Вагон, проходя соединения рельсов на стрелке, закачался. Колеса, звякая, ускорили свой стук, дверь купэ, прокатившись на своих роликах, открылась и тряслась вместе со своими ручками. На стене, на крючке, дворянский картуз с красным околышком и кокардой на мягкой тулье, качался от боковой и продольной качки вагона. Чай, в двух стаканах на столике у окна не выплеснулся только потому, что был удержан плавающими кружками лимона.
— Возьмите к примеру наши правительственные железные дороги, — продолжал, осуждающий владельцев дороги, пассажир, — они превосходны, надежны, всегда прибывают и отбывают согласно расписанию, комфортабельны, не такие, как эта узкоколейка. В этом купэ тебя трясет, как горошину в стручке...
Он замолчал, глядел в окно и курил папиросу. Заходящее солнце мигало сквозь чахлый сосновый лес. В одном открытом месте, появилась хронически верная картина российского пейзажа: у закрытого шлагбаума на переезде, стояла пара-другая крестьянских телег. Беременная стрелочница, поводя из стороны в сторону животом, торопилась к переезду и, опоздав все же, на ходу разматывала зеленый флажок. Невольно возникал тоже хронический вопрос: «А где и что делает он — стрелочник?».
Потом, точно вспомнив что-то, все тот же словоохотливый курящий господин снова обратился к своему молчаливому спутнику:
— Позвольте представиться — Владимир Сергеевич Адрианов, Предводитель Дворянства Олишевского уезда, — он сделал маленькую паузу, чтобы проследить эффект своих слов, — с кем имею честь говорить?
— Герман Альфредович Лозенель — доктор, — скромно ответил румяный, плотный, с орлиным носом над аккуратно подстриженными седыми усами и бородкой спутник. Его карие глаза были серьезны и спокойны — глаза, которые привыкли наблюдать и понимать.
Они оба продвинулись вперед на своих местах и пожали друг другу руки.
— Очень рад... рад познакомиться с Вами, — начал Адрианов, в его глазах были приветливость и любопытство... — Возвращаетесь домой? — Его загорелая, маленькая с коричневыми пятнами, рука потирала коленку.
—Да, был в уезде, — ответил доктор лаконически.
— Так, та-ак, хорошо в гостях, а дома лучше, — заулыбался Адрианов. Он положил свою папиросу в пепельницу. — Мы забыли наш чай. Надеюсь, что он еще не остыл. Пожалуйста ! — Он осторожно подал блюдечко со стаканом чая доктору. Погрузив концы своих седеющих, табаком прокопченных, усов в свой стакан, он сделал глоток и сморщил нос. — Остыл. На следующей станции проводник принесет нам кипятку. — Он поставил стакан назад на столик у окна.
— А я еду в Чернигов, чтобы поместить моего сына, Михаила в Дворянский Пансион. Он наверно все еще спит там, — он указал на верхнюю полку купэ.
—Это замечательное Учреждение для детей дворян. Только три таких во всей России. Позвольте мне Вам рассказать про этот Пансион, потому, что я принял большое участие в деле, разработке планов и постройке этого Черниговского Дворянского Пансион-Приюта, — и, не ожидая ответа доктора, Адрианов продолжал:
— Наш последний Дворянский Съезд был бурным. Большинство членов его высказывали недовольство, беспокойство и даже страх... Все это создавало пессимистический взгляд на будущее дворянского сословия... Конечно на это были свои причины.., но эти причины родились прежде нас, — Адрианов отхлебнул своего холодного чая. — Наши предшественники бояре наслаждались властью, богатством и привилегиями дольше, чем мы, дворяне.
Когда пришло освобождение крестьян от крепостной зависимости, современники назвали это «куцым освобождением», потому что крестьяне были наделены слишком малыми участками земли, а дворяне потеряли свой бесплатный рабочий труд. Это-то и было началом обеднения дворян... — В голосе рассказчика были нотки печали и даже скорби.
— Плохой и в то же время дорогой уход за имениями не приносил достаточного дохода, чтобы покрыть расходы жизни: заграничные путешествия, многочисленные приемы с оркестрами и обильными обедами, домашние театры, иностранные воспитатели, конюшни чистокровных лошадей и карточные долги, — он кивал головой, перечисляя каждое жизненное развлечение и удовольствие дворянина. — Число заложенных и переложенных имений продающихся с торгов росло и они переходили во владение тем, кто не думал, — последующие слова Адрианов продекламировал, — что дворянину пристало жить — только благородно, что требует двоякого действия — получать и тратить...
— Вот почему, — он приподнял плечи и развел руки в стороны, — в начале 20-го века, дворянство задыхалось в борьбе за собственное существование, за привилегию называться — «Столпами Империи Российской».
Все еще много помещиков-дворян, владеющих крупными имениями. Они все еще сохранили свои привилегии в занятии высших должностей нашего правительства, в праве приема их детей в такие учебные заведения, как: Лицей, Училище Правоведения, Пажеский и Морской корпуса, женские институты и прочее... Но массы из других сословий не дремали; их принимали в университеты, военные училища, не заглядывая в их родословные книги. И эта волна большинства деятельных, энергичных граждан часто выдвигала из своей среды выдающихся людей; один из них наш Премьер Министр, — в глазах Адрианова было уважение, но была и тень удивления. Он сделал паузу и глядел на доктора, который сидел молча, ладонь его левой руки поддерживала его подбородок с коротко подстриженной бородой, а правая играла брелоками на золотой цепочке, лежавшей поперек его жилета. Он, изредка, поддерживал речь Адрианова своими лаконическими «Да, да, конечно... безусловно».
— Учитывая все причины, повлиявшие на упадок престижа, благосостояния и морали дворян, — Адрианов ускорил свои слова, как бы боясь быть прерванным, — и предотвратить опасность возможной гибели дворянства, как класса привилегированного, мы дворяне решили, при помощи своих оставшихся богатств, энергии и предприимчивости, бороться чтобы «не опуститься на дно»... Чтобы оставаться на поверхности, мы должны воспитать, под руководством избранных воспитателей, новые кадры молодых, здоровых, энергичных и предприимчивых дворян, которые бы работали, зарабатывали и, вкладывая свои капиталы, процветали бы, а не беднели, только растрачивая полученное...
— Да, нам нужны такие дворяне — он повысил свой голос, его маленький кулак, покрытый волосами и коричневыми веснушками, ударял по его колену, — чтобы их новый побег восстановил бы сильно пошатнувшуюся репутацию Столпов Империи Российской. Чтобы эти новые молодые полки служили бы примером бодрости и светлых надежд для всех граждан нашей Родины, а не хныкания, — дальше он растянул слова, — о том, что нет теперь свободы и благородства в жизни дворянина, с тех пор, как новый судебный закон сделал его ответственным за свои деяния наряду со всеми другими гражданами России... Надо сознаться, — Адрианов понизил свой голос почти до полушепота, — это было у-ужасным, неожиданным ударом — настолько, что некоторые даже лишились рассудка. Я слышал, что один старик, помещик Селецкий, не перенес этого нового закона и... и попал в Желтый Дом. —. Его глаза расширились. — Ну, теперь, — он махнул рукой, — бедняга, наверно уже на том свете, — добавил Адрианов с скорбной ноткой в сказанных словах.
— Нет, он жив, — обронил доктор.
— Жив? Где? — взметнул бровями Адрианов, сидя с полуоткрытым ртом.
— Он выписался в прошлом году из моей лечебницы Богоугодного Заведения. ( Богатая старая дева завещала все свое состояние городу Чернигову с условием, что построенная на ее деньги больница будет называться Богоугодным Заведением.)
— Ска-ажите! И что же он... значит... лучше?
— Да-а, настолько, что намеревается, пользуясь тем же роковым законом, судить своих детей, размотавших все его состояние, пока он был на излечении.
— Ска-ажите! — Повторил все еще изумленный Адрианов.
Он уселся глубже на сидении, похлопал по карманам своего чесучевого пиджака и, обнаружив местонахождение порсигара, вынул его наружу. Его руки немного тряслись, зажигая папиросу, он втянул щеки,
глубоко затягиваясь табачным дымом, который затем вышел между его синеватых губ, небольшими клубами, окутавшими его скудную бороду, в то время как он снова начал говорить:
— Вынесенное Съездом решение было единогласно и категорично: построить на наши средства здание на 30-ти десятинах земли, соседней с Гимназией, и назвать его Черниговский Дворянский Пансион-Приют.
Двухэтажное, желтого кирпича, здание было закончено в течение двух лет. Внутри его — много света, воздуха и необходимого места для больших комнат, с высокими потолками и зеркального стекла окнами и, как блестящая поверхность янтарного пруда, паркет повсюду... Позади главного здания стоит тождественной постройки двухэтажный корпус с квартирами для воспитателей, больница и баня. Остальная часть участка разделена на секции, приноровленных для различных видов спорта, чтобы держать физическое развитие 50-ти пансионеров на должной высоте...