Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 21 из 45)

Некоторые из студентов появлялись в Универси­тете только осенью для регистрации. Так как посеще­ние лекций не было обязательным, они уезжали до­мой в провинцию, наслаждаться домашней уютной жизнью до весны, когда они должны были вернуться в Университет для сдачи экзаменов. Такую жизнь мог­ли вести только студенты холостяки. Женатых было очень мало. Те, которые были «преждевременно» же­наты, во многих случаях на дочерях их квартирных хо­зяек, вызывали сочувствие друзей в их «жалком жре­бии». Их звали «погибшими душами».

Скудно оплачиваемое репетиторство или другие случайные заработки приводили к полуголодной жиз­ни в маленькой комнатке с женой и детьми. За недо­статком времени, занятия и экзамены откладывались. Откладывалась защита диссертации с года на год и в итоге «погибшая душа» превращалась в «вечного сту­дента».

Он замерзал на долго на какой-нибудь хоть мел­кой, но постоянной службе и невольно забывал об университетских делах. Однако было бы ошибочно ду­мать, что все студенты-юристы не посещали Универ­ситет хотя бы для того, чтобы почувствовать атмос­феру их «альма матер». Как раз наоборот. Многие при­ходили в Университет регулярно, каждое утро.

При входе в здание, с Первой линии, студента встречал высокий, одетый в ливрею, швейцар. Прило­жив руку к козырьку своей расшитой галуном фураж­ке, он басил:

— С добрым утром, Ваш-ше сс-тво! —Это привет­ствие очень походило на сокращенное «Ваше Сиятель­ство». Он встречал всех входящих с одинаковым поч­тением — будь это только что подъехавший на лиха­че белоподкладочник в застегнутом на все пуговицы сюртуке, сын богатых родителей, который не преминет положить в руку швейцара полтинник за бодрящую, почетную встречу — или же просто студент Коля или Ваня в вылинявшей тужурке и с бахромой на штанах вокруг его стоптанных каблуков...

Все они, расправив плечи и выпрямив грудь, легко взбегали по лестнице вверх и входили в самый длин­ный коридор в Санкт-Петербурге — коридор Импера­торского Университета.

Движение в коридоре продолжалось без перерыва в обоих направлениях. Студенты входили и выходили из аудиторий, которые были на одной стороне кори­дора. Другая была занята окнами выходящими на двор с дополнительными зданиями Университета. На широких подоконниках этих окон, студенты сидели, читали, говорили с друзьями, глядели на движущуюся перед ними лаву молодежи, большинство в студенче­ской форме. (Студенческая фуражка с голубым околышем по­купалась сразу же после окончания среднего учебного заведения.)

Неважно если черная куртка с золотыми пуговица­ми и с синими петлицами довольно поношена и требу­ет утюга. Она все-таки является паспортом, удостове­ряющим носителя ее, как студента — существа, одина­кового во всем мире, с тождественными, временем не­изменными, характерными чертами такими как: энер­гичность и жизнерадостность, всем вселяющее жгучее радостное осязание бытия, честность и задор, смелость и вызов, а иногда бунт и непослушание.

Эти будущие вожди Мирового прогресса, всеми и всюду приветствуемые, находят безотказную помощь на пути к их дипломам. Штатный же костюм, если он запятнан и помят, относит носителя его к классу бро­дяг, пропойц или попрошаек.

Лекции по Энциклопедии Права, профессора Петражицкого, несмотря на его мировую известность, по­сещались мало. Предмет — сухой для молодежи. К то­му же его можно выучить к экзамену по им же, про­фессором, опубликованной книге. Так зачем же терять время? То же относилось к Статистике бородатого, заслуженного профессора Кауфмана. Вызубренный кон­спект в 85 страниц проводил студента и по этому пред­мету. Такой же метод подготовки к экзаменам был в ходу по предметам и других профессоров: Покровско­го, Туган-Барановского, Ухтомского, Чистякова и дру­гих «столпов» Юридического факультета.

Зато самая большая аудитория, девятая, где чи­тал Историю Музыки талантливый музыкант и лектор профессор Каль, была обычно заполнена. Его молодые слушатели жадно впитывали все то, что они получали от этой интересной и своеобразной лекции.

После передачи содержания оперы Глинки, «Русал­ка», Каль объяснял характер музыки, тут же демонст­рируя на рояле отдельные мелодии и мотивы этой оперы. А, как бы на «сладкое», приглашенный бас из Мариинского Театра (иногда из Народного Дома) ил­люстрировал гений композитора и свой мощный голос исполнением, под аккомпанемент Каля, арии Мельни­ка. Густые, сочные, низкие ноты певца передавали скорбь и жалобы мельника, лаская уши слушателей. А, когда тот же голос внезапно менялся на высокие, звенящие металлом призывы отца к потерянной доче­ри и на безумные выкрики: «Какой я мельник... я ди­кий ворон...», очарованные студенты сидели неподвиж­но.

Все еще под впечатлением прослушанной необык­новенной лекции, молодые слушатели медленно поки­дали аудиторию. Математики, Естественники, Историко-Филологи торопились в свои секции, к своим заняти­ям. Но большинство юристов, поговорив с приятеля­ми, земляками и просто с коллегами и взглянув вскользь по объявлениям многочисленных землячеств, нет ли в них интересных собраний, концертов или ве­черинок, считали свой университетский день закончен­ным. Они медленно спускались в столовку в подвале, где пили чай с бутербродами, обсуждали только что слышанное пение артиста и сравнивали его голос с го­лосами других оперных артистов Петербурга. Тут же другие разговаривали и шутили с усатым буфетчиком, Поликарпом. Он хитер, практичен: давал в кредит съест­ное, но оплату долга требовал в удвоенном размере.

— Поликарп, покажите Ваше счастливое кольцо, («Поликратов Перстень» — баллада Жуковского. Король Поликрат, обеспокоенный своими бесконечны­ми успехами, чтобы умилостивить богов, бросает свой любимый перстень в море. Вскоре после этого, он на­ходит свой перстень в рыбе, поданной ему на обед.)

— был часто повторяемый студентами шутливый воп­рос.

— Я-я-ж-жеш нне жж-женат, — в удивлении под­нимал плечи слегка заикавшийся буфетчик, не зная ни­чего про легенду.

Благодаря манкированию лекциями, студентов юри­стов называли лентяями, а Юридический факультет прозвали Ерундическим. Последний год (нормально 4-й) был самым трудным для тех, кто «ехал на ми­нимумах». Им приходилось расчищать завал преж­них лет и сдавать 10-12 предметов в один год. Поэтому часто приходилось пристегнуть лишний пя­тый год, чтобы окончить Университет. Большинство оканчивало его успешно и все они становились надеж­ными, сознательными слугами своей страны, честно вы­полняя свои обязанности согласно законам и директи­вам установленным существующим правительством.

***

В 1916 году, студенты старшего курса получили отсрочку призыва к отбыванию воинской повинности. Правительство давало им лишний год для окончания высшего образования, и после этого они посылались в многочисленные школы прапорщиков, которые спеш­но «пекли» пополнение Офицерского Корпуса.

Во время войны потери в пехоте были велики: ко­мандный состав менялся 10-12 раз, в специальных же войсках, потери были в 10-15 раз меньше. Доброволь­цы (волонтеры) получали известные льготы, главная из них — выбора рода оружия.

Так как я не сдал требуемых экзаменов для пе­рехода на старший курс теперь уже Петроградского Университета, я подлежал призыву осенью того же, 16-го года. Как студент юрист, без требуемых в спе­циальных военных училищах знаний высшей математи­ки, черчения и пр., я был бы назначен в пехоту.

Несмотря на то, что пехота славилась своим званием «Хребта Армии», незаменимой защитой передо­вой боевой линии, все же артиллеристы, кавалеристы, и чины инженерных войск относились к ней свысока. Пехота, с ее бесконечными маневрами, переходами, си­дением в окопах, была носительницей незаслуженно пристегнутого обидного имени, «пушечное мясо». Пе­хотные офицеры выглядели усталыми, носили свою мешковатую форму без «блеска», а пыльные сапоги без шпор. Само слово, пехота, произносилось с неко­торой иронией: первый слог «пи» — фальцетом и нор­мально низкой нотой — «хота». «Пи-хота не пыли!» — зубоскалили артиллеристы и в то же самое время под­нимали облака пыли своими орудийными запряжками.

Константиновское Артиллерийское Училище не счи­талось равным Михайловскому уже потому, что оно было преобразовано из пехотного училища. «Констапупы по пехоте траур носят», — высмеивали их Ми-хайловцы, потому что их юнкерский погон был ото­рочен черным кантом. В подтверждение отрицательных сторон службы в пехоте были назначения в нее только тех, которые кончали военное училище последними по баллам.

Специальные военные училища с готовностью при­нимали студентов: политехников, технологов, электро­техников, путейцев, гражданских инженеров. Но про­шения о поступлении к ним юристов отвергались, за редкими исключениями — когда проситель знал «кого-то».

Мой старший брат Борис, который был тоже сту­дентом юристом в Петербургском Университете, на два года старше меня, был принят в Михайловское Артил­лерийское Училище по рекомендательному письму пат­рона нашей семьи — Товарища Государственного Секретаря, Тайного Советника и Сенатора Н. Ф. С-ва. ( К моему глубокому сожалению, я не знал того, что Н. Ф. С-в и я были в Париже в одно и тоже вре­мя в 1930 году, когда я, приехавший из Америки, смог бы, в свою очередь, быть полезным бывшему Государ­ственному деятелю.)

Два года спустя, по той же любезности Николая Федоровича я был принят на 5-й прием в Усть-Ижорскую школу для подготовки офицеров Инженерных войск. (Те, кто поступали в армию добровольцами, имели возможность выбрать род оружия и, таким об­разом, избегнуть назначения в пехоту («пушечное мя­со»), укрываясь в специальных войсках подальше от фронтовой полосы.)

Все молодые люди, принятые в Ижорскую школу (Петроград, Кирочная, 6), должны были пройти пред­варительную 3-х месячную подготовку в 6-м Запасном Саперном батальоне, «питомнике» будущих юнкеров. Наша рота, 8-я Б, была расположена в частной квар­тире реквизированного 4-х этажного дома на углу Зна­менской и Кирочной улиц.