Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 23 из 45)

Пока, растерявшиеся, испуганные юнкера выходили на улицу, вожаки толпы ринулись внутрь здания, что­бы захватить наши учебные пулеметы и винтовки и выпихнуть остальных юнкеров на улицу.

Все это было так неожиданно, чуждо, страшно... Этот внезапный, отчаянный приступ восставших заставил юнкеров присоединиться к толпе и следовать с ней, а потом разбежаться по подъездам квартир Кирочной и Сергиевской улиц, под предлогом заставить обитате­лей присоединиться к восставшим..

Жильцы квартир заперлись на все замки и запо­ры... Юнкера, помедлив в коридорах и вестибюлях до­мов пока толпа двинулась дальше в сторону Литейно­го проспекта, вернулись в свои классы.

Большинство солдат в толпе носили погоны 6-го Запасного Саперного батальона — нашего «питомни­ка». Хотя История приписывает «Начало Революции» Павловскому и Волынскому полкам, батальон очевид­но действовал с ними одновременно, так как первой жертвой Революции был полковник Геринг, командир этого батальона. Солдаты отлично знали местонахож­дение нашей Школы и уже утром 27-го февраля «опо­вестили» нас о Революции...

Через некоторое время я выбежал снова на улицу. За углом было слышно глухое рычание толпы, разда­вались одиночные выстрелы, пулеметные очереди и далекие взрывы.

На углу Кирочной и Литейного я увидел группу вооруженных солдат и штатских ведущих пойманного городового. Высокий, арестованный шел глядя прямо одним глазом. Другой был окровавлен. Его черная ши­нель была сильным и жутким контрастом с его смер­тельно-бледным лицом.

Направо, в сторону Литейного моста стоял черный дым, как гигантский гриб: горел Окружной Суд с его судопроизводственными делами. «Отныне политические, уголовные и гражданские подсудимые могут спать спокойно», — подумал я.

В ту ночь никто из нас не спал...

Несколько дней спустя, с безграничным негодованием мы обругали «Приказ № 1-й, но... представителей в свои ротные комитеты выбрали. Заставили убрать штабс-капитана С,, за его, старорежимную грубость. С некоторым сожалением о свергнутой Монархии, все же аккуратно несли наряды в Таврическом Дворце, где спали, не снимая сапог, среди бочек с маслом на меш­ках с мукой, наваленных высоко в Думских кулуарах. Были на чеку, чтобы предотвратить возможность при­ступа контрреволюционных сил.

Вскоре после Революции вышел приказ: «Петро­градскому гарнизону выстроиться на улицах, ближай­ших к их казармам».

Совершал объезд бывший Председатель Государ­ственной Думы, Родзянко. Стоя в открытом автомо­биле во весь свой громадный рост, он начинал свое обращение словами эпических былин:

«Солдатушки - братушки, братушки -солдатушки». Затем повторял уже всем известные факты о сверже­нии Монархии, о новом Временном Правительстве, о предстоящем переустройстве жизни и управлении стра­ной. Он кончил свою речь воззванием о необходимос­ти закрепить нарождающийся новый строй путем не­пременной победы над немцами.

Это, последнее, конечно не могло понравиться уже распущенным солдатам, прочно пропитанным лозун­гом «долой войну». Они выходили из своих рядов, курили, прокатывались насчет объема живота оратора и предлагали ему занять их место в окопах.

Второй случай, убедивший меня в отсутствии во­енной, строевой выправки, дисциплины и военного ду­ха у Петроградского гарнизона был на весеннем пара­де у Зимнего Дворца. Парад принимал Командующий войсками Столицы, генерал Корнилов. Все военные училища прошли перед генералом стройно, четко и гордо, дружно отвечали на приветствия Корнилова, «под левую ногу», ясно и громко. У остальных частей гарнизона — маршевых рот, запасных батальонов, пе­хотных полков, на уме было только «отчубучить» на­ряд и скорее назад в казармы.

Их шеренги при поворотах теряли всякую строй­ность. Низкорослые левофланговые подбегали, чтобы держать равнение; потом, запыхавшись, шли не в но­гу. Некоторые, так называемые, учебные команды не­сли свои винтовки так же, как усталые после жарко­го дня работы, косари несут свои косы.

Как там не было случаев выкалывания глаз шты­ками во второй шеренге — неизвестно. А может и были?

Неподвижно сидел на своем коне генерал Корни­лов. Также неподвижно было и его лицо. Не было ни­какого сомнения в том, что при виде такого «качест­ва» подведомственного ему гарнизона, он тогда же ре­шил отказаться от своей должности Командующего войсками Петроградского Военного Округа и уехать на фронт.

Подходило лето. Министры Временного Правитель­ства покидали свои посты из-за возникших разногла­сий с Советом рабочих и солдатских депутатов. Керен­ский принял на себя три звания; Премьера, Военного Министра и Главнокомандующего. Мы переехали в Ижорские лагеря, рядом с Николаевским Инженерным Училищем. Хотя наш был такой же отборный состав и такая же точно программа предметов, как и у них, все же Николаевские юнкера относились к нам свысо­ка. Они, Инженерный Замок, дескать существуют со времен Императора Павла, а мы порожденные современ­ной войной не имеем за собой ни истории, ни тради­ций. К тому же наша Школа помещается в бывшей не­мецкой «Аннен Шуле», где из-за тесноты мы спим на нарах, а не на кроватях.

Мы оправдывали их сомнительное превосходство тем, что обнаружили следующие парадоксы:

В массе молодых людей, в закрытых учебных за­ведениях, никто не застрахован, иногда, от психологии калибра воспитанников младших классов Кадетских корпусов или грубости и сальностей обитателей сол­датских бараков. И все это среди примерных интел­лектов, продуктов высшего образования.

Наше производство в офицеры ожидалось к кон­цу июля.

Подготовка к устным и письменным экзаменам по 14-ти предметам шла до позднего вечера. Угроза быть отправленным назад в Саперный батальон в звании ун­тер-офицера (производство по второму разряду) вме­сто чина прапорщика, висела над провалившимся на экзаменах. В кратких промежутках между экзаменами лихорадочно велись переговоры с десятками портных и сапожников, наводнивших лагерь. Спешно выбира­лись образцы материалов для френчей, кителей, брид­жей, гимнастерок. Обсуждались сорта кожи и фасон для сапог выходные и походных.

Казенное оружие полагалось выпускным в виде ав­томата — Кольт (с вычетом 75-ти рублей) и кортика морского образца вместо шашки. А насчет шпор — тут каждый проявлял свой вкус и усмотрение: шпоры были неоспоримо важного значения для молодого офицера.

По твердому гребню сугроба,

В мой белый, таинственный дом

Такие притихшие оба,

В молчании нежном идем.

И слаще всех песен пропетых,

Мне этот исполненный сон.

Качание веток задетых

И шпор твоих легонький звон...

Анна Ахматова

Лучшие шпоры выпускала мастерская Савелова в Петрограде, где-то на Каменноостровском проспекте. Савелов, после долгого опыта, нашел такую пропор­цию серебра и металла для колесика, что шпора зву­чала серебристым колокольчиком, шедшим среди офи­церства под именем «малинового звона».

Конечно, были и простые шпоры без серебра в них, для их действительного назначения — пришпоривать, коня. Но их настоящая важность для молодого носи­теля была в том, чтобы его «дама сердца» сразу же узнала о его прибытии по звону шпор, пока он еще поднимается вверх по лестнице. И какая же это мазур­ка если кавалер, в вихре танца, щелкает каблуками на которых нет шпор? Новички в Михайловском Артил­лерийском Училище не имели права носить шпоры пока не переходили на старший курс. Уходя в отпуск, уже внизу перед воротами двора, они одевали шпоры, чтобы не опозорить Училище, оказавшись Михайловцем на улице без шпор.

(Шпоры носились по-разному. Пожилой полковник или генерал в отставке носили шпоры прикрепленными наглухо к каблукам.) К тому времени они — стареющие генералы и штаб-офицеры — начинали носить длинные брюки и ботинки вместо сапог так, что им не нужно было натружено нагибаться, чтобы регулировать натяжку ре­мешков, держащих шпору. Кроме того, шенкеля их шпор были загнуты кверху, что делало их абсолютно безопасными для носителя. Одна из опасностей для из­ношенных временем ног, была в спуске вниз по лестнице с узкими ступенями, где приходилось ставить но­гу так, чтобы оставалось место для выступающего на­зад шенкеля шпоры. Это угрожало равновесию ста­реющего воина, шаткая походка которого, иногда сво­дила носки их ступней или пятки то близко друг к другу, то слишком врозь.

Требовалось умение и навык носить шпоры легко и элегантно. Они являлись неотделимой частью формы офицера; их чистота и блеск постоянно поддержива­лась, как должное. После дня в поле на маневрах, не­аккуратный мог принести на ковер гостиной на своих шпорах грязь к большому неудовольствию хозяйки дома. С другой стороны, умелый носитель шпор выде­лялся среди других и добавлял блеск к своей офицер­ской форме.

Из-за ненасытного желания «фасонить», молодые «задаваки»-офицеры отпускали ремешок одной шпоры так, что ее колесико задевало цемент тротуара. Такое «чирканье», вместе со звоном другой шпоры, создава­ло двухтонный эффект, что считалось шиком.

В моей памяти навсегда остался звон шпор... Звон пятисот шпор... одновременно... точно стаккато сереб­ристых аккордов...

Эта редкая военная картина была, когда 500 ново­произведенных прапорщиков, блестя новой формой и серебряными погонами Инженерных войск, строем по 8-и в ряд, идут четко в ногу, из Ижорских лагерей к Неве. Точно невидимый великан колеблет исполинским бубном — влево... вправо... влево... вправо. И серебри­стые бубенчики бубна повторяют — влево... вправо.

Этот звон тысячи шпор вызывает дачников нару­жу. Распахиваются окна домов, народ толпиться по сторонам улицы, дети бегут рядом.

Мы идем молча, надутые гордостью от сознания красоты нашего шествия и радостью о повернувшейся новой страницы нашей молодой жизни.

Идем, чтобы сесть на нами зафрахтованный паро­ход и плыть в Петроград, где будем праздновать наше производство так, что «и чертям станет жарко».