не­которую характеристику вверенных ему молодых дво­рян. Пансионеры, передавая из рук в руки кусок по­зеленевшего металла с острыми краями, больше интересовались тем, сколько взяло времени раненому выздороветь?

Правдивый врач опечалил воспитанников сказав, что охотник все-таки умер через 3 месяца после, как будто бы успешной, операции.

Воспитанники уважали своего Директора и, надо отдать должное, немного побаивались его, хотя иног­да упрямо бросали вызов против «насилия» Директо­ра, умышленно громко шлепали подошвами ботинок, пробегая мимо его квартиры, чтобы хоть как-нибудь «насолить» Дон Пэдро за им установленный утренний бег дважды вокруг зданий Пансиона и летом и зимой без шапок в парусиновых косоворотках.