Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 3 из 45)

— Принятые мальчики и юноши, физическое сос­тояние которых было профильтровано строгим меди­цинским осмотром, оказались в 100 процентной норме здоровья.

— 80-ти, — вставил доктор. Лицо Адрианова, с округлившимися глазами и поджатыми губами, подалось вперед.

— Да, да, восемьдесят, — подтвердил доктор, про­водя ладонью по своей седой, подстриженной бобри­ком, голове, — я, как пансионский врач, производил осмотр.

Губы Адрианова медленно расплылись в улыбку, показав, табаком закопченные редкие зубы, глаза его замигали:

— Ну Вам и карты в руки... наша статистика перебрала.., — он молча пошевелил губами и, как бы вспомнив что-то, продолжал:

— Все самое лучшее по качеству было вложено в это здание для маленьких дворян и, естественно, оно должно было быть самым лучшим, так как мы запла­тили двести тысяч рублей за постройку Пансиона.

Некоторое время они сидели молча, очевидно отдыхая — Адрианов от своей восторженно-описа­тельной речи, а доктор по случаю конца ее...

В коридоре вагона было слышно, как кондуктор объявил о следующей станции. Доктор поднялся и, взяв пальто, шляпу и саквояж сказал:

— Я должен посетить больного на этой остановке. Они пожали руки, уверяя друг друга в приятном зна­комстве и о том, как незаметно прошло время в сов­местном пути.

— Когда мы будем в Чернигове? — остановил кон­дуктора Адрианов.

— В восемь часов утра. Мы будем стоять здесь до встречи с прибывающим поездом.

— Расстояние в 80 верст... ехать 9 часов..? Вспых­нул Адрианов. Он втянул шею в свои плечи и закатил глаза. — Это, это же-ш... насмешка! Я э-то-го не допу­щу! Кто, к-то? — Заикаясь кричал он с багровым ли­цом, — К-кто владелец этой никудышной железной до­роги с ее болтающимися на все четыре стороны скри­пящими вагонами? Кто? Я вас спрашиваю! — Его ма­ленькое лицо уперлось горящими глазами в лицо док­тора, затем в испуганного кондуктора и снова в док­тора.

— Эта железнодорожная ветка взята на концессию группой акционеров. Пассажирское движение настоль­ко бедно, что оно с трудом оплачивает их расходы, — спокойно сказал доктор. — Их неоднократные прось­бы освободить их от концессионного договора хрони­чески игнорируются Правительством.

— Акционеры! — почти заорал Адрианов. — Эко­номят, за счет наших удобств! — Он метался в узком проходе купэ. С верхней полки свесилось вниз заспан­ное лицо подростка с вздернутым отцовским носом. Адрианов схватил свой дворянский картуз.

— Я сейчас же... на этой же станции... напишу в Книгу Жалоб. — Его глаза сузились до щелок. Через выпяченные трубочкой вперед губы, под напором, по­сыпались слова:

— К-как.., ккк-ак, я хотел бы встретиться.., лицом к лицу, с акционером этого никуда негодного учреж­дения! — Его указательный палец барабанил по сто­лику. — Я б... сказал бы ему мно-ого!!

— Вы можете сказать это теперь, — сказал невоз­мутимо доктор.—Я—директор Правления акционеров!

Мы — Леночка, которая сопутствовала мне, чтобы поместить меня воспитанником в Дворянский Пансион, и я тоже просидели 21 час на станции Круты, ожидая поезда на Чернигов. Попав в то же купэ, где в отда­ленном углу дивана напротив, борясь с сонливостью от бессонной предыдущей ночи, выслушали все диа­логи и заключительную «вспышку» Адрианова.

Через окно вагона мы видели, как на перроне стан­ции, жестикулирующий Адрианов, с растерянным ли­цом, на котором плавала такая же улыбка, быстро ше­веля губами, пытался в чем-то убедить доктора. А тот, стоя в полуоборот к Адрианову, коротко кивал ему головой и отступал, как-то боком, в сторону выхода со станции.

Курносый Мишка Адрианов оказался хорошим борцом легкого веса. Уложив матрацы с наших панси­онских постелей на паркет в рекреационном зале, мы боролись c ним до изнеможения. После чего, готовя за­данные на следующий день уроки, мне приходилось в продолжение доброго часа подпирать подбородок ла­донью: моя шея, натруженная, «намыленная» двойны­ми нельсонами, отказывалась поддерживать голову прямо.

Впоследствии окрепнув и «накачав» бицепсы до 32-х сантиметров, в очередной схватке на матрацах, я сломал Мишке руку. А так как мой брат, Дима, сломал ногу Захржевскому, то нас стали называть Хитуны — братья разбойники. Таковы были дела. Но об этом в свою очередь...

КАК Я СТАЛ ДВОРЯНСКИМ ПОРОСЕНКОМ

Кроме дворянства, следующим необходимым усло­вием для приема в число воспитанников Пансиона было — принадлежность к одному из двух среднеучебных за­ведений г. Чернигова: местной Классической Гимназии или Реальному Училищу.

По приезде в город, я сразу же выдержал вступи­тельный экзамен в первый класс Гимназии. На следую­щий день мы явились в Пансион.

Директор Пансиона, H. E. Хлоский, прозванный воспитанниками «черепахой» за медлительность в ре­чи, движениях и решениях, сопровождал Леночку и меня по всему Пансиону, с руками в карманах брюк, которые он изредка подтягивал и представлял нас вос­питателям и воспитанникам, которые попадались нам навстречу.

Они оставили меня среди дюжины моих сверстни­ков в Первом отделении. Всего было 4 отделения. Там я сразу же узнал много для меня интересного.

Два брата Шеверких могли закладывать обе ноги за шею, как цирковые акробаты... У Жоравко, на чер­даке Пансионской бани жили в коробке два галочьих птенца; он лазил туда несколько раз в день и сбрасы­вал в их глотки кусочки котлет, а воду заливал из ста­рого наперстка, выпрошенного у экономки Пансиона.

Они же сказали мне, что завтра я получу казенное обмундирование и что и зимой и летом пансионеры но­сят белую парусиновую косоворотку и штаны цвета маренго, и что в городе и в Гимназии пансионеров заглазно зовут «дворянскими поросятами».

Жоравко угощал нас всех домашним печеньем — коржиками, которые он, получив их из дома вместе с банкой варенья, должен был отнести к эконому Пан­сиона на хранение.

На одной из кроватей, в спальне, сидела группа первоотделенцев. Один из них, с птичьим носиком, весь рябой от веснушек, с паузами и расстановками завзя­того рассказчика, полушептал что-то страшное: «а он... хрюк, хрюк... схватил ее за ногу...». Я не дослушал, по­тому что сбоку ко мне подошел, в парусинке с желты­ми блестящими пуговицами, крепкий малец, с серыми, немного навыкате глазами и короткой шеей.

— Ты откуда? — Его левая рука цепко зажала ру­кав моей матроски.

— Из Горы-Горки.

— Значит ты кацап?

Я не знал, что это такое кацап, но оно звучало для меня обидно. К тому же этот реалист, уперев свой большой палец правой руки в мое темя, быстро и больно ковырнул им по моим волосам (называлось — дать запятую).

Я его оттолкнул, но он тотчас же обратной сторо­ной своей ладони провел от моего рта кверху, приплю­щив мой нос (называлось — легкой смазью).

Этого было достаточно. Схватив друг друга за уши, мы упали и катались в злобной драке на паркете спальни, оба выдавливая шипящее «сдаес-с-си»?

— Процка, не сдавайся! — подбадривали его сто­ронники.

Процка, не выпуская моих горящих ушей из его кулаков, таранил своим коленом мой живот, из кото­рого коржики уже поднимались к моему горлу.

Не опозорившись друг перед другом, мы были раз­няты Игнатом — дядькой 1-го отделения:

— Господин Хитун (меня до этого времени никто не называл господином), — вас ваша мамаша хочуть у приемной.

Кумачевые уши и щеки, состояние моей матрос­ской блузы и штанишек до колен, конечно, выдали на­шу схватку.

На вопрос встревоженной Леночки, уезжавшей до­мой в тот же день, «Что случилось?», последовали от­рывистые: «...он начал первым... это против правил... коленом в живот.., но я... ему да-ал тоже... его уши красные, как бураки...».

— Твои тоже.., но где все пуговицы от твоей мат­роски ?

— Это ничего, завтра мне выдадут пансионское обмундирование.-—Тут я добавил свою просьбу, чтобы Леночка непременно сказала моему другу Ханану ( Горы-Горки были внутри «черты оседлости» для евреев; я рос и общался почти исключительно с свер­стниками еврейского происхождения...) о том, что завтра я получу длинные штаны и косоворот­ку с никелевыми пуговицами и, как на гербе фуражки, так и на пряжке моего пояса, будут буквы Ч. К. Г. — Черниговская Классическая Гимназия.

Прощаясь, Леночка посоветовала мне, чтобы не скучать по дому, почаще видеться с моими братьями Бобом и Димой.

Моих братьев я имел в виду только для того слу­чая. если мне понадобится их помощь побить Проценко.

УТРЕННИЙ ПРОБЕГ

— Аль пожар зачался, али кака друга бяда стряс-лас-се?—Глаза богомольца, судя по его «говорку», при­шедшего из другого края страны, вглядывались вдаль через покрытую снегом площадь. Он сделал шаг впе­ред и стоял с полуоткрытым ртом у края тротуара. Его ладонь в рукавице, легонько стряхивала иней с его бороды.

— А чеж, як ни пожар, — отозвался женский голос из тулупа, обвязанного платками так плотно, что вид­нелся только маленький красный нос его владелицы.

Другие паломники пришедшие издалека на поклон мощам св. Феодосия, сидели на своих мешках, кулях, свертках вдоль деревянных киосков, вытягивая свои шеи и напрягая зрение, чтобы разглядеть сквозь ут­реннюю мглу, что творится на другой стороне площади.

Из боковых ворот двухэтажного светлого кирпича здания, внезапно выбежала группа около пятидесяти мальчиков и юношей без фуражек, в белых летних па­русиновых косоворотках. Трескучий топот их ног по кирпичному, очищенному от снега, тротуару отозвался эхом где-то в верхней структуре соседнего Кафедраль­ного Собора, вспугнув оттуда стаю голубей.

— Як той пастух... гонить их... куды-то... сховатыся от напасти, — мотнул головой в сторону бегущих богомолец в кожухе. Плотный усатый мужчина в пид­жаке и без шляпы замыкал хвост бегущих.

— Ето... их утренний бег... кажный день, — сказа­ло сизокрасное лицо обрамленное меховой шапкой с ушами, выглянув из окна киоска. — Благородных сын­ки... солнце аль дождь, мороз али снег... они бегуть для здоровья, — продолжало лицо хриплым басом, в то же время, как его руки раздвигали размещали маленькие иконки и различные религиозные предметы висевшие в ряд на тонкой проволоке в верхней части окна. На задней стене, на полках киоска, на фоне картин из жиз­ни святых отцов, были видны белые пирамиды прос­фор.