Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 30 из 45)

Местный базар существовал больше товарообме­ном. Плитки прессованного чая шли лучше других де­нежных единиц.

Многие прежние офицеры приобрели лотки на ба­заре и торговали наряду с китайцами и киргизами. На их столах, кроме обыденного местного товара, можно было видеть фотографические аппараты, часы исправ­ные и требующие починки, бинокли, револьверы, ко­торые китайцы разрешили офицерам оставить себе, предметы военного обмундирования и белье. Все эти вещи туземцы охотно покупали и торговля оренбурж­цев шла успешно.

Образовался балалаечный оркестр, который был приглашен губернатором дать концерт во внутреннем дворе его дома.

Через переводчика губернатор просил балалаечни­ков сыграть «лучшую русскую песню». Так как оркестр был недавно составлен и его репертуар был ог­раничен, то было решено сыграть «Светит месяц».

Китайцы слушали молча.

Когда же солист, под аккомпанемент оркестра, сы­грал на своем пикколо «колено» на высоких, быстрых стаккато, все, включая губернатора, долго хлопали в ладоши. Каждый балалаечник получил китайский дол­лар и мешок из цветной бумаги, наполненный урюком.

Неутомимый Бакич поспевал всюду; он своей энер­гией в заботах об улучшении жизненных условий ла­геря, заслужил общую любовь и уважение.

— Какой ви части? — спросил он, увидев меня верхом на осле (я долго не мог ходить).

— Автомобильной команды.

— Тишее едеши, дальшее будеше. — Он блеснул белыми зубами из под черных усов и потрепал ухо осла. И вдруг серьезно:

— Это ви видумали там какой-то сирк? (цирк) — спросил он, имея в виду киносеансы. И, не дожидаясь моего ответа, зашагал вдоль землянок, так силь­но выделяясь на тусклом пыльном лагерном фоне сво­ей генеральской формой и ярко начищенными сапо­гами.

Лагерь оживал по мере того, как люди, перенес­шие тиф, возвращались к нормальным человеческим интересам; они обменивались планами на ближайшее и дальнейшее будущее. Много было оказано помощи рус­ским консулом в Чугучаке. Его дом был широко от­крыт для всех. Советы его по выбору маршрутов для дальнейшего продвижения русских через Китай были бесценны. Будучи посредником в переговорах ген. Бакича с губернатором Синьцзяна об условиях интерни­рования, консул, несмотря на свою занятость, все же не избегал разрешать мелкие конфликты, которые не­избежно возникали между русскими и туземцами.

Я даже был свидетелем одного такого случая.

На базаре-толкучке, казак увидел у китайского торговца, у которого все его товары были разложены на куске брезента на земле, машинку для стрижки во­лос — необходимая вещь для обросших волосами ста­ничников. Как только он взял ее в руки, она тут же распалась на все свои составные части.

Как казак ни пыхтел, но собрать машинку не мог. Китаец требовал уплаты за якобы испорченную вещь. Казак отказывался. Собралась толпа. На счастье кто-то из русских говорил по-китайски. Упиравшегося китай­ца-продавца уговорили отправиться к «судье». Конеч­но, отлично говоривший по-китайски, русский консул не только оправдал казака, но и пригрозил китайцу, что его лишат права занимать место на базаре, если подоб­ная жалоба на его жульничество повторится.

Через два месяца после, перехода китайской гра­ницы Бакич издал приказ о демобилизации. Стали об­разовываться группы с тем или иным маршрутом. Ин­тендантство выдавало выбывавшим муку и сахар, а также лошадь из армейских табунов, которые были на подножном корму в степях.

Первая группа демобилизованных собиралась дви­нуться в Индию, через Кульджу, Кашгар и Пешавер; вторая, наиболее многочисленная, стремилась назад, в Россию, через Зайсан. Но получив сведения, что около ста офицеров расстреляны большевиками в Сергиополе, она распалась. Третья группа наметила маршрут Шара Сумэ, Кобдо, Улясутай и Урга с тем, чтобы пос­ле отдыха в столице Монголии, Урге, продолжать путь в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги куда большевики войти не могли. К этой груп­пе я и присоединился.

Оставив своего осла в армейском табуне, я полу­чил лошадь и отдал ее полковнику Д. и его племяннику за право быть их спутником. Итак их парная по­возка получила пристяжную.

До Шара Сумэ ехать было отлично. Отдохнувшие в течение двух месяцев лошади шли бодро. На ночь мы их спутывали и пускали пастись, но утром находи­ли их в нескольких шагах от тех мест, где мы их оста­вили — так густа и высока была сочная, нетронутая трава.

По ночам караулили лошадей по очереди. Так как у всех часы были проданы, то вторая смена дежур­ных являлась когда «ручка кастрюльки» (Большой Медведицы) была книзу.

В Шара Сумэ мы обнаружили, что китайские день­ги, ходившие в Чугучаке, здесь населением не принимаются; нам пришлось расплачиваться плитками зеле­ного прессованного чая, носильным бельем или царски­ми деньгами.

Недалеко от Кобдо, на берегу Иртыша, мы встре­тили американского миссионера. Обступив американца, мы глазели на его палатку вроде зонтика, на расклад­ную постель, плиты для приготовления пищи, чемода­ны из красивой желтой кожи и прочую экипировку.

Разговор велся, как ни странно, по-китайски. Из нас никто не знал английского языка, а хорунжий П. родился в Харбине и бегло говорил по-китайски. Он-то и переводил нам все ответы американца на наши вопросы.

Мы узнали, что в Кобдо был небольшой русский гарнизон, что комендант его, полковник Л., недавно уе­хал в Ургу, и что установившаяся китайская власть прочная и суровая. Доказательством этого служат мно­гие головы, насаженные на острия частокола, окру­жающего «ямынь» (управление).

В этом мы убедились сами, Большая часть голов высохла, но были и недавние; под каждой головой была вывеска с описанием совершенного казненным преступления.

Вскоре наши лошади начали сдавать. Приходилось делать более частые остановки.

Подходила осень. Чтобы ускорить продвижение, мы решили пересесть на верблюдов. В Улясутае, отдав наших лошадей с упряжками и повозками, мы получи­ли сорок верблюдов и двух проводников-монголов, ко­торые обязались доставить весь караван в Ургу.

Наше первое знакомство с верблюдами было ско­рее неприятное. Каждый из нас выбирал себе верблю­да из стада, пригнанного на площадь перед большим домом, где мы жили в ожидании дальнейшего путе­шествия.

Конечно, животные, окруженные людьми, к виду которых они не привыкли, были неспокойны. Русские тпрукали, нукали и резко дергали за поводок, кото­рый вел к чувствительной ноздре верблюда, а тот про­тестуя, пятился, задирал кверху голову, с ревом разе­вал пасть. Кто не успевал ловко увернуться, тот по­лучал зеленый плевок.

Монгол-проводник показывал, как управлять вер­блюдом. Очень нежно дергая поводок книзу и повто­ряя «Чох-чох», он заставлял верблюда опуститься, сна­чала подогнув колени передних ног, после чего скла­дываются его длинные задние ноги. Новичок-всадник усаживался между горбов, что являлось сигналом вер­блюду вставать. Поднимается верблюд в порядке об­ратном тому, как он опускается: задние ноги как бы отпрыгивают от земли. Новичок, получив резкий подброс под «мадам Сижу», закапывает редьку, т. е. ле­тит через голову животного прямо в песок.

Монголы-проводники были очень снисходительны к нашим невольным ошибкам в управлении верблюда­ми. Они требовали только строго соблюдать правило: никогда не привязывать узлом поводок вашего вер­блюда к седлу впереди идущего. Конец повода дол­жен быть только закинут или зацеплен, но отнюдь не завязан, потому что если верблюд, испугавшись чего-нибудь, бросится в сторону, то привязанный наглухо к переднему верблюду повод вырвет палочку и часть ноздри животного. Тогда верблюд перестанет быть звеном каравана и его придется отправить в табун — на поправку.

Из Сибири, через Урянхайский край, бежали в Монголию и присоединились к нам трое молодых пар­ней и фабрикант. Последний, чтобы избежать ареста большевиками, скрылся из дому, не успев переодеться. Так в парадном сюртуке он и восседал на своем вели­кане-дромадере.

Из-за длинной ли бороды или из-за атласных лац­канов сюртука, но гиды-монголы выделяли его своим вниманием среди всех нас, не исключая пяти женщин, наших спутниц. Мальчик и девочка ехали в корзинках, привешенных к бокам верблюда, а их мать, вдова-ка­зачка, посредине на горбе верблюда.

Загорелые, здоровые, беззаботные и веселые, мы покачивались на своих, ставших ручными, верблюдах, двигаясь через степи и луга Монголии, направляясь к сердцу Азии — Урге.

Молодые офицеры, в большинстве хорошие гим­насты, не преминули показать свою ловкость перед да­мами и пожилыми членами каравана, изобретя что-то вроде джигитовки на верблюдах. Простой способ ук­ладывания верблюда с просительным «Чох-чох-чох» был не по душе удальцам. Поэтому они придумали следующее: «джигит» притягивает морду животного к земле и правой ногой наступает на поводок у самой морды. Затем быстро заносит левую ногу и садится на шею верблюда. Поводок освобождается, верблюд метнувшейся вверх шеей забрасывает молодца на свои горбы.

Один из молодых парней научил монгола-провод­ника русским словам: «Поедем, красотка, кататься». Монгол, не зная значения этих слов, повторял: «Пояем расотка катана» к концу каждого дня, как бы желая нам спокойной ночи. После оба проводника начинали распевать свои молитвы. Мы же, окруженные лежа­щими, мирно жующими жвачку верблюдами, сидели у костров, пели песни под гитару или делились планами о будущей мирной, удобной жизни где-то вне России. Было уделено место и поэзии. Кто-то сочинил под Пушкина:

Мы, как цыгане, малою толпой

По Монголии кочуем,

Сегодня и всегда, в своих изодранных палатках,

Мы на берегу реки ночуем...

Нескладно, но точно.

В сентябре мы были в ста верстах от Урги. Дни стали короче и холоднее. Запасы муки почти иссякли. Но конец пути был недалек.

Какой-то путешествующий монгольский князь подъ­ехал к нашему привалу; он нам рассказал, что только что был в Урге, где несколько дней тому назад было крупное сражение между солдатами китайского гарни­зона и какими-то русскими, пришедшими с севера. Рус­ские потерпели поражение и отступили в горы. В ре­зультате местные русские колонисты подверглись пре­следованию. Князь видел, как русских, скованных це­пью, шея к шее, вели в тюрьму...