Чтобы оттянуть время вызова учеников для проверки их знаний, кто-нибудь, обыкновенно с задней парты — места уготованного малоуспевающим — передавал холостяку Кулыге поклон от Зины, Нины, Маруси, Кати — неважно от которой, но от одной из них по выбору передающего привет.
Кулыга клал перо, поднимал засветившиеся глаза и расплывался в широкую улыбку.
— Ну, как она поживает?
Он немного смущен; рот его полуоткрыт; лицо становится лицом банщика.
— Она просила узнать как Вы, Николай Васильевич, поживаете и согласны ли Вы прийти к ней на свидание? — плетет сугубую ложь хронический двоечник по предмету, прозванный Кулыгой «знаменитым математиком».
— Я знаю, она мне писала на прошлом гимназическом балу, — его улыбка становится еще шире. — Скажите ей, после экзаменов... сейчас я очень занят. — Он откладывает свидание, не подозревая, что все записки писались этим же самым «знаменитым математиком».
Преподаватель словесности Колотовский сумел заинтересовать своим предметом старшие классы Гимназии. Непрестанной проверкой он заставлял всех твердо выучивать заданное. Иногда он прибегал к хоровому заучиванию трудных, громоздких баллад всем классом. Ученикам нравились слова: «Не знаем, мы только плачем и взываем, О, горе нам рожденным в свет...». Не только потому, что эта строфа («Ивиковы журавли» Жуковского) легко запоминались в дружной декламации, но и потому еще, что когда преподаватель опаздывал в класс являлся надзиратель с вопросом: «Почему нет учителя?». Этого только и ожидал озорный класс, чтобы тут же затянуть: «Не знаем, мы только плачем и взываем, О, горе нам, рожденным в свет!». Надзиратель — он же щегол, таращил глаза.
Колотовский, высокий и худой, говорил глухим баском или, по выражению гимназистов, бубнил. Когда пришло время изучать звукоподражание словами («Перед Судилищем Миноса», Исповедь вола). «И м-м-ы грешны-ы. Том-м-у-у лет пять, когда корм-мы-ы нам были х-уууды», класс дружно гудел, нажимая на ы-ы-ы больше, чем нужно, так что словесник начинал настороженно мигать своими темными глазами. А когда за этим следовали слова описывающие тишину:
«Полночной порой, в болотной глуш-ши чуть слышшно, бесш-шумно ш-шурш-шат камыш-ши, класс шипел, поглядывая друг на друга с озорством в глазах.
Колотовский пробудил в учениках желание читать русских классиков, давая сложные темы для домашних сочинений исполнение которых, требовало не только поверхностного знакомства с фабулой рассказа, но и точной характеристики лиц изображенных автором.
Опытный преподаватель часто напоминал ученикам о том, чтобы они следили друг за другом в правильности русской речи. Сколько было смеха, даже некоторого легкого издевательства над одним учеником из местных коренных хохлов, который «споткнулся» сказав «Капитанская дочка».
Учитель немецкого языка, Ененц, молодой, с торчащими рыжими усами, быстро и бегло говорил по-русски, хотя иногда заплетался в оборотах речи. Ради смеха, ученики не исправляли его ошибки. Гимназист, нарушивший разговором занятия в классе, выслушал такой выговор немца:
— Совинский! Что хэто такой?.. И никаковых больше себе.
Любимый всем классом, хотя и прозванный «корольком» (порода карликовых петушков) за свой маленький рост, учитель Истории Кармаркевич преподавал свой предмет гораздо шире и полнее, чем в казенном установленном учебнике, поддерживая неослабный интерес учеников к русской Истории.
Он отличался остроумными и меткими замечаниями. Когда пришла его очередь быть выбранным в присяжные заседатели при местном Суде, один из учеников, очень рассчитывая на «пустой урок», спросил его:
— Вячеслав Михайлович, правда, что Вы не будете ходить в продолжение двух следующих недель?
— Боже мой! Что же Вы думаете, я буду ползать? — был его ответ потонувший в хохоте учеников.
Гимназист смущен. Он улыбается, мигает глазами. Он не знает, что сказать. Он не знает, что делать с руками; сначала они пошарили что-то вдоль кушака, опустились книзу, а затем уперлись ладонями в его талию.
— Ну-с, руки в боки... остается пустится в присядку на радостях от предстоящих пустых уроков, — немного в нос добавил королек под гогот класса.
Кармаркевич был единственным преподавателем приглашенным классом в ресторан — праздновать выпускными окончание гимназии. На этом банкете он по-джентльменски не замечал некоторых вольностей, осоловевших от вина и водки юношей, обсуждающих наряду со своими планами на будущее, обязательное посещение всеми публичного дома сразу же после попойки. Обсуждения прекратились после того, как умный учитель, как бы вскользь упомянул, что «606» не всесильно.
Француз Касси, довольно крупный, ходил гордо неся свой большой живот. Говорил и понимал по-русски плохо. Он требовал записывать заучиваемые, новые французские слова в маленькую тетрадь, потеря которой вызывала такие диалоги:
— Монсье Касси, я потерял тетрадь со словами.
— Нилься потеряйца! — Француз делал угрожающее лицо.
— Но, я у-ж-е потерял, — защищался ленивец, возможно, никогда и не заводивший тетради.
— Нилься потерайца ! — выпалил уже рассерженный Монсье. Ученик, видя неотступность «нилься» сдается, обещав завести новую тетрадь, списав слова у соседа.
Старшие гимназисты послали ему, закоренелому холостяку, «Брачную Газету», в которой было много предложений «познакомиться с целью брака». Он, как передавали, обсуждал эти «любовные капканы» с своей квартирной хозяйкой, выписывая фотографии «чаровниц», кандидаток на брак, но упорно оставался холостяком.
Всеми уважаемый законоучитель, протоиерей В., служил в гимназической церкви спокойно, ровно, без излишних фарисейских слезливых оттенков в произносимых молитвах и возгласах, но держал прихожан согласно его наставлений.
— Отставить! — громко раздалось из алтаря, когда старшеклассник регент левого клироса пытался исполнить, только что составленную им, аллилуйя какого-то немного залихватского напева. — Всем стать на колени! — Этот приказ во время Великопостных служб, не исключал и тучных директоров Гимназии и Пансиона обыкновенно простаивавших службы без коленопреклонения.
Законовед-юрист, учивший нас судоустройству и судопроизводству в русских Судах, разрешал ученикам переговариваться, но не шептаться — это его раздражало. На его уроках можно было заниматься своими делами. Меньше четверки он никому не ставил.
Преподаватель латинского языка Зипов, лысый с черной бородой и с быстрыми серыми, проницательными глазами, любил вдохновенно цитировать Овидия, дирижируя себе костлявым указательным пальцем. В течение 5-ти лет его преподавания, неуспевающих по-латыни не было.
Ленивые «выпалывались» неукоснительно. Однажды на письменной работе в его классе, Зипов благодаря быстроте своих глаз «выловил» экзаменующегося с шпаргалкой. Он заставил списывающего показать классу свои ладони и ногти пальцев испещренные бисерным почерком с цитатами, формами латинских глаголов и другими выписками.
Любитель спорта, Зипов был первым в городе по быстроте на коньках. Он возглавлял срочно сорганизованную группу «потешных» велосипедистов, посланных на торжества 300-летия Дома Романовых, в 1913 году.
— Великая заслуга исторической науки — взятие на себя «службу памяти», чтобы воскрешать дух эпохи, правду и родить ощущение времени.
— Что мы помним о наших предках? Боже мой! Они ни во что не одеты, они ничего не едят и не пьют, не говорят ни на каком языке. Они никого не любят. Мыслимо ли это?
Ведь когда биолог пишет о колонии бобров, он и то сообщает об их характерах... Описания прошлого заклеймены разными обидными словами...
Нам хочется знать о наших предках подробно и по-человечески...
Ольга Чайковская. («Звон затонувших колоколов»). «Неделя» № 39, «Известия» 1966 г.
ОБ ОДНОМ ИЗ ПРЕДКОВ
В 1913-1914 годах, большинство студентов Юридического факультета Петербургского Императорского Университета могло сократить свои занятия до почти ничегонеделания. По теории минимумов, разрешалось перейти с первого курса на второй после сдачи экзамена даже только по одному предмету. Со второго курса на третий — два, а с 3-го на 4-ой — три или четыре предмета.
Предмет выбирался тот, который можно было выучить с наименьшей затратой времени и сдать его хотя бы на «удочку». (Были только две оценки знаний студентов «весьма» и «удовлетворительно», то есть «удочка»).
Во время войны с Германией, многие студенты выбирали одним из своих минимумов Римское Право потому, что немец профессор фон Меллер, чтобы доказать свою лояльность к России, никого не проваливал.
Конечно, такая система занятий накапливала «завал». Для окончания Университета требовалось сдать 18 предметов и студент проехавший на минимумах редко кончал университет в четыре года.
Многие из учащихся должны были искать работу, чтобы оплачивать свое содержание. Часто заработок был в репетировании отсталых, малоспособных детей богатых родителей.
Объявления требовавшие пояснения, такие как:
«Студ. юр. oп. реп. спец. физ. мат. рас. не стес.», (Студент-юрист, опытный репетитор, специальность физика, математика, расстоянием не стесняется.)
заполняли колонку «В поисках труда».
Были и такие студенты, которые получали денежную поддержку из дому. Те просто бездельничали в науке, но были заняты по горло посещениями театров, кинематографов, ледяных катков, атлетических кружков и, конечно, бильярдных, которые были очень популярны среди студентов. Хорошо известный старинный ресторан «Доминик», на Невском проспекте был сборным местом лучших столичных игроков на бильярде. Игроки послабее посещали бильярдные Крутецкого на Васильевском Острове.